Петр Гагарин - За голубым Сибирским морем
Павел смотрел на спутницу и думал, что хорошо бы ее — в спортивный коллектив! Она бы, наверное, лучше всех гранаты метала, первая стометровки брала, опираясь на длинный шест, взвивалась в воздух…
Ружена, по-видимому, почувствовала на себе его взгляд, замедлила шаг, повернулась к нему:
— Устали? Надо было плащ в селе оставить.
— Нет, нет. Просто жарко.
— Здесь дорога широкая, идите рядом. Вы не здешний?
— Нет. С Урала. У нас такой жары не бывает.
— Привыкайте. У нас в Астрахани тоже жарко.
— Вы из Астрахани?
— Да. Жила, училась там, закончила институт. Направили сюда.
— Понравилось в селе?
— Конечно, наши Озерки, — не Магнитогорск или там Челябинск, но работать здесь интересно. Приятно бывает, когда видишь, что простой человек начинает понимать книгу, нуждается в ней… Видишь, как человек растет.
— Значит, вы волжанка?
— Да, с Волги. Наш край большой, рыбный.
— А наш — великий, индустриальный!
— Где уж, с Уралом не поспоришь. В войну столько о нем говорили! Урал! Он, наверное, очень высокий, да?
— Очень. Вот у нас, около Златоуста, самая высокая гора называется Таганай. Это слово башкирское. По-русски значит подставка Луны.
— Подставка Луны? Красиво, правда? Фу, сегодня очень жарко.
…Дорога завела их на крутой косогор, потом, миновав мелкий березняк, свернула влево, под гору, к скошенным лугам, где мелькали колхозники: одни конными граблями собирали сено, другие на волокушах возили его, третьи метали стог.
Увидев сеноуборщиков, Ружена обрадованно вскрикнула:
— Вот и наши!
Она тут же сдернула с плеча сумку и, размахивая ею, как школьник ранцем, во весь дух побежала с горки. На мгновение остановилась, улыбнулась Павлу, как бы извиняясь за такое поведение, и снова понеслась.
Мужчины махали ей руками, девушки, те, что поближе, бросились к Ружене и стали ее обнимать. По полю разносились радостные возгласы и звонкий смех.
Потом бригадир дал команду на обед, и все тронулись к шалашам, над которыми вился легкий дымок кухни. К ароматам душистого сена примешивался аппетитный запах супа из наваристой баранины.
4Когда колхозники разошлись по своим рабочим местам и по ровному полю снова поползли грабли и волокуши, Павел подошел к бригадиру Тимофею Канавину.
Это был мужчина, лет пятидесяти, высокий, худощавый. В широкой черной бороде — редкие сединки. Глаза в глубоких впадинах, кроткие, добрые. Он говорил медленно, обдумывая каждое слово, часто посматривал на сеноуборщиков, явно беспокоясь, как бы там не произошла какая-нибудь заминка.
Бригадир жаловался на МТС, на механизаторов.
— Пашут, сеют они нам хорошо. Ничего не скажешь. Серп и лукошко мы давно выбросили. А вот вилы, грабли — с ними еще не расстались. Обидно, товарищ. Хватит бы уж на мускулах ехать, техника нужна. Февральский Пленум ЦК о машиносенокосных отрядах записал, а у нас…
— Машин, видимо, пока что нет.
— Машин? А волокушу тракторную трудно устроить? Нет! Мозговать надо. Или еще скажу вам. Мужиков-то после войны, сами знаете. Я вот тоже покалечен. Бабы стога мечут. Посмотришь — жалость берет. А если бы механики сотворили такую машину. Где этот машинный отряд МТС? Нет его.
…Долго еще бригадир говорил о машинах, о сеноуборке, об ударниках. Рассказал он Павлу и о библиотекаре — Ружене.
А она в это время, обедая, посматривала то на бригадира, то на Павла, но больше на Павла.
«Он и не красивый, нисколько даже! Но хороший!» Она об этом и в дороге еще подумала, а сейчас вот, рассмотрев его внимательно, окончательно решила, что хороший.
Ружена поймала себя на этой мысли, покраснела и даже озлилась: «Какая же я…» В сердцах оттолкнула чашку с недоеденной кашей.
Повариха встревожилась:
— Что, не понравилась?
— Нет, нет, я… я наелась.
— Может, чайку со сливками?
— Да, хорошо… или… ну, давайте.
Ружена медленно пила чай, смотрела теперь уже не на Павла, а на луг, где возили и метали сено. Вон везут копну к стогу. Лошадь из-за копны не видно. И чудно смотреть издалека: сено словно само движется по земле.
…А он все еще разговаривает с бригадиром, что-то выспрашивает, записывает, уточняет. Плечистый, волосы русые, зачесанные назад, большая прядь красивой волной спадает к левому виску. На высоком лбу — складки. Серьезный, видно. Глаза голубые. Нос крупноват. Ну и что ж, лишь бы не курносый. От уголков губ вниз, — легкие тени. То ли упрямый, то ли немного сердитый. А шея! Прямо от ушей мускулы, как корневища, в плечи уходят. Журналист!
