Пётр Капица - Правила весны
— Надо подождать. Пусть посветлеет.
В сугробе у вздыбившейся навесом льдины роем яму, утаптываем и садимся, тесно прижимаясь друг к другу.
— Только не засыпай. Зимой опасно.
— Учи маленьких!
— Подумаешь — большой. В общем, будем болтать без передышки.
— С полным удовольствием.
— Подожди. Садись ближе, теплее будет. У меня есть интересное… Мы с Нинкой надумали замысловатую штуку. Для этого весь собранный материал придется оформить в инсценировку. Сюда тебя запряжем. Притащим в клуб из мастерских рабочих, мастеров, педагогов. Все начальство и… тряхнем «бурсой». Пусть почувствуют ответственность за все. А то для них фабзавуч, как фабзавуч. Тишь да гладь. А если что и знают, так для них это- «мелочишки». Ну, как?
— Расцеловать вас за это.
— А кого первого?
— Хотя бы тебя.
Она тянет губы…
Густой балтийский ветрище перебрасывает снежные валуны и вертит их каруселями.
— Наша теплота распределена неравномерно. Греется мой правый, твой левый бок…
— Придется обняться. Это неопасно, Гром.
Обхватываем друг друга.
— Нинка хорошая девчонка?
— Конечно.
— А я?
— Ты и сама знаешь.
— Сегодня мы близкие, близкие…
Крылья ночи поседели. Светает. Далеко на снежном поле темный квадрат яхт-клуба.
— Мы взяли слишком вправо. Зря мерзли, осталось чуть добежать.
— Вовсе не зря. Дадим хорошего ходу и согреемся. Хуже то, что ребята скоро появятся, а мы ничего не приготовили. Заблудились… Даже стыдно сказать.
Ноги соскальзывают с обледенелых лыж на нескрипящий, обновленный ветром снег, который неожиданно вспыхивает каскадом крошечных радужных искорок.
— Смотри!
Бахнина в ужасе протягивает руку.
От яхт-клуба по заливу рассыпались темные пятнышки и скользят навстречу.
— Это наши…
Ребята приближаются шумно, смеются, галдят. До нас долетает:
— Эй!.. Чудики!.. Где пропадали?!
Кричим:
— Там уже нет!
Нас охватывают большим кольцом. Кольцо суживается.
— Перемерзли-то как! Эх вы, лунатики!
Прорываюсь сквозь круг. Не слушать же насмешки. Нина нагоняет.
— Как я жалею, что с тобой не поехала. Кружок не работал… Подожди, да подожди же. Тебя оттирать надо. Губы как васильки синие.
Теперь уже Нина издевается над моим лицом, руками. Мнет, треплет их.
— Давай меняться фуфайками. У тебя уже чужая? Бахнина дала? Молодец! Я говорила, что девчата выносливей.
Пушистая фуфайка Бахниной оттопыривается на груди.
Мы летим, обгоняя других, только снег в стороны.
В яхт-клубе зимует с собакой и вечной носогрейкой сторож— старый финн. Он зажигает сухую траву и засовывает в круглую железную печурку. Вспыхивает сухое смолье. На ласковых языках пламени девчата жарят одубевшую мороженую колбасу и хлеб.
* * *— Вставай! Летим на буерах…
На буерах, вытащенных из сараев, закрепляем мачты. Паруса под ветром стреляют и рвутся в неизвестность. Нина завоевывает «Соколенка» — самый крошечный двухместный буер. Она за рулевого, я разгонщик.
Море засыпано тонким слоем снега, кое-где синие плешины льда.
Буер пойдет.
По сигналу вылезают десятиместные великаны и, как солидные судна, медленно плывут, скрипя коньками…
Наш «Соколенок» быстр и вертляв. Он вздымает облака снежной пыли, грудью ударяется в сугробы и вылетает из них, оставляя звенящую завесу.
Нина держит руль и концы паруса. Она низко нагибается, что-то кричит, но ветер забивает рот снегом. Этот же колкий ветер пронизывает одежду и косматыми лапами скребет по телу, делая кожу гусиной. Паруса стреляют и мчат. Лежу на дне лодки, не держась, и щурюсь как кот.
«Соколенок» тонет в сугробах, подчерпывает полную лодку сыпучего снега и опять вылетает на лед отряхиваться.
Крутой поворот… Пулей вылетаю из буера и продолжаю путь на собственном животе.
Облегченный буер уносит Нину и скрывается.
Я один под ветром на льду.
На западе слышны пистолетные выстрелы — там авария. Сейчас все буера спешат на помощь. А тут торчи как чурбан, пока тебя разыщут.
«Соколенок» мелькает вдали, исчезает, снова показывается и вдруг неожиданно вылетает из сугроба, разнося его в пыль. Делает большой круг и около меня ослабляет паруса.
