Владимир Дягилев - Весенний снег
Где-то у соседей выла собака, и этот ноющий звук как нельзя лучше подходил к ее состоянию.
"Что же теперь? Что же теперь?"-повторяла она без конца и не находила ответа.
Сейчас она знала, что сыну ее, вот этому прижавшемуся к ней комочку, грозит опасность, что он самой природой обречен на боли и страдания, а возможно... Тут она обрывала себя: "Нет, нет. Я должна... Что я должна?" Этого она не знала. Беспомощность больше всего сковывала ее. Она-то и приводила к тому состоянию, которое Вера Михайловна сама определила как занемение.
Откуда грозит опасность? Насколько она страшна?
И что делать?
"Точно так, наверное,-думала она,-чувствует себя человек перед казнью. Спасения нет. Он уже ничего не может изменить. Ну а тут... Тут еще хуже. Если бы меня, а то его..."
Она снова прислушалась к завыванию собаки и удивилась: "Как это хозяева спят? Привыкли, что ли?.. Ко всему можно привыкнуть, но к мысли, что его, тихо посапывающего, единственного... Нет, нет. Этого не может; не должно быть".
Она опять представляла лица врачей и про себя повторяла слова: "врожденный", "комбинированный", "фалло". Теперь она знала, что они означают. Каждое из них несет угрозу ее сыну, каждое из них как пуля, как приговор судьбы.
Даже Сидор Петрович не утешил. Даже он посочувствовал.
"Война...-вспомнила она его слова.-Неужели через столько лет? Неужели не только мы - дети войны, но и наши дети?"
Перед глазами у нее поплыли отдельные кадры.
В этом кино она, Вера Зацепина, главная героиня.
Вот она в разгаре зимы, в чужих подшитых пимах идет к станции. Ее нагоняет запыхавшаяся баба Катя интернатская сторожиха.
- Ет куды ж ты пошастала?
- К маме. Блокаду прорвали. Я по радио услышала.
Вот она уже восьмиклассницей прочитала в газете о том, как мать нашла сына, и принялась писать письма во все газеты. А затем ждала с замирающим сердцем ответа. Все они были на один лад: "Неизвестно", "Не числится", "Помочь не можем". Но они еще оставляли надежду. Но вот, уже в пятьдесят втором, пришло письмо, перечеркнувшее все надежды: "Зацепина Маргарита Васильевна погибла в блокаду и похоронена в братской ыогиле на Пискаревском р;ладбище Ленинграда".
"Неужели и сейчас безнадежно?" - прошептала Вера Михайловна и замерла, испугавшись своего шепота.
Утром она с трудом поднялась. Несколько минут не могла сдвинуться с места. Потом стала энергично массировать мышцы и с удовлетворением ощутила, как они наполняются силой. "Я должна быть сильной, я должна",-внушала она себе.
За утренним чаем хозяйка спросила:
- Что Сидор Петрович?..
Орест Георгиевич бросил на нее строгий взгляд, и она замолкла, виновато улыбнулась.
Вера Михайловна сделала вид, что не заметила этого взгляда, произнесла как можно спокойнее:
- Еще неясно. Вот за анализами пойдем.
В душе она была благодарна этим по существу чужим, но таким чутким людям, которые, видимо, понимали ее состояние и сочувствовали ей.
- Может, вам из деревни что нужно? - спросила Вера Михайловна.
- Все есть, - отмахнулся Орест Георгиевич. - Вот директору вашему поклон передайте.
Несмотря на протесты Веры Михайловны, он. пошел провожать их до больницы, нес ее сумку и подбадривал Сережу:
- Шире шаг-! Не отставай, солдатик!
Вера Михайловна шла с неохотой. Ведь результаты анализов-это минус надежда. Она и без них уже все знала.
Орест Георгиевич оказался кстати. Вера Михайловна, пользуясь его присутствием, не стала сдавать пальто на вешалку, сняла и уложила его на сумку. Орест Георгиевич и Сережа, остались внизу, а она одна поднялась наверх, туда, где находились кабинеты врачей.
Она рассчитывала возвратиться скоро. Однако ее задержали, попросили пройти к главному врачу.
Главный врач, та самая маленькая седая женщина, со спины напоминающая школьницу-выпускницу, приняла ее радушно, усадила рядом с собой в кресло и все медлила с разговором, как бы прикидывая, с чего начать.
- Как у вас самой со здоровьем?-спросила она.
- Нормально,-ответила Вера Михайловна.
- Тогда наберитесь мужества. Приготовьтесь к самому худшему. Быть может, его и не будет или случится оно не так скоро, но вы приготовьтесь.
- Что у него? - спросила Вера Михайловна и не узнала своего голоса.
- Комбинированный порок -сердца. Врожденный. То есть несколько пороков.
- Это я понимаю,-вставила Вера Михайловна, желая услышать не то, что ей уже известно, а то, чего она еще не знает.
- На сто процентов мы решить не можем, - продолжала главный врач тем ровным, сдержанным тоном, какой вырабатывается у врачей за долгие годы службы.- Его нужно в клинику, в область. Там решат окончательно. А в наших условиях это невозможно.
- Что такое "фалло"? - произнес кто-то другой голосом Веры Михайловны.
Главный врач снова помедлила, будто прикинула, стоит ли отвечать на этот вопрос.
- Это тетрада, то есть четыре порока.
- Сразу?
- Да, сразу. Случай редкий. Его обязательно возьмут в клинику.
- Случай? - спросила Вера Михайловна, потому что в душе не могла смириться с тем, что о ее сыне говорят не как о человеке, а как о каком-то, пусть редком, случае.
- Ну, это наше профессиональное, - сказала главный врач.-Если это действительно Фалло, то прогноз плохой. Обычно они погибают рано.
- Когда?
- В подростковом возрасте... Но это, повторяю, еще неопределенно. Вот в клинике вам скажут точно.
Вера Михайловна опять почувствовала, как все в ней занемело и вся она будто оцепенела в этом черном потертом кресле.
- Адрес ваш есть. Мы сами договоримся с клиникой и известим вас о сроке.
Вера Михайловна с трудом встала, вышла из кабинета. Ноги у нее подкашивались, и она, спускаясь по лестнице, крепко держалась за перила. Но как только увидела сына, его взрослые глаза, тотчас вся внутренне напряглась, выпрямилась и подошла к нему уверенным шагом.
Орест Георгиевич посмотрел на нее вопросительно, и она произнесла:
- Еще неясно. Нужно в область, в клинику ехать.
Хотя теперь эти слова были сплошным обманом, она
сказала себе: "Так и надо. Так и надо".
Орест Георгиевич проводил их до вокзала, посадил
на поезд и, уже когда вагон дрогнул, произнес своим
резким военным голосом:
- Верьте в хорошее. Верьте.
Позже, в дороге, вспоминая его слова, Вера Михайловна поняла, что он обо всем догадался, по не расспрашивал, не терзал ее душу. Спасибо!
Мотоцикл с коляской был виден издали. Он стоял у березы за коричневым станционным домом. А Никиты не было. Веру Михайловну это никак не тронуло, просто она отметила для себя, что мужа нет.
Поезд сбавлял ход. Медленно проплывали знакомые привокзальные постройки. Все тот же дежурный в красной фуражке стоял на платформе. И ворот у него был все так же подогнут с одной стороны.
"Только мы. Только мы", - подумала Вера Михайловна и никак не продолжила своей мысли, потому что находилась в состоянии отрешенности, как будто то, что произошло в городе, те слова, что она услышала от главного врача, контузили ее и лишили внутреннего слуха, ощущения реальности всего, что происходило вокруг нее. Все знакомо и в то же время незнакомо. Она чувствовала себя бесконечно одинокой. Она и Сережа. Все, что касалось сына, она выполняла: поила, кормила его дорогой, сказки рассказывала. И сейчас вывела в тамбур, как только проводница сообщила ей: "Ваша станция".
Поезд остановился. Вера Михаиловна шагнула на ступеньку, и тотчас ее подхватили сильные руки Никиты. Тут же он принял из рук проводницы Сережу и несколько шагов сделал с ними на руках. Потом поцеловал и не выдержал, спросил:
- Ну, как?
- Еще ничего не ясно,--повторила Вера Михайловна свою заученную фразу и, чтобы успокоить его, добавила:-Дома расскажу.
Всю дорогу они молчали. Никита уловил ее настроение и больше не задавал вопросов. А она снова вошла в то состояние отрешенности, в котором находилась с момента выхода от главного врача, вернее сказать, после ее слов. Она ехала как по чужой земле, все видела, все узнавала и ничего не замечала, словно не видела ничего.
К их удивлению, всю дорогу говорил Сережа. Он был настолько переполнен впечатлениями, что не мог молчать:
- А там дома во-о какие. До неба. А на станции народу во-о сколько. А вагонов знаешь сколько? На всех хватит.
Лишь один раз он отвлекся от городских впечатлений, задрал головенку и спросил;.
- А луна почему? Ведь день уже.
Из-за лесочка выглянул знакомый пригорок-родные Выселки.
"Там наш дом,-подумала Вера Михайловна.-Там мы будем, жить и ожидать, когда же это произойдет".
Ей вдруг захотелось остановить машину, попросить Никиту не ехать туда, свернуть в сторону, умчать их в другое место, где не будет терзаний и страшных дней ожидания конца, развязки, гибели Сереженьки. Она.
