Виллем Гросс - Продается недостроенный индивидуальный дом...
— Вас послал... Рейн?
— Так точно. Рейн Лейзик. Я собрался опустить письмо в почтовый ящик, хотя приказ был — из рук и руки. Но, к счастью, пришли вы, и теперь я смогу быть образцом точности. Прошу, — и, вынув из кармана, он протянул ей чуть помятый конверт.
Урве подумала, что с этим хлебом в руках она выглядит ужасно глупо. К тому же, чтобы взять письмо, ей пришлось положить на пол портфель, который она держала под мышкой. Растерявшись, она не нашлась что сказать и даже не поблагодарила.
Приложив руку к промокшей зимней шапке, солдат откозырял.
— Ну вот, поручение выполнил, — сказал он. — И с вами познакомился. До свидания.
И только когда быстрые шаги зазвучали на ступеньках, Урве, подбежав к перилам, крикнула вниз:
— Благодарю вас!
— Не стоит благодарности, — рассмеялся солдат и весело добавил: — Я очень любопытен!
Письмо было написано твердым карандашом на нескольких тетрадных листках с двух сторон, и потребовалось немало усилий, чтобы разобрать его.
«Дорогая Урве!
Я не смог написать тебе раньше. Не сердись. Не сердись и за то, что пишу тебе «ты», я уже не могу иначе. Я очень люблю тебя. У меня теперь много свободного времени, и я только и делаю, что думаю о тебе».
Следующая строка в том же духе. Урве проглотила ее одним махом, а затем ее сердце болезненно сжалось.
«Лежу в больнице. Раны не опасные, думаю, скоро заживут. Ранили меня в ночь твоего рождения. Война кончена, а классовая война в Эстонии еще продолжается. Да она и не кончится, пока мы окончательно не разделаемся с бандитами. Они еще посылают нам пули из-за угла и мешают жить».
Строчки плыли перед глазами Урве. Рейн раненый, в больнице! А она в это время ходила к Юте жаловаться!
«Это случилось, когда мы окружили хутор. Там оказались бандиты. Офицеры с двумя автоматчиками решили войти в дом. Хозяйка дверь не открыла и потребовала, чтобы кто-нибудь подошел к окну, — видимо, хотела удостовериться, что это красноармейцы. Командир нашего взвода, лейтенант Пеэгель, не подумав, встал к окну. Пусть хозяйка убедится, если не верит. Старший лейтенант успел лишь крикнуть: «Не ходи!» — как из дому раздался выстрел, и наш лейтенант упал в снег. Я стоял на посту у хлева и видел это. Уже неделя, как он лежит в земле. Меньше месяца тому назад он женился».
Как страшно! Ведь такая же участь могла постигнуть и Рейна.
«Мы хотели оттащить лейтенанта от окна, но изнутри открыли бешеный огонь. Они были здорово вооружены: ружья, револьверы, пулемет, гранаты. А дом — из толстых бревен, точно крепость. Старшему лейтенанту удалось вместе с парнями пробраться в хлев. Кидать в дом гранаты мы не решались — могли угодить в лейтенанта Пеэгеля, мы еще не знали тогда, убит он или ранен. Парень, который принесет тебе письмо — его зовут Эсси, он мой лучший друг, — решил, что лейтенанта удастся вынести, если подтолкнуть к окну воз соломы. Сани стояли во дворе около поленницы дров. До саней было несколько шагов. Наши ребята открыли огонь по окнам, а мы с Эсси кинулись к саням и стали тащить их; мы не заметили, как полозья зацепились за чурбан. На помощь к нам подоспели еще несколько человек, но тут из окна бросили гранату, и мне, счастливчику, угодило в обе ноги по осколку. Ты извини, что пишу так путано, но Эсси зашел сегодня проведать меня, и я решил послать тебе с ним письмо.
По почте не хотелось. Ну вот, меня сразу же подобрали, перевязали и все прочее. Позже, в больнице, хирург здорово подшучивал надо мной. Да, ночь была очень холодной, а мне пришлось неподвижно лежать, да вдобавок трястись еще потом на лошадях и в машине. Наверное, от этого поднялась температура».
Урве тихо плакала.
«Теперь дело быстро идет на поправку, надеюсь скоро встать на ноги.
Во всяком случае, бандитское гнездо уничтожено. Огонь сделал свое дело, и все шестеро, хозяйка седьмая, вылезли, подняв руки. Я сам не видел этого, потому что лежал раненый в сарае, скрипел зубами и проклинал дурацкие порядки военных госпиталей. Сейчас узнаешь, в чем дело. Так вот, прими к сведению: когда ты меня увидишь, на моей голове не будет ни одного волоска.
Когда же, когда мы встретимся? И хочешь ли ты еще видеть такого неудачника, как я? Может быть, ты напишешь мне? На всякий случай сообщаю номер нашего медсанбата.
Возможно, что через две-три недели я снова буду в строю и, если мне дадут хоть один день отпуска, немедленно приеду к тебе.
