Юрий Скоп - ТУ-104 и другие
— Рита...
— Не надо, Артем. Проводите меня домой.
— Где мы с вами встретимся?
— Вы мне позвоните. Запишите номер, Артем.
В «зимовье» никого. Девчонки ушли на вечер в Дом офицеров. Я долго сижу на оттоманке и думаю:
«...Невестушка...» — говорит Неверов.
«...А наш Артем около шести тысяч, по-старому», — хрипит Елизавета Григорьевна.
Разбудили меня голоса. В сенках.
— Спасибо вам еще раз, Клавдия Александровна, за приятно проведенный вечер. По-моему, вы остались довольны? — приглушенно рокотал чей-то басок.
— Да, конечно, Алексей Петрович. Мне было очень и очень хорошо.
— А как вам, Майя?
Майка ответила звонко:
— Хорошо!
— Пошел, — снова загрохотал басок, — приятного вам сна. А вы, Клавдия Александровна, не забудьте, о чем мы с вами договорились. И Риту обязательно уговорите.
— Не забуду, Алексей Петрович.
Я насторожилась и только сейчас догадалась: да это же Филиппов! Но при чем здесь мое имя?
В эту ночь мне пришлось проснуться еще раз. Меня разбудила Майка.
— Рит, а Рит, пусти!
— Ты чего не спишь?
— По тебе соскучилась... Ой, мы натанцевались! Нас Филиппов привез на своей машине. Он за Клавкой весь вечер ухаживал. Мы пиво пили. Клавка — на двадцатом небе. Влюбилась, наверно. Что будет!
— Кирилл был на вечере?
— Был. Все время со мной. Только потом в бильярд играть ушел. Он, Рита, на деньги играет. Лучше всех...
Сон прошел. За окнами, в щели ставен, сочился невыспавшийся рассвет.
— А я, Майка, Артема видела, — вдруг вырвалось у меня.
— Артема! — Майка даже подскочила. — Того, московского?.. Ой!.. А он?..
Майка крепко прижалась ко мне.
— Он... Я тебе потом, ладно...
Я проснулась совсем рано, тихо оделась, стараясь не разбудить девчонок, и вышла на улицу. Когда я вернулась во двор с полными ведрами, возле зимовья меня встретила тетя Пана. Стертой метлой она скребла покосившееся крыльцо. Мирка сидела на крыльце, дрожа и широко зевая.
— Доброе утро, тетя Пана.
— Доброе утро.
Тетя Пана коротко взглянула на меня, поправила на голове сбившийся платок и тихо сказала:
— Письмо у меня к вам. Все забываю отдать. Сейчас принесу.
Она вынесла конверт и, подавая, спросила:
— Фарида от вас съехала, да?
Я кивнула, вглядываясь в неясные строчки адреса. Письмо было Клавке от Михаила.
— Ушла от нас Фарида, тетя Пана.
— И где она теперь?
— Здесь, в городе, к подруге одной переехала.
Тетя Пана тяжело вздохнула, взяла снова огрызок метлы и зачем-то обронила:
— Да. Раньше в нашем дворе жили люди...
Мирка, заскулив, снова зевнула.
Я открыла ставни и постучала в замороженное стекло. Потом прошла в зимовье, включила свет.
— Клава, вставай! Письмо тебе!
Заспанное лицо ее разноцветно: одна щека бледная, другая розовая, подушка отпечаталась сеткой неровных полосок. Клава долго плещется возле умывальника и, только когда сон смыт окончательно, спрашивает:
— От кого, говоришь, письмо?
Как-то нехотя, вяло прочитывает его и так же нехотя сообщает:
— Мишка третье место занял. Ногу потянул. Упал. В Кирове сейчас. Пишет, чтобы я готовилась встречать его. И в любви объясняется. С ошибками. — Клавдия с хрустом потянулась. — Надоел он мне со своей любовью...
— Уже?! — Заспанная Майка, натянув до подбородка одеяло, сидит на оттоманке и щурится на Клавдию.
— Уже... уже, — передразнила ее Клава. — Это я шучу.
Она стоит у зеркала и старательно выкладывает косу, рот ее набит шпильками.
— Что ты понимаешь, рыжая, в мужчинах! Для тебя же на Кирилле свет клином сошелся. А для меня... Ну, сама подумай. Кто такой Михаил Тропинин? Токарь, спортсмен, пусть даже известный. Еще года два побегает, а дальше? Тренер. И все.
— Разве это плохо, Клава? — Майка настраивается на серьезный лад. — Если любишь...
— Любишь, — тянет Клавдия. — Да ну тебя...
— А я про Мишу в газете читала, — говорит Майка.
— В какой это газете?
— В «Комсомолке».
Майка соскакивает с оттоманки и в одной рубашке шлепает босыми ногами в угол. Роется в сумке, достает смятый газетный лист.
— Вот. Тут даже и снимок его есть. А пишут-то, — Майка, кашлянув, читает: — «...мужество спортсмена, настоящий бойцовый характер помогли Михаилу Тропинину, токарю из Лопатска, подняться на пьедестал почета...»
— Дай-ка, — тянется к газете Клавдия. — Смотри-ка ты, что делается!
