Виктор Потанин - На вечерней заре
— А смеяться над собой не позволю…
— Что вы, что вы! — испугалась учительница и посмотрела гневно на баяниста. Она уже его ненавидела, но сказать не могла и накричать на него не могла: им еще нужен будет баян. А Демёхин стоял уже смирно, приниженно. И голосок сделался тихий, усталый:
— Я ведь не сам пришел. Я к вам не напрашивался. Это она меня привела, уговаривала. — И он показал глазами туда, где стояла учительница. — А то, что нервишки у нас худые, — это понятно, так што ли? Все нехватки да недостатки, а тут такая война… Так што теперь чуть затронь — и расстроился. А мне нельзя… — И опять он сжал веки и смахнул слезу.
— Я ж не хотел против вас… — стал оправдываться Юрий Сергеевич. — У меня душа играет. Не может просто без юмора. Как там про это у Райкина?..
— Поберегите душу свою! — не вытерпела все же учительница и стала смотреть в окно. Метель кружилась, захлестывала. И снег летел прямо в рамы, стучал, и казалось, что он не сам летит, а его бросает кто-то лопатой. Иногда ветер становился беззвучнее, но потом он набирал новую силу и рушил все на пути. И деревья в школьной ограде раскачивались, и казалось учительнице, что еще миг — и они сломаются, а потом сломаются и эти тяжелые стены из камня, придавят их. И еще она думала об этом злом баянисте и его чудесной дочери Леночке. Ну и пусть, мол, чудесная, а все равно она будет хуже к ней относиться теперь. И в учком ее, наверное, рановато — пусть в учебе подтянется, пусть подготовит какой-нибудь сбор. И в это время обратились к учительнице:
— Я закончил, дочка, свои рассказы. Может, теперь по домам? — Демёхин снова заговорил бодреньким, уверенным голосом, и это понравилось сразу учительнице, и она тоже почувствовала уверенность: значит, утренник шел своим чередом. Значит, не зря старались, готовились.
Юлия Ивановна вернулась к классной доске и встала рядом с Демёхиным.
— Есть еще вопросы, ребята?
— Есть! — откликнулась с задней парты длинная неуклюжая Инна Симахина.
— Давай, Инночка, не стесняйся, — ободрила ее учительница.
И та сразу вскочила с места и затараторила громким голосом:
— Расскажите мам, какие у вас были награды и за какие бои?
— Вот это добрый вопрос! Его бы пора давно, а то задают что-то — без пол-литры не разберешь, — восхитился кто-то из родителей и удовлетворенно покашлял. И Демёхин тоже откашлялся и расстегнул на рубашке еще одну пуговицу. Кашель у него был сухой и надсадный, как у больного курильщика.
— Наград у меня, ребятки, немного. Есть медаль «За отвагу», есть личное письмо — благодарность от Верховного. Да-а-а, от командования. Есть и медаль «За освобождение Праги»…
— Почему у вас мало медалей? — спросил громко со своей парты Игорь Хазанов.
— Что, что? — уточнил баянист и завертел весело шеей. На него опять посмотрела учительница, потом перевела глаза на Хазанова:
— Игорь, как же? Ты опять за свое! У нас же такое мероприятие, а у тебя в голове эстрада…
— Сами просили вопросы… — залепетал Игорь под общий смех класса. Но Хазанова неожиданно поддержал сам гость:
— Верно, Чапаев! Так и надо жить! Если интересно, то уж выложь, положь… — Он улыбнулся, и кадычок его на шее остановился, прицелился, и сам Демёхин стал почему-то похож на ребенка, который сейчас попросит что-то веселое. Его сухие щеки в продольных темных морщинках тоже расправились, и в них возник не то свет, не то даже румянец. Только портил дело тяжелый черный костюм на нем. От него шло что-то траурное, печальное, и все время думалось, что под таким костюмом тело должно болеть, иссыхать…
— Я так понимаю, — рассмеялся Демёхин, — раз Чапай наш интересуется, его надо уважить. Правильно?.. Я не слышу…
Ребята весело засмеялись. Им нравилось, что гость назвал опять их любимого Игорька Чапаевым, им нравился и сам Демёхин, который то плакал почему-то, а то смеялся. И все это на одном кругу, через пять минут…
— Значит, так… — поднял голову гость. Он хотел еще что-то добавить, продолжить, но голос его дрогнул и поскользнулся на полуслове. И тогда Демёхин посмотрел вперед умоляюще. Ему хотелось то ли сочувствия к себе, то ли помощи какой-то, поддержки. И Юлия Ивановна поняла его, догадалась:
— Вы уж, наверно, устали, Петр Алексеевич? Отдыхайте, заканчивайте. Я считаю: вы свое дело сделали. Ввели нас в курс войны, так сказать. Сейчас мы будем иметь представление.
