Евгений Марысаев - Голубые рельсы
…Идея эта первой пришла Тольке. Как-то увидел он в «Комсомолке» схему БАМа, взял лист ватмана, красками перерисовал ее. Он неплохо рисовал. Схему увидел Каштан и предложил Тольке увеличить рисунок во много раз, написать масляными красками на огромном щите. И не просто примитивную схему. Каштану хотелось, чтобы схема, как книга, ясным языком рассказала строителям, зачем нужен БАМ, что означает магистраль для страны. Толька было заартачился: работа требовала немало времени, а когда гулять-то? «Ничего, перебьешься, — сурово ответил Каштан. — Считай это комсомольским поручением. А то только числишься в комсомоле, толку же от тебя как от козла молока». И пришлось Тольке согласиться. Плотники сколотили из досок щит размером шесть на четыре метра, обшили его листами оргалита. Все вечера Толька, заглядывая в тетрадку с чертежами и записями Каштана, писал масляными красками. Через полторы недели схема-рисунок была готова. Парни укрепили щит на самом видном месте. Ахнули. Так здорово получилось. Кто-то предложил застеклить щит. Ведь первый же дождь размоет краски, погубит такую красоту.
На фоне гигантского летящего локомотива — извилистая линия, пунктирная и сплошная, протянувшаяся через всю Восточную Сибирь и Дальний Восток к Великому океану от Тайшета до Советской Гавани. Сплошная линия — действующая железная дорога, пунктирная — строящаяся. Крупные города и поселки по всей трассе, построенные и строящиеся. Братск, Лена, Звездный, Улькан, Магистральный, Кунерма, Нижнеангарск, Чара, Тында, Чульман, Беркакит, Нора, Ургал, Чегдомын, Березовка, Комсомольск-на-Амуре. Они отмечены звездочками.
Самая крупная звезда полагалась столице Большого БАМа — Тынде, но Толька допустил вольность, отдал ее Дивному. Условные обозначения веками дремавших полезных ископаемых возле каждого населенного пункта. Наверху щита — текст, составленный Дмитрием и Каштаном:
«БАМ — ЭТО:
— Байкало-Амурская магистраль. (Боевой авангард молодежи.)
— 3145 км от Лены до Комсомольска-на-Амуре буреломной тайги и вечной мерзлоты, которые предстоит нам пройти. Первые сотни километров уже в действии! (Краевые участки магистрали: Тайшет — Лена (701 км) и Комсомольск-на-Амуре — Советская Гавань (442 км) сооружены нашими отцами и старшими братьями — молодежь 40-х и 50-х годов.)
— 200 будущих станций и разъездов, 3200 искусственных сооружений, в том числе 142 крупных моста, 25 км туннелей, миллионы перемещенных кубометров грунта. С началом разработки полезных ископаемых вдоль магистрали будут жить и трудиться свыше 1 000 000 человек.
— Самая трудная железная дорога в мире, сооружаемая в сложнейших географических, геологических и климатических условиях.
— Значительные природные богатства: нефть, газ, свинец, олово, вольфрам, молибден, железная руда, высококачественный уголь Чульманского и Ургальского бассейнов, большие запасы медной руды в Удокане и многие другие полезные ископаемые. Их разработка возможна только с помощью нашей дороги — БАМа.
— Несметные запасы древесины — будущая мебель, горы будущих книг.
— Огромные будущие ТПК (территориально-производственные комплексы) в зоне магистрали: Верхнеленский, Северо-Байкальский, Южно-Якутский, Зейско-Свободненский, Комсомольский; ПУ (промышленные узлы): Удоканский, Селемжинский, Угарский. Они призваны заготовлять и обрабатывать древесину, добывать уголь и производить цветные металлы, железную руду, электроэнергию.
— Вторая Транссибирская магистраль, второй выход к Великому океану.
— Народное и твое благосостояние.
— Экзамен на жизненную зрелость, который ты должен сдать».
Ударный строительный отряд «Комсомолец Украины», самый многочисленный после Съездовского отряда, в двести бойцов, приезжал поздно вечером, когда поднялась огромная оранжевая луна и Дивный светился огнями. Как повелось, был короткий митинг, оркестр, много встречающих.
Пришел на вокзал и Толька — поглазеть. Сегодня перед сменой он «конфисковал» у зазевавшейся бригадирши балластировщиц путейский рожок и целый день, выводя всех из терпения, дул в него. Сначала на работе, а потом в клубе на танцах. Если дуть умеючи, с частыми и короткими перерывами, пронзительный звук рожка напоминал кудахтанье насмерть перепуганной курицы.
Когда митинг окончился и бойцы, подхватив вещи, направились к недавно прорубленной просеке, где в ожидании новоселов-украинцев стояли три десятка вагончиков, Толька от нечего делать увязался за ними. Ему понравился певучий и незнакомый ему украинский язык, который, вопреки его ожиданиям, почти не походил на русский; во всяком случае, он не понимал украинцев.
