Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари
Словом, сидели старый и молодой и были в эту минуту, после третьей рюмочки, довольны друг другом. Сняли с души каждый свой груз.
Михал Михалыч вспомнил, как секретарь горкома, уговаривая пойти на хозяйство, рассказал о своем разговоре с парторгом. И разговор этот затеял не Сирота, а сам секретарь. Как там, мол, старик, не пора ли ему отдохнуть, как считает парторг? Ну что парторг? Он считает, если говорить откровенно, пора. Сиднем сидит в кабинете, трудно мотаться по полям и фермам в таком возрасте, да и в кабинете в сон часто клонит. В голову старую уже не лезут бесконечные заботы по хозяйству. Пошел самотек. Как течет, так и течет, куда вынесет, там и будет.
Вот такой разговор был. И через какие каналы, никто не ведает, но достиг ушей Саввы Фотиевича. И затаил старик на этого Сироту обиду. Разговор обернулся, благодаря ступенчатому каналу информации, письменными докладными. Тыхэсэнький. А как было добрэ вместе. Вместе ж добывали проект Дворца, а это гордость теперь на всю округу, даже районные мероприятия часто проводят тут. Нигде, даже в городе, нету такого помещения. А сколько было беготни, споров с маловерами. Фундамент подняли, стали думать дальше. С этим же Сиротой ездили за сто верст в Арзгир смотреть на их Дворец. Все облазили, выглядели, все лучшее взяли себе, что-то сами додумали, и получился всем на диво. Войдешь в зал, что тебе Большой театр. Занавес искали год. Говорил Савва Фотиевич, что надо такой Дворец, чтобы не стыдно было принять артистов хоть из МХАТа, хоть из Большого. До Москвы далеко, так пускай у себя люди все имеют. А какой ансамбль! За один год собрал таких ребят, что после работы до поздней ночи учились, репетировали, а теперь городской ансамбль против них не тянет. Там профессионалы, а тут наши же хлопцы, шофера, трактористы, токари-слесари… И все это поддерживал этот тыхэсэнький.
Перекипали в голове Саввы Фотиевича мысли эти, воспоминания, когда он, оставив чай, рассказывал Михал Михалычу, как после возвращения с фронта, после восстановления Донбасса вызвали его в горком и предложили поехать помочь восстанавливать порушенное сельское хозяйство. Предлагали на выбор. Центральную Россию или Юг России. Выбрал Юг. Рассказывал, как на линейке, на паре гнедых мотались по полям, никаких машин не было для директора. Запрягали пару, и пошел по степи. И под дождем, и под метелью снежной… И не зря же все. Совхоз-то стал прибыльным. Сколько засух пережили, а выжили, сколько недородов, а вот живы!
Михал Михалыч слушал и вспоминал, как после окончания Высшей партийной школы послал его новый секретарь в Цыгановку как инструктора. Приглядись там к директору, может быть, все пригодится потом. Приехал. В приемной секретарша сказала, что Савва Фотиевич занят, у него люди. Стал ждать. Просидел полчаса, попросил секретаршу доложить директору, что из горкома ждут. Вышла эта Наташа и сказала, чтобы прошел в кабинет. Директор с крупной седовласой головой стоял спиной к двери, напротив него — парторг Сирота. Подошел к столу. Директор не повернулся. Закончив разговор, спросил недовольным голосом:
— Ну шо там еще?!
Не повернулся, не посмотрел на Михал Михалыча. Тот отрекомендовался.
— Ну шо. Вон же парторг пошел, идите к нему.
— Я по поручению первого секретаря к вам.
И только тогда Савва Фотиевич повернулся к Михал Михалычу и даже улыбнулся:
— Так бы сразу и сказали. — И перешел за свой стол, к своему креслу. Тяжеловатое, в складках, лицо запомнилось Михал Михалычу. Запомнилось и впечатление грузноватого, усталого высокомерия.
Сейчас усталое лицо не было надменным, а каким-то домашним и немножечко даже жалким. Складки на нем располагались добродушно и говорили о покорности и полном согласии с выпавшими теперь обстоятельствами. Бороться с ними у него уже, как видно, не было сил.
— Савва Фотиевич, — спросил Михал Михалыч, — а что там с комбайнами? На планерке говорили. Новые комбайны.
— Ага, — отозвался Савва Фотиевич и посуровел. — О той швыдкий говорил? Вин и мени говорил. Зачем я взял столько комбайнов? Аж двадцать восемь штук. Мабуть, казав, шо списываемо каждый год по пять комбайнов, а зачем взяли двадцать восемь. Так?
— Примерно так.
— Ну шо вы ответили?
— Я, Савва Фотиевич, не в курсе пока.
— Ну, а я в курсе. Я брав нэ на базаре. Там бы я не взял столько. А тут разнарядка. Дают — бери, бьют — беги. Так кажуть?
— А нельзя отказываться?
— Як дуже умный, отказывайся. О той Коваль отказався бы, а я не привык возражать плану. Запланировав хтой-то, значит, так надо. Не умничай, а выполняй. Коваль дуже любыть умничать.