Со страницы улыбается усталой улыбкой победителя Михаил. На нем красивый свитер, пестрая вязаная шапочка. Клавдия довольно смотрит на нас.
— Ай да Михась!
— А ты говоришь еще! — укоряет ее Майка.
Клава хохочет, хватает Майку, и они валятся на оттоманку.
— Отпусти! — визжит Майка. — Шальная, прямо!
Клавдия встает и задумчиво говорит:
— Мы с Мишкой ведь на стадионе и познакомились. Там на льду и целоваться начали.
— Ледовая у вас любовь, значит, — подкусываю я Клавдию.
— Ну, это как сказать, — улыбается она.
Мы знаем, Клавдия увлекалась коньками. Была даже чемпионкой города, и о ней тоже писали в газетах.
...Клавдия бежала по малой дорожке. От этого забега зависело тогда все — судьба первого места. Мы с Фаридкой, почти ничего не понимая в конькобежных соревнованиях, пришли поболеть за подругу. На стадионе играла музыка, было много людей, и морозный день был как-то по-особенному искрист.
Сразу же после выстрела Клавдия вырвалась вперед.
— Давай! — заорала Фаридка.
Круг... Еще...
— Молодец, Клавка! — слегка рисуясь, на публику, «болела» Фаридка.
И вдруг... все оборвалось. На вираже Клавдия споткнулась и, беспомощно взмахнув руками, упала. Сила инерции потащила ее на спине. За Клавдией потянулась чистая-пречистая полоса. И девушка, бежавшая сзади, сразу же настигла Клавдию. Но в последний момент, когда она должна была уйти вперед, Клавдия, как бы стараясь подняться, выставила поперек дорожки ногу. И соперница тоже повела за собой в падении широкую полосу чистого льда.
— Фаридка, а ведь Клавка той ножку подставила...
— Брось ты! Давай! — кричала Фаридка, азартно блестя глазами.
Первухина пришла первой...
— Рита, — говорит Клава, — у меня к тебе дело есть. Весьма важное. Ты что сегодня вечером делать собираешься?
— Ничего вроде не планировала.
— Так вот, — Клавдия смотрит на Майку, потом на меня, — мы тут все свои, Филиппов меня с тобой сегодня на день рождения приглашает.
— Ой! — взвизгивает Майка. — Филиппов?!
— Пойдешь, Рита? Алексей Петрович очень меня просил, чтобы ты пришла. У него здесь никого нет.
— Нет, Клава, я не пойду.
— Почему, Ритонька? — лезет ко мне Клавдия. — Пойдем. Зачем ты отказываешься? У него так хорошо...
— Ты что, уже у него была? — удивленно спрашивает Майка.
— А как же, — гордо говорит Клавдия. — Мы с Алексеем Петровичем в очень хороших отношениях.
— Слышали, слышали, — холодно говорю я.
— Где это слышали? — настораживается Клавдия.
— В службе. Девчонки о тебе болтали.
Клавдия ухмыляется.
— Пускай треплются. Завидуют, значит.
— Чему?
— Счастью моему!
Клавдия резко оборачивается, и я невольно отмечаю про себя, что Клавдия все-таки красивая. Как-то хищно красивая.
— Алексей Петрович не такой человек, чтобы что-нибудь себе позволить. А наши девки только сплетни распускать могут. Дуры! Да я за Алексея Петровича...
— Хватит, Клава. — Мне противно слушать ее. — Хватит.
— Да ты что?
— Ничего. — Я набрасываю на себя пальто и выхожу во двор.
Идет снег. Небо над городом совсем низкое. Тетя Пана возле ворот кормит голубей.
«А может быть, стоит пойти к Филиппову? — думаю я. — Может быть, стоит?»
В службе обычная деловая суматоха: телефонные звонки, возня с полетными графиками, самые последние «новости» от улетающих и прилетающих девчонок.
После обеда Алевтина подкатывается к доске приказов и демонстративно откалывает он нее какую-то бумажку.
— Готовьтесь, Соболь, — говорит она мне, — в рейс. На послезавтра буду планировать. В Москву. Радует это вас?
— Очень, Алевтина Андреевна, — деланно улыбаюсь я.
— Кстати, — говорит Алевтина, — Абдрашитова просила меня перевести ее в другую «тройку». Что вы на это скажете?
— Раз просила, значит, ей так надо. Переводите.
— Вот как! — удивляются из-под очков Алевтинины глазки. — Что-то не поделили... Знаете, кто с вами полетит? Юноша. За третий номер. Фамилия его... Сейчас... Сейчас... Сушков... Кирилл. Долговязый такой. Знаете? Это будет его первый стажировочный полет. Вы, Соболь, будете за старшую.
«Интересно, — думаю я, — знает об этом или нет Майка? Успею ли я повидать до отлета Артема?»
К четырем часам мы заканчиваем все дела. Алевтина уходит. Мы остаемся в службе вдвоем с Клавдией. Она листает журналы. Молчит. Я тоже молчу. Потом Клава говорит:
— Ты, может быть, все-таки поедешь к Филиппову? Я тебя очень прошу, Рита. Ну, ради меня... Сделай милость. Мы ненадолго. Посидим только часок, другой. Рита, а?
