Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...
Родной хутор, куда она сейчас ехала в гости, Хелене Пагар покинула давно, еще девчонкой. Нанялась в богатый дом прислугой. Хозяева попались ей требовательные, но работала она на совесть, и они были довольны. Даже жалованье повысили. Она не собиралась всю жизнь служить в людях, у нее были свои планы — выучиться какому-нибудь ремеслу. Но тут явился Карл чинить водопровод, пробил стенки в кухне и в ванной комнате и... И все же несколько лет прошло, прежде чем они поженились. Повенчались они только после того, как Карл уехал от своих родителей и им удалось обзавестись кое-какими пожитками. Тоже трудное было время, еще свежи были в памяти война и немецкий хлеб по карточкам. Но ведь не всем же устраивать пышные свадьбы. Свадьбы устраиваются главным образом для родственников, чтобы все они друг с другом перезнакомились.
А эти и в церковь не пошли! Где там! Ведь комсомольцы оба. Ни венчания, ни свадьбы. Сбегали утром в загс, на улицу Пикк, и дело с концом. Гордые. Позвали только Лийви с Мартином. Их-то зачем? Родственники теперь рты разинут, когда узнают. Урве в глаза не видела родителей Рейна, а те — жены сына...
Лийви столько же было, когда она вышла за Мартина. Тоже бросила учиться, ушла из коммерческого. Но у родителей Мартина свой дом, небольшой хотя, но все же свой. И сад есть с двадцатью плодовыми деревьями и с огородом. Мартин, правда, тянется к стаканчику, но жену не обижает. Себя тоже в обиду не дает. Ухитрился же он увильнуть от службы в немецкой армии, а ведь тогда с бумажной фабрики многих забрали. Теперь на этой же фабрике машинистом работает, неплохая зарплата, да и продуктовые карточки получше, чем у других. Будь свекровь не такой злой, а свекор не таким глупым и жадным, Лийви и желать нечего. Муж у нее человек деловой.
А этот...
Тяжелый вздох...
Раазику. Минутная остановка. Свисток. Дальше. По обе стороны шпал — поля созревшей ржи, каменистые пастбища, хуторские постройки...
Ну какой же Рейн муж? Лицо хитрое, сам длинный, талия узкая, на такого женщины заглядываются. Лийви, и та вела себя на этой их, прости господи, свадьбе, словно какая-то кокетка.
Нет, жизнь, начатая так, — нестоящая жизнь, ничего хорошего из нее не получится. Сколько людей в нынешние времена расходится! Война виновата — разъединила их, смешала все. А сколько поспешных браков! А страдает кто? Малыши страдают. Без отца, а порой и без матери остаются. Отец в том же городе живет, пьянствует да гуляет, а у ребенка словно и нет его.
Хелене Пагар украдкой вытерла глаза и выглянула в окно.
Кехра. Минутная остановка.
В коридорчике молодые люди потягивали пиво. Лица у них раскраснелись, глаза мутно поблескивали. Они вели пустой разговор о том, какой сорт пива лучше.
На следующей станции ей выходить. Она взяла свой старый потертый чемодан и стала медленно пробираться к двери.
13
Они и не думали кому-либо причинять боль. Они вообще едва ли о чем-нибудь думали, когда в тот июньский день вышли из города, чтобы остаться вдвоем, подальше от домов, людей, знакомых улиц.
Урве не думала, что все произойдет так. А Рейн до сих пор удивлялся, откуда у него в тот раз взялась вдруг храбрость решительно сказать: «Поженимся».
Несколько часов тому назад их оставили вдвоем. На весь вечер. На всю ночь. На весь завтрашний воскресный день. До чего же это хорошо!
На белом туалетном столике тикали часы. Сквозь желтоватое боковое стекло был виден целый лес зубчатых колесиков. Одно блестящее колесико старательно бегало взад-вперед, будто на нем одном лежала вся тяжесть отсчета времени.
— У нас дома точно такие же часы, — сказал Рейн.
Урве приподняла голову с плеча мужа.
— Думаешь, тебе надо съездить домой?
— Когда? В эти три дня? — Рейн взял со стула спички и зажег недокуренную папиросу.
— Я бы не отпустила тебя. Дали бы тебе даже десять дней отпуска — все равно не отпустила бы. Ты мой муж. Мо-ой муж!
— А ты моя жена!
— И дай мне папироску.
— Урве!
— Ну, дай попробовать. Это, наверно, так интересно — пускать дым и стряхивать пепел в настоящую пепельницу.
— Никогда не учись этой глупости.
— Когда я выбирала эту пепельницу, то думала, что уж одну папироску обязательно выкурю с тобой за компанию. Чтобы стряхнуть пепел. Но если тебе жаль для меня одной папироски...
Оба рассмеялись.
