Елена Серебровская - Весенний шум
Но с каждой строкой поэт распалялся все больше. И когда он дошел до строк о том, что его день «Судьбы рога напористо ломает на ходу», — он протянул обе руки вперед и как бы сломал рога этой судьбы. И так энергично, что сидевшие в первых рядах девушки отодвинули свои стулья немного назад, словно испугались.
Маша шла домой и думала об этих стихах. Надо ломать рога судьбы… Это прежде говорили: судьба, или — не судьба. Сами ничего поделать не могли, вот и валили на судьбу. А для женщины и вообще ничего, кроме судьбы, не оставалось.
Судьба… Каждый сам себе определяет ее. Но не умом только, а всей своей душою, сердцем, а потом уже и умом. Почему у нее жизнь с самого начала пошла так круто, так необычно — и так тяжело? Судьба? Нет, не в судьбе тут дело. Дело в ее натуре, порывистой, увлекающейся, впечатлительной. Маловато рассудка, совсем нет расчета.
Расчет Маша просто презирала. Ей казалось, что если прежде все держалось на расчете, на выгоде, то теперь надо поступать наоборот. Благородно только бескорыстие, только безымянный подвиг, только анонимная доброта. За всякую другую доброту поблагодарят, и получится, что делаешь ради этой благодарности. И подвиг надо совершить, как в известной сказке, — никому незнакомый гражданин спас девочку из огня и уехал, не назвавшись. А если тебя славить начнут, выйдет, что ты ради известности…
Вероятно, Маша не была последовательной до конца. Обдумывая тот или иной свой поступок, она не поступала так уж совсем безрассудно и нерасчетливо. Но самой ей было никак не разобраться, допустим ли расчет в поступках современного человека, и какой расчет, и насколько он допустим. Она пока что просто презирала людей расчетливых.
В клубе журналистов Маша познакомилась с Осей Райкиным. Как это получилось — она тотчас забыла, и болтала с Оськой так, словно с самого детства бегала с ним вместе по улицам.
Ося имел вид заправского спортсмена: и зиму и лето он ходил в спортивном лыжном костюме, потому что другого не имел. Рослый, статный, он с точки зрения многих был красавцем, но Маша этого оценить не могла: Оська был белобрыс, а это качество, с точки зрения Маши, свидетельствовало лишь о скупости природы, пожалевшей красок на светловолосого человека. Маша сама была белобрыса и светлоброва и считала это своим большим пороком.
Оська был добрый и веселый, он умел здорово драться. Однажды, когда они шли откуда-то вместе, встречный подвыпивший парень хлопнул Машу по плечу. Маша не придала этому значения и пошла дальше, а Оська остановился и, развернувшись, огрел нахального парня так, что тот отлетел к стене дома. Оська спросил его, надо ли еще или хватит, и только после этого догнал Машу и пошел дальше.
Маше нравилась его фамилия. Райкин… Она тотчас представляла себе маленький южный городок или местечко, и женщину, окруженную десятком орущих ребят. У такой женщины много детей и много юмора, но мало денег. Бегают ее дети по улицам, а о них говорят: «Это чьи?» — «Да это же Райкины, или — Ривкины»… Плебейская фамилия, сразу видно. Вот какой-нибудь Гольдман или Зильберман — те, ясно, купцы…
Она рассказала о своих фантазиях Осе, и он долго смеялся. А потом загрустил и стал читать ей «Облако в штанах» Маяковского: «Хотите, буду безукоризненно нежный…»
Все было бы очень хорошо, если бы Оська не влюбился в Машу. Он влюбился до полной потери сознания и однажды, провожая ее из клуба журналистов до дому, тут же в парадной объяснился в любви.
Что было делать? Он такой славный парень, и вдруг на́́́́́́́́́́́́ тебе! Надо объясняться, оправдывать свою холодность… Не было печали.
— Зайдем на минутку ко мне, — сказала Маша в ответ. Он обрадовался и пошел за ней.
Было уже поздно, но Машины братишки еще не легли спать — они играли в подкидного дурака. Маша взяла Осю за руку и провела его в комнату, где она жила вместе с Люсей.
Она подвела Осю к столу и показала на стенку. Над столом висела большая — с открытку — фотография Сергея.
Ося посмотрел и понял.
— А я его знаю, — сказал он печально. — Это Сергей Жаворонков. Он еще в школе участвовал в лыжных соревнованиях, и я участвовал тогда. Их школа проиграла, последнее место заняла… Так ты по нему сохнешь?