Ружена поднесла к губам кружку, но… чаю там уже не было. Быстро встала, поблагодарила за обед и начала собираться в дорогу.
5Вторая бригада была расположена за грядой сопок. Ружена сказала Павлу, что они здесь долго пробыли, и теперь придется спешить, хотя в село уже все равно сегодня не вернуться.
Гора становилась все круче и круче. Шагали молча, медленно, словно прижимая землю то той, то другой ногой. Павел вспомнил разговор о машинах.
«Прав бригадир, — рассуждал Грибанов. — Косят, сушат, гребут, копнят, тянут копны, в стог складывают, потом из стога возят к фермам. Мнут, трясут. Сколько труда, и какие огромные потери! А если все сделать машинами. Нет, не машинами, а одной машиной. О! Электроагрегат высокочастотный. Косит траву, моментально сушит ее, прессует, и грузовик возит тюки пахучего сена в хранилище. Быстро, экономно».
От длительного молчания дорога показалась Павлу еще более томительной и скучной. Сдерживая дыхание, он заговорил:
— Значит, мы запаздываем?
— Там заночуем. Сможете ли? Вы же городской.
— С удовольствием! По-фронтовому.
— Ох, эта гора. — Ружена остановилась и начала обмахивать лицо косынкой. — Устала.
— Да, круто. Отдохнем. — Тут он увидел, что у нее на правой ноге тесемка развязалась, и Ружена вот-вот могла на нее наступить. — Смотрите, у вас…
— И правда!
Они, славно по уговору, вместе потянулись к завязке, склонились, дохнули друг на друга жаром, Павел на одно мгновение через вырез платья увидел белизну упругой девичьей груди. Он склонился еще ниже и долго не мог завязать тесемку…
— Ну что же вы? Дайте, сама, — она легонько оттолкнула его, быстро завязала, выпрямилась и зашагала.
Павел шел и мысленно ругал себя за то, что как-то нескладно получилось с этой злосчастной тесемкой. «Тоже мне, рыцарь!.. — Он искоса поглядел на Ружену. — Привлекательная девушка! Легкая, порывистая».
Ружена первой вбежала на вершину сопки, освещенную лучами заходящего солнца, и с радостью подставила лицо ветру. Когда Павел подошел, она взмахнула рукой:
— Вон стан второй бригады, видите? Совсем недалеко. Совершил бы прыжок, да тяжел сапожок.
Она смотрела вдаль и улыбалась: то ли мысленно была уже с теми, кому несла свежие газеты и журналы, драгоценные томики Пушкина и Лермонтова, Горького и Шолохова; то ли она думала о чем-то своем таинственно-волнующим.
«На этот раз не ошибся, — решил про себя Грибанов, — об этой есть что написать».
Под сопкой огромным кудрявым воротником простиралась березовая роща, а дальше — степь. Павел и Ружена спустились в березняк. Повеяло прохладой, ароматами полевых цветов.
— Какая красота! — восхищался Павел.
— Очень! Здесь и соловьи есть.
— Вы любите их?
— Заслушиваюсь! Соловьи, кузнечики… Вот вечером — ой! Хотите?
— Сюда, с вами?
— Да, послушать. Мы часто приходим.
У Павла было желание пойти, но…
После большой паузы он тихо, сдержанно сказал:
— Вы знаете, я немножко…
Ружена и договорить ему не дала:
— Устали? Нет, сегодня мы сюда не пойдем, по плану у нас громкая читка. Я и забыла.
До стана шли молча.
6После ужина колхозники расселись вокруг костра. Ружена сначала почитала «Правду», потом взяла томик Твардовского.
— Весной мы с вами перечитывали наиболее известные произведения Симонова, — сказала она, — прошлый раз начали Твардовского. Читали поэму «Страна Муравия». Помните? Сегодня продолжим. Не возражаете?
Она обвела глазами круг, все ли расселись, и начала:
Ведет дорога длинная
Туда, где быть должна
Муравия, старинная
Муравская страна.
…Весь год — и летом и зимой —
Ныряют утки в озере.
И никакой, — ни боже мой, —
Коммунии, колхозии!..
Слушает молодежь, слушают, пощипывая бороды, мужики, познавшие муки единоличника и труд колхозника, смотрят на Ружену, глотая каждое слово, и перед их взором встает одна картина за другой: едет Моргунок на своей телеге, а по полям колхозным трактора движутся… И земля все радостней и краше.
И лучше счастья нет на ней
До самой смерти жить…
Ружена читала не торопясь, с выражением. В зареве огня пламенели ее волосы, блестели жаркими искрами веселые, с хитринками глаза.