— А вообще я и не хочу папиросы. И ты тоже сейчас не кури... — Урве взяла из рук мужа папиросу и погасила ее о край пепельницы.
Их оставили вдвоем. Собственно, никакой свадебной ночи у них еще не было. Был свадебный день, вернее, следующий за свадьбой день, когда их наконец-то оставили вдвоем на весь вечер. На всю ночь. На все завтрашнее воскресенье.
И вот, слегка утомленные, они лежали в комнате, тишину которой нарушало лишь тиканье часов и назойливое жужжание мух, предвещавшее скорую осень.
Урве подложила руку под голову.
Ее пылающее лицо было мягко и спокойно, когда она сказала:
— Я разобью эти часы.
— Зачем? — вздрогнул Рейн, потянувшийся в этот момент за новой папиросой.
— Они такие же, как у тебя дома.
Искорки смеха в глазах.
— Ты переживаешь, что женился на мне без ведома родителей? — продолжала Урве.
— С чего ты взяла? Нисколько.
— Я не хочу, чтоб тебя что-то беспокоило. Я люблю тебя.
— И я тебя тоже, Урр!
— I love you. Lou are my dear boy, my prince[2].
— У-у! He говори на этом языке. Я все перезабыл.
— Если ты сразу же начнешь учить его, тебе будет намного легче в вечерней школе.
— Конечно.
— Расскажи, как было у вас в школе. — Урве приподнялась на локтях. — Ты ухаживал за кем-нибудь?
Рейн почувствовал, что если он сразу же не заговорит, то обязательно покраснеет.
— Какие глупости! Мне ведь не так просто было ходить в школу, как тебе. Ты же в городе живешь. А у нас на шахте средней школы и в помине не было. Дети служащих учились в других городах, а дети рабочих, замухрышки, вроде меня, после начальной школы шли работать. Я хотел учиться. Ну, мы дома обсудили, как сделать, чтоб было дешевле. Снять в городе квартиру стоило дороже, чем купить месячный билет на поезд. Каждое утро вставал в половине шестого и три километра топал пешком до станции. Еще и семи не было, когда мы являлись в школу. Для тех, кто приезжал поездом, один класс всегда был открыт. Там мы сидели и позевывали. Кое-кто даже досыпал. Я обычно готовил уроки — дома-то некогда. Всегда находилось какое-нибудь дело, да и читать я любил. После уроков снова ждали поезда. Только к вечеру добирался до дому.
Рейн ни слова не сказал о Меэли Вайкла, избалованной дочке начальника станции. Нежные взгляды, письма, которые они передавали из рук в руки, — все это было так давно. Да и разве можно было сравнить то чувство с тем, что Рейн переживал сейчас.
И Урве никем не увлекалась в школе. Она терпеть не могла мальчишек. В их доме, в квартире этажом ниже, где сейчас живет русский офицер со своей красивой женой, ну, тот, у которого лицо обезображено ожогами, раньше жили Пуустусы. У них был сын Хольгер, отвратительнейший субъект. Он без конца доводил ее. Однажды она пригрозила этому мальчишке ножом, тем самым, который она подарила Рейну прошлым летом, в первое свидание.
— Его... его у меня больше нет, — невнятно сказал Рейн. — Мне ужасно стыдно.
— Рейн, ты глупый.
— Стыдно, что не сумел оберечь, — прошептал он и уткнулся головой в теплую подушку.
— Ты мой большой ребенок, — нежно прозвучало над его ухом.
Урве не интересовало, как и когда потерялся нож. Ее заинтересовало совсем другое.
— Ты хочешь есть?
Рейну давно хотелось есть. Но он скромно сказал:
— Как ты.
Но он тут же почувствовал, как его рот наполняется слюной. Он попытался удержаться от предательского глотка и не смог — глотнул так громко, что Урве весело расхохоталась.
— Сейчас, сейчас поищем чего-нибудь, — сказала она ему, словно ребенку. — Повернись к стенке и не смотри, хорошо?
Рейн безоговорочно подчинился этому распоряжению. Рядом с ним шелестела одежда, щелкали кнопки.
— Теперь можно.
Остатки вчерашнего свадебного угощения — селедка, паштет, хрустящая коричневая корочка свиного жаркого, полмиски винегрета, подсохшие ломти сыра и другая снедь, — все это снова оказалось на столе, который ради этого торжественного дня был поставлен на середине комнаты и накрыт белой скатертью.
Рейн в каком-то лениво-блаженном состоянии следил за быстрыми, изящными движениями жены. Впервые они обедают вдвоем. Да, по такому поводу и за таким богатым столом неплохо бы выпить — кстати, водка тоже осталась. Если сейчас на столе появятся еще рюмка и бутылка, то Урве — настоящая женщина.
