Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари
— Это, Михал Михалыч, наш директор Дворца культуры, Селигей Мухтазар Иванович. Теперь он вам будет подыгрывать. — Мухтазар Иванович не обиделся, а только поклонился Михал Михалычу эстрадным поклоном.
Где раздобыл Савва Фотиевич такой редкий экземпляр? Тоже искусство.
— Откуда вы? — спросил Михал Михалыч.
— Издалека, из самой Средней Азии, Михал Михалыч. Конкретно — из Ашхабада.
— Да, закинули вас далековато.
— Я, Михал Михалыч, всегда там, где нужней всего.
Михал Михалыч, облюбовавши шар, прошел к концу стола и мимоходом пристально взглянул на Мухтазара Ивановича, обратил внимание на его уши, плотно, как у волка, прижатые к голове. Да, видно, с хваткой человек. А пускай, подумал, хоть на тигра похож, лишь бы дело свое делал хорошо. И решил почему-то, что Мухтазар этот хорошо знает свое дело. Тут будет все в порядке. Подумал Михал Михалыч, прицелился и забил шестой шар. У Саввы Фотиевича только пять. Что-то шевельнулось недоброе в душе Саввы Фотиевича против Михал Михалыча, а заодно и против Мухтазара Ивановича, на ходу продает, стервец. Походил вокруг стола, покашлял легонечко и — выстрел! Вложил, как пулю. Треск — и второго. Удар, и игра кончена. Восемь! Посмотрел орлом на Михал Михалыча. Ну?
— Сила, — только и сказал Михал Михалыч.
— Так шо? Будем продолжать или штыки в землю?!
— Нет, Савва Фотиевич, будем дальше сражаться.
Мухтазар Иванович взял треугольник и поставил шары.
— Прошу!
Вторую партию выиграл Михал Михалыч. Мухтазар Иванович комментировал игру с легким, но заметным уклоном в пользу Михал Михалыча. Однако же третья партия была довольно легко выиграна опять Саввой Фотиевичем. Победителем остался старый директор.
Мухтазар провел директора на второй этаж, предварительно показав комнаты первого этажа, кабинет библиотекаря, пионерскую комнату, комнату для занятий по рисованию и лепке, саму библиотеку и другие подсобные помещения. На втором сразу открылся зал, празднично оформленные стены. Оркестр приостановил игру. Мухтазар Иванович познакомил ансамбль с новым директором. Михал Михалыч каждому пожал руку, расспросил, кто где работает, постарался запомнить лица и имена музыкантов.
Посмотрели зал для регистрации браков. Осенью, пояснил Мухтазар Иванович, не чуть ли, а просто каждый день регистрация.
Мухтазар Иванович проводил директора до выхода, потом до самой площади. Изогнувшись, распрощался и вернулся назад.
— Прохвост, но работу свою любит и работает хорошо, — Савва Фотиевич тоже пожал крепко руку Михал Михалычу и ушел домой. Михал Михалыч оглянулся, когда старый директор вошел в густую тень тополей и медленно, чуть ссутулившись, отдалялся от Михал Михалыча. Из-за ворота пиджака чуть заметной белой полоской светилась рубашка Саввы Фотиевича. Михал Михалыч еще дома обратил внимание на эту белоснежную рубашку.
Со временем все эти тонкости в отношениях двух директоров, как и в отношениях людей к этим директорам, затянулись пленкой времени и перестали интересовать кого бы то ни было.
У самого же Михал Михалыча, кроме необходимых дел и забот, со временем сложилась одна своя, задушевная, хотя и не главная забота. Это лошади. Даже ночью видел он перед собой гордых породистых лошадок своих, любовался ими, будто он не директор, а простой лошадник, потому что в сердце его никого и ничего из общественного хозяйства не было, кроме лошади. И стал он потихоньку заводить коней, то там купил, не жалея денег, то там, и все — по слухам: лошадников-то на свете немало. У них свои разговоры, своя информация. И что же? К чему это привело?
А вот к чему. Довольно просторный двор, окруженный пирамидальными тополями, когда-то принадлежал Подковыровской мельнице, вечно пыхтел тут локомобильчик, виднелась высокая труба, облицованная листовым железом, и мелкая пыль стояла над этим двором и площадью возле него. Пахло тут мешками, хлебом, пылью и мукой, белой, отбивной, и размольной, пахло отрубями и конским навозом. Теперь от мельницы никакого следа, а в окружении тех же пирамидальных тополей теперь был открытый конный двор и крытая конюшня. А во дворе — кони. Породистые кони, племенные.
Уж знает-перезнает всех лошадок племенных, а едет мимо, обязательно завернет. Зачем в красный уголок? Ничего тут нового. А вот сюда же сперва зайдет. Так. Все как положено. Вот стенд с двумя лошадиными головами. «Коневод совхоза». И список закрепленных за жокеями лошадей. Откуда жокеи? Кто такие? Ну кто? Школьники. Вот первая — Тучина Галя. У нее кобыла Ботаника. У Смолькина жеребец Ратных. А вот и сынок Михал Михалыча, Володя, семиклассник. За ним закреплены двое. Жеребец Агрегат и кобыла Тагильда. Любимица Володина. Ну и другие ребята. Из конноспортивной школы. Открыл такую школу Михал Михалыч. А вот в следующей комнате стоит телевизор, подаренный на скачках победителям.