— Да, — ответила Маша честно.
Оська нахмурился. А потом он стал перед ней на колени и сказал:
— Слушай, я хороший, я очень хороший. Ты должна меня полюбить, если только ты не дурочка. А сейчас мне так худо, так грустно, что просто ужас. Ну, поцелуй меня хотя бы в лобик, чтобы я не так мучился.
Из его глаз побежали самые настоящие слезы. Маша испугалась, она никогда не видела мужских слез. Она нагнулась, поцеловала его в лоб, и он даже закрыл глаза на мгновение.
— Маша, можно войти? — спросила Люся за дверью. Ося встал и отряхнул пыль с колен. Со стены на него смотрел красивый черноглазый парень. Ося простился и ушел.
* * *Будущее… Профессия… Обо всем этом Маша думала и очень ясно и определенно, и в то же время туманно. Однажды к ней пристал один из соучеников по фабзавучу: «Скажи, какая у тебя цель жизни?» Она стала говорить о построении социализма и коммунизма, но он перебил: «Нет, твоя лично цель жизни? Я, например, поставил себе целью — стать инженером-электриком. Сейчас я слесарь-инструментальщик, вот поработаю немного, поступлю в вечерний вуз и выучусь на инженера-электрика. Если у человека нет твердой цели, значит, он живет слепо».
Маша не сумела ответить ему как следует. Можно было легко отделаться, сказать о какой-нибудь профессии и все. Но честность, свойственная Маше, не позволила ей «отделаться», и она мучительно долго доискивалась у самой себя, кем же она хочет быть.
Маша многое делала с удовольствием. Ей нравилась работа на токарном станке, но она часто ловила себя на том, что работая, думает о чем-нибудь другом. Ей нравилось рисовать — она рисовала с натуры, и ее портреты часто получались очень похожими. Она умела, что называется, схватить характерное, уловить существенную мелочь и передать в рисунке.
Очень нравилось Маше выступать на сцене. В фабзавуче тоже был драматический кружок, и Маша находила время играть. Совсем недавно она сыграла Анну Андреевну в «Ревизоре», и зрители долго хлопали ей и Хлестакову, которого играл Соловей. Пожалуй, на сцене Маша забывала все на свете. Она, ненавидящая всякую игру и фальшь, играла в спектакле очень естественно и живо, потому что это был спектакль и играть в нем хорошо — значило быть правдивой. Маша чувствовала в себе потребность изображать, перевоплощаться в другие существа. Лицедейству она отдавалась от души. Ей казалось, что на сцене она обретает вторую жизнь, не теряя первой, основной, что она становится богаче и счастливей.
Еще ей очень нравилось объяснять, учить, делиться тем, что успела узнать. Пока что она учила своих братьев, им рассказывала об интересных прочитанных книгах, о виденных ею спектаклях, обо всем, что довелось узнать интересного. А может, она станет когда-нибудь хорошим педагогом? Как мама. Вполне вероятно. И тогда она позаботится о том, чтобы побольше людей сознательно относились к жизни, к своим поступкам, к великому делу революции, которая все время продолжается. Конечно! Законы и порядки у нас новые, но пережитков еще столько — будь здоров! Значит, революция продолжается. И мы — ее участники, ее работники.
Маша не знала твердо, какую именно работу будет она выполнять в жизни, но она не могла забыть свое недолгое замужество и связанное с этим свое решение — отдать жизнь революции.
Это было ясно. А вот куда идти после фабзавуча — неясно. Можно оставаться на заводе, но отец дома пилит ее каждый день: «Получи сначала образование, а потом можешь быть, кем хочешь, хоть председателем фабзавкома!» А и не такая плохая должность — председатель фабзавкома. Еще надо заслужить, чтобы выбрали.
Маша ходила в Театральный институт, спрашивала об условиях приема, но отец, когда узнал, так ехидно высмеял ее театральные интересы, что второй раз она в институт не пошла.
Маша решила держать экзамены в университет. Она избрала исторический факультет университета и подала туда заявление. Как только братья уехали вместе с мамой в деревню, Маша завела себе особый режим: вставала рано утром, обливалась холодной водой и садилась за книги. Хотя училась она в фабзавуче на базе семилетки, но химию и математику сдала на удовлетворительно и в них чувствовала себя неуверенно. К тому же в университете конкурс.
