Всеволод Иванов - Тайное тайных
В Избранном текст этого эпизода существенно отредактирован: «За последние два месяца не было случая перехода белых в наступление, и Мургенёв почти не верил этой возможности, когда ему подумалось, что полкам зашли в тыл и они теперь кинулись на явную смерть».
(7) …он, как и все крестьяне, уважал спокойную смерть… – Фраза опущена в изданиях 1959 и 1963 гг. Русский философ И. А. Ильин отмечал, что для русского человека характерно «удивительное религиозно-эпическое и спокойное восприятие смерти – и на одре болезни, и в сражении, которое было отмечено не раз в русской литературе, в особенности у Толстого и Тургенева» (Ильин И.А. О грядущей России. М., 1993. С. 330).
(8) …подойдя к киоту, он одну за другой снял иконы… – Киот – створчатая рама или шкафчик со стеклянной дверцей для икон.
(9) …катался на полу тендера. – Тендер – вагон специальной конструкции, сцепленный с паровозом и предназначенный для хранения запасов воды, топлива и размещения вспомогательных устройств.
(10) …значит всемирная революция не произойдет… – До 1925 г. доктрина мировой пролетарской революции, в основе которой лежала концепция К. Маркса о непримиримой классовой борьбе эксплуатируемых и эксплуататоров, являлась важной составляющей официальной идеологии Советской России. В 1918 г. Н. И. Бухарин писал: «Чем лучше мы будем организованы, чем сильнее будут вооруженные отряды рабочих и крестьян, чем крепче будет пролетарская революция в России, тем быстрее будет идти вперед и дело международной революции.
Эта революция наступит неизбежно, как ни задерживают ее ход немецкие, австрийские, французские и английские меньшевики. <…> Рано или поздно у нас будет Международная республика советов» (Бухарин И. Программа коммунистов (большевиков). М., 1918. С. 61). В 1919 г. в Москве был создан Коммунистический Интернационал, ставший на долгие годы «штабом мировой революции». В «Манифесте I Конгресса Коммунистического Интернационала к пролетариям всего мира», подготовленном Л. Д. Троцким, указывалось: «Наша задача состоит в том, чтобы <…> объединить усилия всех истинно революционных партий мирового пролетариата и тем ускорить победу коммунистической революции во всем мире» (цит. по: Коминтерн и идея мировой революции. Документы. М., 1998. С. 105). Здесь: отклик на партийную борьбу и осуждение троцкистского лозунга «перманентной революции».
(11) Азям – долгополый кафтан, овчинный тулуп (Даль I, 7).
(12) …приказ «верховного главнокомандующего». – А. В. Колчака (см. примеч. 1 к рассказу «Поле»).
На покой*
Впервые: Н. мир. 1926. № 12. С. 26–37.
О работе над рассказом Вс. Иванов писал К. Федину в октябре 1926 г.: «Сегодня кончил рассказ – „На покой“, прочел и ахнул – рассказики-то у меня мра-ачные. И не знаю, как и помочь. А да черт с ними, пускай умирают да режут друг друга. Все умрем, все перерешимся – на то и капитализма» (СС-3. М., 1978. Т. 8. С. 596).
При включении в ДП и СС-7 текст журнального варианта рассказа в очень незначительной степени подвергся авторской правке, в основном носившей стилистический характер и направленной на усиление эмоциональной напряженности. Кроме этого, в описание деревни Ивановым добавлена цветовая характеристика: «На песчаных холмах синели избы деревни с веселым названием Тоша». Вместо слова «стишок», характеризующего четверостишие в тюремной газете, в окончательном варианте стало «стихи».