Мелькали зеленые куртки с эмблемами на спине: «БАМ — Киев», «БАМ — Винница», «БАМ — Черкассы». И еще упоминались города и селения, которых он не знал: Милин, Буча, Корец, Городница, Васильков…
Услышав девичий смех в конце колонны, Толька придержал шаг. Девчата шли последними, весело тараторили по-украински.
В присутствии незнакомых девушек Толька держал себя этаким видавшим виды ловеласом, хотя на самом деле ни разу в жизни не поцеловал девчонку. Роль ловеласа он выбрал со злости. Обидно было Тольке, что сверстники его гуляют с девчатами по сопке Любви, а он все один да один. Конечно, сам виноват, дело не во внешности, не такой уж он урод, чтобы от него шарахались. Все дело в поведении. Понимал это Толька, но живший в нем бес не давал ему ни минуты покоя.
Девчата-украинки поравнялись с ним. Этак небрежно выставив вперед согнутую ногу, он сказал:
— Душечки-хохлушечки, и до чего ж вы завлекательные!
— Мы не хохлушки, а украинки, — тотчас сердито поправила его самая юная и, как видно, самая бойкая девушка, небольшая, крепенькая, ладная. — Ишь кацап!
Толька, как всегда, ляпнул, а лишь потом подумал. Ведь украинцев прозвали хохлами, с запозданием вспомнил он, с оттенком легкой насмешки, подтрунивания.
— Вы ж меня не так поняли, дорогие хох… украинки! Я твердо стою на платформе дружбы между народами! — поспешно заверил он. — Хинди-руси — пхай, пхай, и так далее!
— То-то же, иностранец! — сердито, но уже с усмешкой сказала бойкая.
— Но я ж не виноват, что ваши прадеды действительно отпускали хохлы…
— Тю, дурень!
— А как перевести ваше «тю»? Шо це таке?
Бойкая собралась что-то ответить, судя по выражению лица — язвительное, но ее остановила старшая подруга:
— Не балакай с ним, Марийка. Парень, а язык, как у свахи.
Один Толька сконфузился, а другой Толька продолжал входить в роль ловеласа:
— Вы ошибаетесь, я просто красноречив… Так вас Марийкой величают? А меня Анатолием. Анатоль, если по-французски… Марий-ка… Хорошее имя, певучее. И вообще, вы очень и очень недурны. Этакая миниатюрненькая.
Ни ответа, ни смешка. Толька уже подумывал поворачивать оглобли.
— …Я даже в вас несколько… как это по-украински?.. А, вкохался, — заключил он.
— Шо-о?.. — удивленно протянула Марийка.
— Вкохался, то есть влюбился.
Девчата захохотали, засмеялись и парни, идущие впереди.
Голос парня:
— Не вкохался, а закохався, хлопец. И мой тебе совет: кохай других, у нас в отряде девчат мало.
Нелепое, не существующее в украинском языке слово как бы примирило Тольку с девчатами. Он храбро ответил парню:
— Считай, что я не слышал твоего совета! — и галантно взял из Марийкиной руки чемодан.
Прошли проспекты Павла Корчагина, Космонавтов, Комсомольский, Звездный, начали подниматься на сопку по узкой стежке, вьющейся между деревьями и слабо освещенной луною. Послышалось удивленное:
— Темнотища… Куда мы идем?..
Шагавший впереди Дмитрий (он встречал гостей) остановился и громко крикнул в темноту:
— Да будет свет!
Ярко, до боли в глазах, вспыхнули десятки сильных ламп, осветив просеку и вагончики. Возле телеграфного столба стоял улыбающийся электромонтер, молодой парень, стиснутый широким монтажным ремнем, а с лиственниц, растущих у входа на новый проспект, между которыми был натянут плакат, поспешно спускались два других парня. На плакате надпись:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СЕМЬЮ БАМа, КОМСОМОЛЕЦ УКРАИНЫ!Последние приготовления, видно, только-только закончились. Бойцы, глядя на свой проспект, обрадованно заговорили, даже зааплодировали. Понравилось.
Весело пошли занимать вагончики. Теперь, при свете, Толька мог хорошенько рассмотреть Марийкино лицо, но не видел ничего, кроме огромных черных глаз.
Хороша ли она?.. Вот рядом, например, идет Оксана, ей уже лет двадцать пять. Она красива, слов нет. А у Марийки и рот великоват, и губы толстоваты, и зубы вкривь и вкось растут; с Оксаной, конечно, в сравнение не идет. Но в Марийке есть то, чего никогда не будет ни у Оксаны, ни у другой самой красивой женщины, — юность. Она во всем: во взгляде, чистом лице, легкой походке, звонком смехе. Так звонко уже никогда не засмеется Оксана, так легко она уже никогда не пойдет…
