Лев Экономов - Под крылом земля
— Легко отделались, — улыбнулся Одинцов. — Девушка с характером. Попадешь под плохое настроение — пропал. И все-таки многие от нее без ума. На днях майор Сливко ко мне приходил, все удивлялся, как она не встретилась ему раньше. Просил познакомить.
— Серьезно? — но я тотчас же прикусил язык и попытался изобразить на лице равнодушие. — Кстати, как ее звать?
— Людмила Николаевна.
Часов в семь вечера я снова был у госпиталя. Отыскал в саду лавочку, с которой можно было, оставаясь незамеченным, хорошо видеть парадный вход, и стал ждать. Солнечные лучи, пробившие молоденькую листву на деревьях, рябили стену госпиталя. В одном из окон второго этажа женщина в красном платке мыла горевшие золотом стекла, внизу громко препирались двое маляров в забрызганных известью комбинезонах.
Хлопала дверь, словно выталкивая людей, но Людмилы среди них не было.
Наконец, вышла она. За нею выскочил долговязый молодой человек в черном берете. О чем-то споря, они миновали аллею. Я направился следом. У трамвайной остановки молодой человек раскланялся и пошел дальше. Людмила, вынув из чемоданчика книгу, стала читать, время от времени посматривая в конец улицы — не идет ли трамвай.
«Главное — произвести впечатление», — твердил я себе. Для этого я целый час драил зубной щеткой пуговицы и еще час торчал в парикмахерской.
Я поправил фуражку, проверив пальцем, точно ли над переносьем находится золотой «краб», одернул отутюженный френч и решительно направился к девушке. Людмила собиралась перевернуть страничку, но, увидев идущего прямо на нее летчика, замерла в нерешительности.
— Я, кажется, обеспокоил вас, — начал я как можно самоувереннее, — нарушил госпитальные правила.
Лицо у врача было не строгим. По нему пробежала улыбка.
— И вы решили просить прощения? — Прищуренные, слегка раскосые глаза девушки смотрели дружески-насмешливо. — Что ж, такое, наверное, прощается.
— Спасибо, большое спасибо, — сказал я. И для солидности потрогал кортик.
Девушка вскинула брови. Она старалась сдержать улыбку, но та прорывалась в зеленоватых, как срез стекла, глазах, и подбородок при этом вздрагивал.
— Пожалуйста.
Она окинула меня взглядом — я, конечно, принял надлежащую позу, — и направилась к подъехавшему трамваю.
— Подождите, Людмила Николаевна. Девушка остановилась.
Трамвай предупреждающе звякнул и тронулся.
— Я помню вас с зимы, — сказал я, глядя на нее в упор. — Мы вместе ехали однажды в город. Помните, я навязывал вам унты.
— Это вы?! — воскликнула она. — Я тоже вспоминала тот вечер. — И вдруг спохватилась. — Пойду, пожалуй, пешком, извините.
— Но я не все сказал. (Черт бы побрал, надо быть решительнее.) Я думал о вас.
Людмила сделала такое движение, точно собралась бежать.
— Не сердитесь. Поверьте, это где-то там… — я даже, кажется, приложил руку к сердцу.
Людмила прищурила глаза, машинально сдунула со лба шелковистую прядку волос.
— Теперь я вас так не отпущу.
— Вот как! — Она усмехнулась. Около нас остановились люди.
— Людмила Николаевна! Мне многое нужно сказать вам. Только не сейчас, не здесь. Вы придете… в субботу, в семь. Я жду вас у летнего кинотеатра.
С минуту она не отвечала. Переложила из руки в руку книгу. Зачем-то заглянула в чемоданчик.
— Посмотрю, — наконец сказала она.
— Значит, ждать?
Девушка пожала плечами. К остановке подошел трамвай.
— Теперь я свободна? — в ее голосе слышалась ирония.
Она вскочила в трамвай.
Я смотрел вслед уходящему вагону, пока тот не скрылся за поворотом. И вдруг удивился: откуда у меня взялось столько смелости?!
VIII
Прозрачное утро. На небе ни облачка. Только на западе, куда ушла короткая зябкая ночь, застилает горизонт синяя поволока. Туман в ложбинах и балках бел, как неснятое молоко. На востоке он пропитан лучами скрытого за горизонтом солнца и кажется золотистым. Влажная земля пахнет прошлогодней листвой.
У командного пункта шумно и весело.
Летчики приехали на аэродром раньше обычного. Разбились на группы и громко переговариваются кто о чем. Мы, салажата, держимся солидно, прислушиваемся к разговорам, стараясь из всего почерпнуть ума-разума. Капитан Кобадзе в белом подшлемнике на голове — он уже летал на разведку погоды — рассказывает что-то маленькому рыжеволосому синоптику.