Возвращение героя домой после Гражданской войны – одна из центральных тем в литературе 1920-х годов. Классический для этого времени вариант сюжета представлен в романе Ф. Гладкова «Цемент» (1925), герой которого, Глеб Чумалов, возвращается с фронта в родное «гнездо», видит заброшенный, пустынный завод, с помощью партийцев и старых специалистов, перешедших на сторону победившего народа, «в вихре железного скрежета» воскрешает производство, одерживая таким образом «большую победу на трудовом фронте». Писатели-попутчики акцентировали трагическое отчуждение героя от родных мест: «Язык сограждан стал мне как чужой, / В своей стране я словно иностранец» (Есенин С. Русь Советская // Есенин С. А. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 95); «Что же это такое, что он, Егор Куранков, приехал к себе домой, а получается, словно в гости, и девки давеча приветили его, словно он парень из чужой деревни» (Алексеев Г. Горькое яблоко // Алексеев Г. Иные глаза. М., 1926. С. 196); «Митя не узнавал места, и место не узнавало Митю» (Леонов Л. Вор // Кр. Н. 1927. № 5. С. 69); «Ему не то, что казалось, что его не допустят до околицы, но не было даже уверенности, что эта околица есть» (Иванов Вс. На покой). Л. Леонов в романе прямо называет евангельскую притчу, лежащую в основе данного сюжета: «Дяденька Леон передать велел… блудному сыну» (Кр. Н. 1927. № 5. С. 78). Характерно, что ни в одном из названных произведений не описана радостная встреча вернувшегося сына; он остается чужим: «Не по притче принимала мать» (Там же. С. 79). Отсюда и различное поведение сына: он или вступает в борьбу с новой властью («Каин-Кабак» Л. Сейфулиной), или покидает родину насегда («Вор» Л. Леонова), или, обуреваемый тревогой, страхом, отчаянием, совершает преступление («Голубые города» А. Толстого, «Горькое яблоко» Г. Алексеева), или с истинно христианским смирением принимает неизбежные перемены на родной земле («Возвращение на Родину», «Русь Советская» С. Есенина). В рассказе Вс. Иванова присутствуют общие для литературы этих лет мотивы, но акценты писатель расставляет собственные. В отличие практически от всех указанных авторов, Вс. Иванов описывает деревню, которая не несет никаких черт новой жизни. Если, например, в романе Л. Леонова Митя видит «враждебных людей и дома с взъерошенными кровлями, точно раздолбанными вороньем, нищету, стихию» (Леонов Л. Вор. С. 79) и успокоение в его душу вносит только природа, то в ивановской послереволюционной деревне с названием Тоша все мирно и гармонично: «Ласковые холмы неустанно кружили вокруг деревни. Прыгали по ним с веселым пчелиным звоном зеленые хлеба. Церкви блистали среди рощ, и казалось, Волга шла под колокольный звон». Авторское описание снимает часто встречавшуюся в прозе 1920-х годов мотивировку тоски и преступления героя. (Ср., например, отчаяние Василия Буженинова от «убожества» и «дрянности» окружающей его не изменившейся с революцией жизни в рассказе А. Толстого «Голубые города»). Все внимание Иванова в рассказе, как и в 7Y, уделено внутреннему состоянию героя Гражданской войны Егора Тумакова, объяснение таинственной тревоги которого не сводится ни к ощущению потери своего места на производстве и, следовательно, в современной городской жизни; ни к отчуждению от родной деревенской жизни; ни к сознанию вины перед Анной, ни к чувству разобщенности с детьми, – хотя, безусловно, все эти причины определяют его поведение. Ключевое слово «покой», давшее название произведению, символически осмысляется героем и автором. В начале рассказа упомянуто, что Ермолай Григорьевич крестился в Христа, отрекся от него и крестился «в комммунизму», но спокойствия в его душе «не рожалось еще», а в конце несколько раз говорится о «чувстве благодарности и успокоения», которое возникает у героя при мысли о неизбежно и справедливо пришедшем наказании за какой-то главный грех, совершенный им в жизни (Ср. покой, обретенный Алибаевым в финале повести Л. Сейфулиной «Каин-Кабак», – покой на пороге принадлежащей ему потребительской лавки).
Единственная высокая оценка рассказа принадлежит А. М. Горькому (письмо от 13 декабря 1926 г.): «Сейчас прочитал в „Нов(ом) мире“ рассказ „На покой“. Разрешите поздравить: отлично стали Вы писать, сударь мой! Это не значит, что раньше Вы писали плохо, однако, несомненно, что писали Вы хуже. Я не помню, чтоб кто-нибудь из литераторов моего поколения сделал такой шаг к настоящему мастерству, как это удалось сделать Вам от „Голубых песков“ к Вашим последним рассказам» (С. 334). Остальные критические отзывы были крайне недоброжелательны. Прямым и весьма ироничным откликом на хвалебный отзыв А. М. Горького (его письмо, с разрешения Вс. Иванова, было опубликовано в статье М. Ольшевца «Писатель в одиночестве. Почему?» 1 января 1927 г. в газете «Известия») стала заметка В. Друзина: «Максим Горький, из далекого итальянского Сорренто внимательно следящий за ростом советской литературы, – особо отметил и похвалил рассказ Вс. Иванова „На покой“» (Друзин В. Среди книг и журналов // Красная газета. 1927. 15 янв. С. 6). О герое рассказа критик писал: «Став коммунистом и рабочим, он не преодолел в себе крестьянина, живущего инстинктами, полустихийно. И нахлынувшая усталость старости заставляет его ослабить контроль рассудка, уехать в деревню и, отдавшись произволу инстинктов сделать ряд поступков, неизбежно приводящих к преступлению» (Там же).
Темным роковым началом, вмешавшимся в жизнь человека, объяснил поведение Тумакова В. Полонский: героя «томит усталость, странная и страшная; отдыхом ее не прогонишь… Сердце его постоянно „ноет“, стоит ему „уверенно“ стать в очередь позади какого-то „чахоточного“, этого последнего, подобно Тумакову, тоже охватит „тоска“ – по причине, которая остается неоткрытой. Затосковавший человек „мучаясь“, не может „понять – что и почему это с ним происходит“…» (Полонский, 229).