Поздравляю тебя, хоть и поздно, с днем рождения и желаю много счастья! Мой адрес теперь — п/п. 6339. Жду с нетерпением твоего письма и мечтаю о скорой встрече.
Рейн».
Полчаса спустя в маленькой комнате на красном кожаном диване сидели две девушки. На улице уже совсем стемнело. Ветер, который принес с собой оттепель, довольный, видимо, тем, как он поработал, устремился дальше. Стало слышно, как с крыш в снег падают крупные капли. Внезапно двор наполнился мальчишечьим шумом и гамом — туда ворвались промокшие от снежной войны «ударные части».
— Да, — после долгого молчания вздохнула Юта. — Мы ходим в школу, готовим уроки и даже не подозреваем, не по-до-зре-ваем, какие вещи творятся на свете. Ты только подумай, что переживает сейчас эта женщина, жена лейтенанта?!
Они помолчали.
— В воскресенье мы были ужасно несправедливы к твоему Рейну.
Они снова помолчали.
Со двора донесся сердитый голос женщины. Это мать звала домой «главнокомандующего войск» готовить уроки.
Урве вспомнила, что с самого утра у нее не было во рту ни крошки.
12
На перроне толпился народ, в вагонах, жарко протопленных солнцем, была невообразимая суета. Здесь бесцеремонно толкались, протискивались вперед. В проходе стояли большие чемоданы, деревянные ящики с острыми углами, огромные узлы и набитые до отказа мешки, мешки, мешки...
На полном, веснушчатом лице пожилой женщины блестели капельки пота, глаза под выцветшими бровями напряженно искали свободное местечко. Уже в который раз она ездила этим поездом и никак не могла привыкнуть к этому шуму, к этому столпотворению и к мешкам, которые были больше их владельцев.
Чемодан ее был невелик, но очень тяжел, — казалось, он набит свинцом. Ехать к сестре в деревню с пустыми руками было неудобно. Паулине никогда не отпускала ее в город без того, чтобы не нагрузить всяким деревенским добром, да и сама не приезжала к Пагарам без запасов.
На этот раз в чемодане лежал рабочий инструмент покойного Карла. Муж Паулине, Хуго, не раз спрашивал про этот инструмент.
Наконец Хелене Пагар пристроилась на краешке скамейки, где едва-едва было уместиться взрослому человеку. Какой-то мужчина, южанин, затолкнув один из ящиков под скамью, подвинулся, остальные тоже потеснились. Женщина села удобнее.
До сих пор она берегла рабочий инструмент покойного мужа. Одежду, особенно старую, из которой уже ничего нельзя было переделать для Урве, она постепенно выменяла на продукты, хотя при немцах это было нелегко. Настал черед расставаться с рубанками и сверлами. Муж Лийви в них не нуждался, у него в доме всякого инструмента сколько хочешь. Если она до сих пор и хранила их, то только для суженого Урве.
Но разве суженый Урве мужчина? В ноябре, когда впервые пришел в гости, перед тем как войти, старательно вытер о коврик свои солдатские сапоги. И говорил как будто вполне разумные вещи, а в жизни оказался совсем мальчишкой. Не понял, что Урве надо школу кончать, да и сам-то еще солдат. Ни работы, ни крыши над головой.
И чего это они так опрометчиво поженились?
Лийви подшучивает: в нынешние времена мужа найти не легко, а что твое, то твое.
Пожалуй, оно и так. Сколько теперь молодых вдов, а сколько девушек, которые могли стать женами тех, кто покоится в земле.
Лийви сказала: пусть Урве бросает школу, в их конторе нужна сообразительная девушка. А школу можно кончить и работая, было бы желание.
Все это верно. Можно и так. А муж? Рейн? И вообще, разве это муж?
Лийви успокаивает ее: и совсем он не плох, парень как парень, погоди — снимет солдатскую шинель, найдет подходящую работу, не хуже других будет.
Ох, кто знает, кто знает, как еще все обернется, когда не будут совать ему под нос солдатский котелок с похлебкой, когда придется зарабатывать самому — и на еду, и на одежду, и на квартиру, и на отопление.
Да и где он думает жить? Конечно, под крылышком у жены. Все нахваливает: мол, хорошая, большая комната и кухня своя. Так ведь и сделают — себе возьмут комнату, а мать выселят в кухню. Да, так оно и будет. Случилось же так у Виркусов: обоих стариков выселили в маленькую проходную комнатку, а себе взяли большую. Один пискун уже есть, скоро, надо думать, появятся и другие. А старики Виркусы — им скажут: пожалуйста, потеснитесь, а еще лучше — перебирайтесь-ка вообще в Ряхумяэ. Анетте Виркус смеется: молодежи, мол, нельзя мешать жить. Легко сказать. При посторонних еще как-то постараешься сделать веселое лицо, да разве это жизнь! Разве они с Карлом так начинали?! Им и во сне не снилось, что можно начинать жизнь, ничего не имея.