— Видимость — миллион на миллион, — заключает он. Это значит, что в воздух можно выпускать любого.
Речь летчиков прерывалась гулом пробуемых моторов. Струя воздуха чувствовалась и здесь, и летчикам приходилось придерживать фуражки. Мимо КП сновали бензозаправщики и стартеры.
Из-за леса выглянуло солнце. Полосатая «колбаса», висевшая над головами летчиков, словно пустой рукав, сделалась яркой, налетевший ветерок выпрямил ее, и она плавно закачалась, указывая направление воздушного потока.
Подкатил на велосипеде Герасимов. Новенький комбинезон был узок для его массивной фигуры. Кобадзе поздоровался с ним за руку.
— Командир, вы, кажется, были у инженера. Как он?
— Был, Никита Данилович. Он идет на поправку. Передал вам поздравление, просил, чтобы работали на совесть.
— Будьте спокойны, — Герасимов широко улыбнулся.
— А как там работает Мокрушин? — спросил я у него.
— Неплохо. Только чудной больно, словно не от мира сего. — Старшина грузно опустился на седло и отчалил, словно баркас.
— Может, успею сходить на стоянку, — сказал я Кобадзе, — побеседую с ребятами.
— Только не теперь, — отозвался майор Сливко. — Нас могут покликать на КП в любую минуту. Хороший охотник, знаешь, когда собак кормит…
Молодые летчики сегодня летают по кругу. Мы изучаем и отрабатываем элементы полета. От точности их выполнения зависит, как скоро нам доверят более трудные упражнения.
После предполетных указаний командира все разошлись по стоянкам. Мокрушин доложил о готовности самолета к вылету и полез под плоскость — над чем-то принялся «колдовать». Мне это не понравилось. Хотелось, чтобы он сопровождал меня, как это делал механик учебно-тренировочного самолета, когда мы, молодые летчики, «вывозились» в воздух командиром полка.
— Густо смазываешь подкосы. Этак и не увидишь, если лопнет. — Я решил с первого вылета внушить членам экипажа, что они, слава богу, видят перед собой настоящего командира.
Медленно обошел самолет, проверил рули управления, забрался на плоскость. С возвышения хорошо виден был весь аэродром, в эту минуту он напоминал муравейник. Люди копошились у моторов, на плоскостях, под бомболюками. И над всем висела та непродолжительная тишина, после которой начинают дребезжать воздушно-зарядные трубки, пищать запускные вибраторы, реветь моторы.
Эффектным движением, перенятым у Кобадзе, я закинул за спину лямки вместе с парашютом, однако сразу попасть рукой за боковую лямку мне не удалось. К счастью, воздушный стрелок сидел в кабине, а механик был под плоскостью.
Постучав как можно громче нога об ногу — не столько для того, чтобы стряхнуть с подошв песок, сколько затем, чтобы показать членам экипажа, что перед ними опытный, учитывающий каждую мелочь летчик, я с ловкостью, на какую только был способен, впрыгнул в кабину самолета.
От прогретого мотора исходило пахнущее бензином и краской тепло. Десятки приборов уставились на меня круглыми черными глазами. Весело тикали часы. Я включил аккумулятор. На приборной доске вспыхнули два зеленых огонька: «Шасси выпущены». Метнулись стрелки включившихся в работу термометров. Разве мог я ко всему этому быть равнодушным! Рот мой, помимо воли, растягивался в счастливую улыбку.
— Вот мы и вместе, мой конек-горбунок!
Но что это? На руке сажа. Я моментально придал лицу строгое выражение.
— Где Брякин? — спросил я у механика, протиравшего толстое лобовое стекло кабины. — Почему вы не требуете от моториста порядка? Кому я говорил об этом в прошлый раз?
Но вопросы мои так и остались без ответа. На стартовом КП раздался глухой хлопок ракетницы, в золотисто-голубом небе повис длинный дымовой шлейф — сигнал к запуску моторов.
Выруливая на линию исполнительного старта, я знал — волноваться не следует. Но оставаться спокойным было трудно. Казалось, все, кто есть на аэродроме, смотрят на меня, следят за моими движениями.
Самолет установлен в плоскости взлета. Равномерно давлю ногами на педаль — теперь руль поворота нейтрален.
Пригнувшись и придерживая рукой напяленную до ушей пилотку, Мокрушин обегает самолет сзади, проверяет, застопорено ли хвостовое колесо.
Стартер махнул белым флажком. Я плавно, но энергично дал газ, продолжая держать самолет на тормозах. Мотор взвыл, как разъяренный зверь, сотрясая весь планер. Запальные свечи прожжены и не подведут при взлете.