— Это конечно, Савва Фотиевич. Поперед батька, говорят, не лезь в пекло.
— И то правда. О то так.
Смягчился Савва Фотиевич.
— Граня, — крикнул, — а не можно нам горяченького чаю?!
Попили горяченького. Савва Фотиевич поглядел на свои ручные, сказал:
— А шо! Время кончилось. Уже начало седьмого. Може, Михал Михалыч, и правда в Дом культуры, та сразимся на бильярде? А? Два директора. Ну?
Михал Михалыч понял настроение старого директора. Показать Дворец, немного похвастать перед новым, вот, мол, кое-чего оставили вам и людям, не всё в кабинете сидели.
— Давайте! — Михал Михалыч чуть-чуть подскочил на месте. — Сейчас позвоню, чтоб Володя заехал.
— Та зачем нам Володя? Хиба ж сами не дойдем, своими ногами?
Нет, тут Михал Михалыч настоял. Поблагодарил хозяйку и вместе со стариком вышли из дома, а там уже стояла «Волга».
Володя вышел из машины, открыл переднюю дверцу и пригласил, нет, не Михал Михалыча:
— Савва Фотиевич, садитесь.
Михал Михалыч сзади немного подтолкнул старика. Посадили Савву Фотиевича рядом с Володей, который возил его лет примерно с десяток.
Михал Михалыч во Дворце еще не побывал, не успел.
Машина остановилась перед турникетом, который пропускал людей на площадь, куда ни машинам, ни лошадям не было ходу. Прошли по площади, мимо Дома связи, пересекли торец улицы, мимо клумб с цветами. Цветы тут уже с апреля, самые первые. По мраморным ступенькам подошли к выходу. Через толстое стекло гостей увидел дежурный, услужливо отворил перед ними стеклянную дверь и наклоном тела пригласил войти. Со второго этажа обрушились сразу обвалы ритмической музыки, репетировал ансамбль. Савва Фотиевич приостановился, показал Михал Михалычу глазами наверх. А вечером на втором этаже в танцевальном зале танцы. Полно молодежи. Не пробьешься вечером.
Савва Фотиевич поманил пальчиком дежурного, попросил ключ от бильярдной. Дежурный на полусогнутых туда-сюда, и вот уже перед ними — два стола под зеленым сукном. На полочках шары. Над ними мелок. Кии в уголочке. Любые, на выбор. Савва Фотиевич привычно скинул пиджак, потер ладони. Михал Михалыч тоже снял пиджак. Выбрали кии. Поставили шары.
Кому разбивать?
— Та давайте я разобью, — уважил Михал Михалыч. «Самоуверен», — подумал Савва Фотиевич.
Михал Михалыч ударил по центру, прямо в острие треугольника. И сразу стол наполнился шарами, возникли варианты в разных местах. Самоуверен. Ну, ну. Савва Фотиевич, положив тучный живот на борт стола, с пушечным треском вогнал одного шара в угол, перешел на другой борт и другого заложил в угол. Прицелился к третьему, но неудача, и шар стал у самой лузы. Подставка. Михал Михалыч, не сморгнув глазом, втолкнул этот подставленный шар, в другом — осечка. Так. Снова лег животом на борт Савва Фотиевич, выстрел пушечный, но безрезультатно. Шар опять подкатился, после стремительных метаний по столу, опять к лузе. Снова подставка. Михал Михалыч столкнул его в лузу. Так.
— На подставочках живем? — съязвил Савва Фотиевич.
— Это тоже надо уметь, Савва Фотиевич.
— Добрэ. Поглядим та побачим, як воно дальше пойдет.
— А дальше, Савва Фотиевич, вот так пойдет, — и Михал Михалыч заложил хорошего свояка.
Игра начала принимать острый характер. Отворилась дверь, просунулась голова директора Дворца, волосатая голова, худущее, с провальными щеками, с грустными и кривыми, как турецкая сабля, баками лицо. Вошел крепенькой походкой удачливого махинатора районного масштаба.
— Вот это поединок! — воскликнул он громким, но хриплым голосом. — Директор на директора. Историческая схватка. Ставлю на сильнейшего… Михал Михалыч, вот же дуплетик в середину, — подсказал директор ДК.
Михал Михалыч оценил подсказку и заложил дуплетного шара в середину. Редкая удача. Савва Фотиевич угрюмо покосился на волосатого подсказчика. Тот был чисто выскоблен опасной бритвой, что еще больше подчеркивало его волосатость. Волосы торчали из ушей, кустились бровями, давили густыми зарослями на узенький, слегка вдавленный, но крепкий лобик. И особенно на чисто выскобленных, впалых щеках угрожающе топорщились этими баками. Был похож на прощелыгу районного масштаба и одновременно на славного поэта-партизана Дениса Давыдова. Оглядел его косым взглядом Савва Фотиевич: нет, уже не боится и даже не уважает. А вслух сказал:
