Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России
— Ну, вот видите, вот видите! Вот вам и успех, который мы должны были развить… Но все-таки надо же установить связь с ними, чтобы при контратаке австрийцы не зашли нам в тыл. Вы понимаете? Пошлите конных разведчиков — пять-шесть разъездов, — приказал Ковалевский и, положив трубку, обернулся к Ване и Шаповалову:
— Вот вам и главная атака… А сколько было на нее надежд!
Через час капитан Широкий звонил снова. Оказалось, что два из посланных разъездов наткнулись на несколько австрийских команд, которые высланы были для улова пленных и сбора оружия убитых и раненых кадомцев.
— Ну, вот видите, вот видите!.. Логика вещей подскажет им еще и контратаку, как это было вчера, а у нас легкие орудия стоят без прикрытия! — прокричал Ковалевский Широкому. — Они могут свободно захватить наши орудия… Сейчас же выделите прикрытие! Если мы, даже не зная местности, вздумали наступать ночью, то что им мешает при отличном их знании местности сделать то же? Нужно готовиться ко всему теперь же, — потом будет поздно!
Отдав этот приказ, Ковалевский позвонил в штаб дивизии. Но в ответ на его доклад о положении на высоте 384 полковник Палей сказал насмешливо:
— Вот уж действительно у страха глаза велики! У вас неверные сведения, Константин Петрович! Кадомцы высоту взяли и идут сейчас дальше. Вообще атака развивается превосходно.
Ковалевский спросил ошеломленно:
— А у вас, у вас откуда такие сведения?
— Я только что говорил со штабом корпуса.
— Ну, знаете ли, я своим разведчикам больше верю, чем штабу корпуса! — совершенно несдержанно крикнул Ковалевский. — А так как не хочу потерять ни орудия, ни деревню Петликовце, то приму меры для их охранения, насколько это в моих скромных силах… Это и будут мои действия в развитие успеха атаки!
И он действительно из двух рот первого батальона, оставшихся в резерве в Петликовце, приказал выделить полуроту в заставу на шоссе с западной стороны деревни.
Австрийской контратаки не было в эту ночь, были только обычные поиски разведчиков; но штабы убедились наутро, что целую ночь к ним, в ближайший тыл, с боевого фронта поступали донесения об успехах, которых не было, и о стремительном движении вперед в то время, когда полки откатывались назад, на те же позиции, с которых начинали атаку.
Это вызвало наутро негодующий приказ по армии, которым строжайше воспрещались ложные донесения, мягко названные «непроверенными слухами».
Так как уничтожающее действие самых мощных машин войны не могло быть, конечно, взято под подозрение, то в штабе армии усомнились в уменье артиллеристов владеть ими и усиленно начали искать германских руководств для стрельбы из тяжелых орудий. Скромно и далеко не полно потери армии за эту ночь были исчислены в пять с лишним тысяч.
Глава четырнадцатая
Третий день наступления выдался неожиданно для всех ясный, тихий и теплый. Эта неожиданная ясность декабрьского галицийского неба неминуемо должна была отразиться в мозгу армии, — в штабах генерала Щербачева и корпусных командиров Истопина и Флуга.
Пожертвовав всем для внезапности атаки и все-таки не добившись заметных успехов, новая армия, явившаяся тайно на этот фронт, показала уже противнику, что явилась она не с пустыми руками, и больше ей нечего уж было таить.
И с утра в этот ясный день все старшие генералы армии пришли к счастливо-ясной мысли, что наступавшим частям, три дня проведшим без крыши, три ночи не спавшим и почти ничего не евшим, необходимо дать отдых.
Об этом решении Ковалевский узнал, встретив на улице деревни генерала Весселя в сопровождении двух полковников, командиров дивизионов: тяжелого — Герасимова и легкого — Гриневича.
— Скажите мне спасибо, полковник, — весело заговорил инструктор артиллерии, несколько задержав руку Ковалевского. — Флуг сидит на горе Бабе, Флуг лежит на Бабе, Флуг спит на Бабе, Флуг, словом, большой бабник, а все донжуаны воинственны, и он тоже. Знаете ли, что он непременно хотел, чтобы наступали и сегодня, но я представил на совещании все резоны за отдых, и вы с вашим геройским полком можете, наконец, выспаться, с чем вас и поздравляю!
— Спасибо, если это сделали вы. Но хотел бы я очень знать, почему так скверно стреляла вчера тяжелая? — спросил Ковалевский.
— А когда же она могла пристреляться? Вчера совсем не нужно было стрелять, — я говорил это, но восторжествовало мнение все того же Флуга: вызвать если не разрушение всех позиций, то сильнейшее моральное потрясение. Вышла напрасная трата снарядов. Кстати, ваш полк занимает высоту…
— Высоту триста семьдесят.
— Гм… Высоту триста семьдесят… — Вессель развернул карту. — Мы наблюдаем ее, — она теперь отлично видна, — однако, по всем видимостям, ее занимают австрийцы, и занимают очень прочно.
— Пять моих рот, а не австрийцы, — я это несколько раз передавал и полковнику Герасимову и полковнику Гриневичу, — рассерженно отозвался Ковалевский. — И всячески просил не перестрелять моих солдат.
Седобородый, старчески худой, но старающийся держаться прямо, Герасимов прищурил выцветшие глаза и заговорил неожиданно твердо:
— А мне все-таки кажется, извините, что ваших солдат на высоте триста семьдесят нет, а есть австрийцы. По крайней мере только что вернулся оттуда мною посланный один младший офицер и донес, что его там жестоко обстреляли, что он едва унес ноги.
— Непостижимо, — кто его мог обстрелять? — насмешливо ответил Ковалевский. — Может быть, он был в австрийской шинели? Вот высота триста семьдесят, — указал он рукой, — там пять моих рот.
— Гм… Эта, по-вашему, триста семьдесят? — спросил Вессель. — Почему же, по-нашему, это — триста семьдесят пять?.. А триста семьдесят — вот эта, левее.
— Как так триста семьдесят пять? Как левее?
— Мы руководствуемся картой… Взгляните. Вот шоссе. Вот высота триста шестьдесят шесть, вот триста восемьдесят четыре, вот триста восемьдесят два, — это на север, а на юг от шоссе — триста семьдесят пять и… триста семьдесят, о которой мы с вами спорим.
Ковалевский присмотрелся к карте, мгновенно понял, что он ошибался эти два дня, и забормотал сконфуженно:
— Абракадабра!.. Это один из моих ротных командиров сбил меня с толку. Он занял триста семьдесят пять, а прислал донесение, что триста семьдесят! Конечно, большая вина на мне, — я оказался излишне доверчив.
Он даже покраснел, до того смутила его такая явная ошибка. Но Вессель сделал вид, что не замечает этого смущения. Он только погрозил в сторону высоты триста семьдесят кулаком, добавив к этому:
— По-го-ди-те, голубчики! Теперь мы вам покажем кузькину мамашу! Раз интердикт с вас снят, мы вам пропишем… Мы вам дадим пфеферу в количестве, вами непредвиденном.
Он был так доволен, что недоразумение с этой высотой наконец разъяснилось, что готов был, кажется, пуститься в пляс. И Ковалевский, который все еще был угнетен допущенной ошибкой, сказал вдруг с подъемом:
— Вот пропишите им в самом деле, и я вам даю слово, что хотя остался у меня в резерве всего один батальон, я возьму ее этим одним батальоном, высоту триста семьдесят.
— Эту вашу мысль я буду всячески поддерживать, — сказал, откланиваясь, Вессель, крепко пожимая его руку; Герасимов был тоже, видимо, доволен тем, что оказался прав, а Гриневич, несколько излишне полный и с несколько надменным взглядом красивых карих глаз, намеренно отстав от остальных, сказал Ковалевскому недовольно:
— Я получил жалобу на вас от одного из своих офицеров, — Плевакина, штабс-капитана.
— О да, да, — Плевакин, да, — все еще не простивший себе своей оплошности с высотой 370, очень живо отозвался Ковалевский.
— Я, конечно, не мог не верить своему офицеру, но, знаете, он написал мне что-то совершенно невероятное.
— Что я его арестовал?
— Действительно? Это было?
— Да, да. И если он сделает то же, что сделал, я снова сделаю то же, что я сделал.
— Но я… я должен буду передать его жалобу по команде, — потому что, согласитесь сами…
— Сделайте одолжение, — перебил Ковалевский. — Пожалуйста, делайте, как находите нужным.
Расстались они неприязненно, но Ковалевский тут же забыл об этом, потому что, если бы даже его и признали виновным в превышении власти, сам он чувствовал за собою гораздо большую вину: высоту 370 считал он ключом ко всем австрийским позициям на этом участке фронта, и в то же время, благодаря только его настойчивым требованиям, тяжелая артиллерия ее не обстреляла ни вчера, ни третьего дня!
Он сейчас же пошел говорить о своей ошибке по телефону со штабом дивизии.
Полковник Палей был как будто даже доволен, — это уловил по его несколько насмешливому тону Ковалевский, — что самый заносчивый и самоуверенный из командиров полка дивизии так опростоволосился, — но большого значения его ошибке не придавал, потому что о высоте 370 был более скромного мнения, чем Ковалевский.