Нина хохочет:
— Здорово ты, я даже не заметила сначала.
Спешим к потерпевшим аварию. Туда же летят буера с севера, юга и востока.
Аварию потерпел «Великан», наткнувшись на горбатую льдину. Ребята разбросаны. Лодка буера перевернута. Первый конек разбит. Паруса с мачтами улетели по ветру дальше. «Соколенок» им вдогонку. Остальные буера подбирают потерпевших.
Паруса, получив свободу, от радости громадной чайкой скачут, кувыркаясь по льду. Старательно увиливают и удирают от «Соколенка».
Наконец они в моих руках бьются в последних конвульсиях и послушной подстилкой ложатся на дно лодки.
Воет сирена: — «Возвращайся-а-а… Возвращайся-а-а!»
Меняемся с Ниной местами. Теперь она может говорить со мной, слова ветер сам принесет к ушам.
— Мне Бахнина все рассказала. Здорово ты… Теперь она на моих правах… Ну что ж, товарищи — так товарищи.
Нина скучно улыбается. Я кричу:
— Не фантазируй! Не так это!
Но ветер затыкает рот. Нина ничего не слышит. Она что-то поет и пускает пригоршни лохматого снега на меня.
В яхт-клубе одеваем лыжи. Отсыпаем финну табачку для его носогрейки и айда домой.
* * *Настоящее производство оскалило на «сосунов» зубы. Встречает своей суровостью, осторожностью, практикой столетий.
Теория в фабзавуче много вбила молокососам лишнего, сейчас мешающего, совершенно непригодного, а настоящего, жизненного, так это понемножку — чуть-чуть. Название одно.
В фабзавуче работали на допотопных таратайках с названием станки. Здесь на заводе техника, новые конструкции. Ребята знают их только по картинкам в книжках.
Производственники скрытничают. Прячут от любопытных глаз свой опыт.
Парятся сосуны. Потеют и парятся.
* * *Монтажники, превратившись в паровозников, облипли маслом, нагаром и копотью топок.
Рабочие и мастера делают все тонкое и ответственное. — «А вы, сосунки, смотрите и привыкайте».
Сосунку надоело привыкать, хочется пошабрить, пригнать… заставить эту часть паровоза жить. А дают самое грязное и неблагодарное: — «Прочисть… промой».
— Три, три и дырка.
В депо поставлен еще теплый паровоз с больными буферами и стяжками.
У Юрки нетерпение:
— Взберемся, ребята, наверх. Посмотрим все как следует. А то все знаю, а никогда не удавалось пальцами потрогать регулятор.
Незаметно, тройкой, они карабкаются по масляным ступенькам паровоза.
Нервы и мускулы паровоза тонки и выпуклы.
— Здесь давление смотрят… Водомерное стекло… Так переводят кулису. А где регулятор?
— Вот кажется. Как только пускают пар?
— Я знаю. Дай-ка!
Юрка с решимостью старого машиниста твердо отводит отполированный ладонями регулятор… Какой-то толчок заставляет паровоз вздрогнуть. Он разбужен, фыркает и скрипит колесами.
У ребят паника.
— Еще горячий… пар..
— Дай тормоз!..
— Пусти к регулятору!
— Да он испорчен… не действует…
Все трое торопливо хватаются за все блестящие части, которые почему-то оказались чужими, злыми и беспомощно ехидными врагами.
Сосунки вертят, поворачивают ручки___Никакого результата. Тормоз не действует. Паровоз двигается.
— Прыгай, ребята… Подумают на нас, а он сам пошел.
Но поздно. Громадные деревянные ворота депо под напором тендера трещат, срываясь с петель и с громовой песней валятся на тендер… Еще один поворот колес и у паровоза иссякают последние пары, — остатки пружинистой энергии покидают его.
Он замирает с кулисой, беспомощно поднятой для шага колес.
Сбегаются паровозники…
— Что за светопреставление?
Прибежал напуганный начальник депо.
— Кто выводит паровоз?
Показываются в окно машиниста три бледных, перепуганных и измаранных физиономии. Губы дрожат.
— Кто вам разрешил взбираться на паровоз?
Сосуны от испуга не могут выговорить слова.
Здесь словом не отделаешься.
* * *В механической поют резцы, свивая стружку. Двух фабзавучников поставили за громадный строгательный станок.
— Наблюдайте, сосуны, за резцом. Как что — позовите.
Низкорослым токарям скучно задирать головы и смотреть
за скрюченными кольцами стружки. Медленно тащится резец по большой площади чугунной отливки. Ходят вокруг, мурлычат по-самоедски бесконечную песню. Ходить надоело.
— Стоп! Я придумал.
Радуется толстый Копнов. Он взбирается на станину, усаживается над суппортом, поджимает ноги и едет вместе с резцом. Резец скрипит, разбрызгивая чугун.