— Кончил дело — гуляй смело! — подговорился к ней баянист. Юлия Ивановна сверкнула на него глазами, но сдержала себя. А потом опять начала утешать:
— Все мы рады, Петр Алексеевич. Ребята прослушали вас с большим интересом, с волнением. И это волненье надолго запомнится…
— А ты меня, родная, не успокаивай, — вдруг обиделся гость и даже порозовел с лица. И глаз у него снова запрыгал, и он закрыл его резко ладонью, — меня нечего успокаивать, да-а-а! А то, что орденов да медалей не лишка имею, так не один я такой. Писаря меня с бумагой обходили, да я и не думал об том… — он задохнулся даже от слов. — А чего мне радеть о медалях, страдать, я ведь не генерал какой, а гвардии сержант Демёхин Петро!.. У меня вон одна «За отвагу!» двух жизней стоит, а то еще подороже. Да-а-а. Честно вам говорю, добросовестно. Меня вон в том бою два раза могли, а я еще живой и целехонек, и стою вот сейчас, доклады читаю… — Он опять задохнулся, и кадычок его трепыхался под кожей, ворочался, как птенчик в живой еще скорлупе.
— А как мы на Прагу шли! Нас цветами заваливали… — Он заколебался и хотел еще что-то добавить, но потом махнул обреченно рукой: все равно, мол, не поймете и не представите.
— Давайте поприветствуем опять Петра Алексеевича?! — выручила гостя учительница и сама громко зааплодировала, и ее дружно поддержал весь класс. И так сильно вышло, как будто гора обвалилась или метель ворвалась. И пока аплодировали, Демёхин крутил шейкой и морщился. Наконец, не выдержал и высоко поднял правую руку:
— Хватит, ребятки, достаточно. Я не герой какой, как говорится, а просто солдат. И лишнего мне не надо. Нет, не привык…
И в это время поднялась с места Лена Козлова.
— Я, Юлия Ивановна, дневник отряда веду…
— Знаю, Леночка. Молодец, что ведешь… Вот и о нашей встрече запишешь. Да поподробней, поярче, с перечислением всех приглашенных.
— Да вы не поняли… — Лена сделала обиженное лицо. — У нас же сегодня проставлено: «Встреча с героем войны П. А. Демёхиным…» А как же… Как же я запишу, если он не герой?..
— Ох, Ленка, Ленка, ты вся в меня! — захохотал баянист, возле него зашептались и другие родители. Этот шепот обидел учительницу. Да и Лена Козлова подарила сюрприз. «Эх, все ж худая доля у нашего брата, — подумала с грустью Юлия Ивановна. — Какие, мол, нервы надо, да и не нервы, а проволоку. Да и ученики пошли, господи-и. Как, мол, на Лену надеялась, а она посмеялась над гостем… А может, она не нарочно. Нет уж, при таком отце-хулигане, чего ждать от детей…» — и учительница расстроилась окончательно. Она горько-горько прищурилась и сжала губы, чтоб не заплакать, потом посмотрела на Леночку очень долгим и напряженным взглядом и отошла к окну. Метель выла, точно живая. Снег летел сплошной стеной, и в середине этой стены что-то кружилось, ворочалось, как будто могучий медведь размахивал лапами, и не было силы такой, чтоб унять его, успокоить. Потолок в классе тоже подрагивал, и стекла в рамах легонько позванивали, и Юлии Ивановне нравился этот звон. Он усыплял ее, успокаивал, и она бы все сейчас отдала, чтобы стоять так долго-долго, не поворачиваться и чтоб никого сейчас не видеть, не слышать, а только бы смотреть на этот снег и смотреть. Но за спиной у ней зашептались. И она прямо плечами почувствовала, что шептались не дети — родители, и она знала, о чем они. Им, конечно, не нравилось, что она опять смотрит в окно, отвлекается и что не держит весь класс в узде — распустила их, кто куда теперь… Она знала об этом, догадывалась, но уж давно махнула рукой: мол, будь что будет, авось куда-нибудь вынесет.
— Ну вот что, дочка, — вывел ее из оцепенения гость. — Ты уж, вижу, переживаешь. Позвала меня на свою голову, а из меня оратор, как из кобылы бык…
Юлия Ивановна задышала часто и зашвыркала носом.
— Ну вот, ну вот. Што ты себя так довела. Отец бы твой тебя не одобрил. Нет, нет, никогда. Надо до последнего патрона держаться, а у тебя под глазами мокро…
Юлия Ивановна достала платочек и стала тереть им нос до тугой красноты. А потом сказала вдруг твердым голосом:
— Продолжайте, Петр Алексеевич. Мне уж легче, я отошла. Просто в голове было кружение — на улице-то метет… Я всегда страдаю к перемене погоды…
— Вот и ладно, и слава богу. А то выходит нехорошо. Я молчу, ты молчишь, а народ-то посмеивается…
— Что вы, как же?! Мы тихо сидим, — сказал отец Ани Замятиной и для порядка покрякал.