Висит на стенке «Суточный рацион кормления», распорядок дня работы и график конноспортивных состязаний на текущий год 1 мая, 9 мая и 14 октября.
Все нормально. Висит портрет Семена Михайловича Буденного, под портретом столик и на нем книга маршала, литература по коневодству. И картина местного художника-самоучки «Охота с орлами». Фотографии со скачек, хорошие надписи, сделанные ребятами. Зрители на трибунах. Только вперед! Только к победе! Такие надписи. И уже история коневодства совхоза. Уже история.
Поздоровался с конюхами, поинтересовался здоровьем лошадей. Прошел в конюшню. Вот они, живые, стоят по своим станкам. Одному дал сахарку, другому протянул к мягкой губе. А кони! Молодые, статные, голову дугой держат. Ночью снятся. Тагильда. Молодчина, четыре годика кобылка, а Володя уже два приза взял на районных скачках. Любимица Михал Михалыча, поскольку она любимица Володи. Потрепал ее за шею, челку пригладил. По имени назвал. В ответ теплый взгляд фиолетового глаза и заперебирала резиновыми теплыми губами протянутую руку Михал Михалыча.
Прошел насквозь конюшню, вышел к открытому стойлу, обнесенному оградой из старых, глянцевитых слег. Глядь, а тут Володя идет к конюшне.
— Ты чего?
— Домой иду, зашел вот.
Как же можно пройти мимо? Конюха́ увидели, выпустили Тагильду. Приятное Володе сделали.
Эх, выскочила. Шея лебединая, голова гордо поднята, грива распущена, летит по двору стрелой. Посторонись! Конюх было хотел остановить, куда там! Как всхрапнула, как ударила молодым копытом, мотнула головой и — ищи ветра в поле. Дугой по двору, не стой на дороге! Растопчет. Даже Михал Михалыч принял в сторону и спрятался за повозкой. Вот она летит с дальнего конца, летит стрелой. Володя выступил наперерез, стал на ее пути. Раздавит? Обойдет? Нет! Стала как вкопанная. Все в ней играет, переливается силой, а покорно стоит, напружинившись перед узкогрудым пацаном в серой кепочке, с веснушками по лицу. Володя ладонью провел сверху вниз по щеке Тагильды, а та поерзала этой щекой, поприласкалась к ладони, и хозяин, маленький хозяин этой дикой энергии под шелковой кожей, достал из кармана кусочек сахару и протянул Тагильде. Та с благодарностью хрупнула сахар и что-то прошептала Володе мягкими губами на ухо.
Володя попросил веревку, перекинул ее через шею лошади и спокойненько повел в помещение.
— Вишь, Михалыч, соскучилась, — сказал конюх вслед Володе с Тагильдой.
— Что жеребятки?
— Им что! Им жить нравится. Глядите, какие.
За изгородью толпилась веселым гурточком молодежь, сосунки. Все племенные. Вот еще подрастут на радость ребятам и взрослым. Жеребята поблизости от своих матерей сбежались вместе. Клали мордочки друг дружке на шею, кто-то пытался шутейно укусить другого молодыми зубами. Вот один, в белых чулочках, подошел к матери, красиво изогнулся и губами толкнул материнское плюшевое вымя, кобыла чуть отставила заднюю ногу в сторону, пей, не жалко, только расти большим. Михал Михалыч готов без конца стоять и любоваться, смотреть на этих малышей-красавчиков, думать об них, доискиваться до самой малости, о чем могут размышлять жеребятки, постреливая живыми и прекрасными глазами, вскидывая трубой юные хвосты, переступая с одной ножки на другую, пробуя крепость молодых копытец. Вот о чем мечтал Михал Михалыч! И его мечта исполнилась. Лошади, лошади, как же мы чуть не позабыли об вас, чуть не перевели вас, чуть не погубили всех в погоне за новой, железной лошадью. Хорошо, что успели вовремя одуматься.
— Да, хорошо. Глядите тут, я поехал.
Вышел и сел в машину, даже не оглянувшись на Володю, который был занят с Тагильдой в помещении. Он чистил ее щеткой, наводил блеск, чтобы его Тагильда была всех красивей.
Михал Михалыч подумал в машине, что надо бы еще прикупить немного племени. Уже двадцать пять штук с жеребятами, хорошо, но можно еще прикупить. Не меньше племенных Михал Михалыч любил и простую лошадь, рабочую. Их в совхозе уже двести пятьдесят штук и пять десятков жеребят. Еще заговорят в крае о наших лошадках, еще не один приз принесут они нашей Цыгановке! Ехал Михал Михалыч на стрижку овец, поглядеть, как там подвигается дело, а думал о лошадях. Вот уж действительно зазнобили они директора, покорили его. Зато душа спокойна. Не тарахтит теперь трактор возле детского садика, не дымит возле столовой, не чадит у складов, магазинов, везде теперь лошадки. Как в старину. А трактора пускай в степи. Там их место, там у них главная работа.
