Фазиль Искандер - Человек и его окрестности
Однажды вечерком, говорят, Юра, покуривая, возлегал на подоконнике, глядя на улицу. Было тепло, окна были открыты, квартира расположена на первом этаже.
В это время в конце квартала появилась высокая, красивая женщина, тащившая в одной руке небольшой чемодан, а другой рукой придерживавшая поспешающего за ней маленького очкастенького мальчика, сжимающего в свободной руке рапиру, конец клинка которой, позвякивая и потренькивая, бороздил немощеный тротуар. Вероятно, от этого отупляющего соприкосновения с равнодушной землей клинок чувствовал себя униженным, как арабский скакун, которого впрягли в плуг.
Первым в конце квартала увидел это зрелище сосед Юры и остановился как громом пораженный. Разумеется, его поразил не униженный клинок. Женщина с чемоданом в руке и очкастым ребенком, волочащим рапиру, приближается к дому, где живет очкастый мастер спорта по рапире.
— Юра, к тебе! Качать права! — крикнул обалделый сосед, подбежав к окну Он успел обогнать женщину и считал, что еще что-то можно сделать.
Вместо того чтобы захлопнуть окна и скрыться, Юра вытянулся на подоконнике и спокойно дожидался приближающейся женщины. Потом он спокойно сказал уже дважды потрясенному соседу:
— Я всегда знал, что эта женщина в горящую избу войдет!
На самом деле все обстояло проще и сложней. Много лет назад Юра тренировал способную девушку и, может быть, случайно, сам того не заметив, коснулся острием рапиры ее сердца. Потом она переехала в Россию, и о ней не было ни слуху ни духу Оказывается, она за эти семь лет успела выйти замуж, родила ребенка, разошлась. Последние годы жила в Харькове. Есть женщины, которые независимо от сложившейся судьбы любят один раз. Она была из их числа. Звали ее Люся.
Как они нашли друг друга, я не знаю. Подозреваю, что она его нашла. Конечно, они уже переписывались, он ждал ее, но она приехала без предупреждения.
Весть о том, что к Юре приехала высокая (сам он был среднего роста), красивая женщина с ребенком, который важно волочил за собой от самого вокзала отцовскую рапиру, чтобы тот его признал, вспомнив, где оставил свое оружие, хотя, взглянув на очкастого мальчика, только злодей решился бы отпираться от отцовства, эта весть, сопровождаемая то гомерическим хохотом, то сентиментальными вздохами, облетела Мухус.
Говорили всякое. Слышал и такое:
— Меня интересует одно. Я точно знаю, что местному Юриному мальчику ровно шесть лет. И приезжему ровно шесть. Как он их мог сделать одновременно?
— Запросто. Полетел, кинул рапиру и прилете а.
— До чего обрусел наш Юра. Говорят, увидев эту женщину, он сказал: «Учтите, она в горящую избу войдет». А почему не сказал: «В горящую саклю войдет»? Все же было бы ближе к нам.
— Мать казачка, жена полячка, — исключительно для рифмы соврал еще один. — Тогда кто такой он сам? Наш или не наш?
— Жена у него русская. Не надо преувеличивать.
— Преувеличивать что?
— А то не знаешь что?
— У мальчика Юрины детские очки. Они небьющиеся. Я их вспомнил. Я с Юрой с первого класса…
— С первого класса, — передразнил его трезвый голос. — Я тебя вообще в нашей школе не видел. Юра стал носить очки ровно в двадцать пять лет. Он зачитал свои глаза. Юра наша гордость.
— Да, но я никак не могу понять, патриот он нашего края или не патриот?
— Юра гремел со своей рапирой по всей Европе, когда ты, патриот, на стадион канал без билета.
— Но почему он прямо не скажет: да, я патриот!
Отголоски этих сплетен иногда доходили до Юры, но он в ответ только улыбался, а лицо его жены струило усталое сияние запоздалого счастья. К тому же ребенок, настолько смутно помнивший своего отца, что уже никак не мог своей жаждущей любовью уловить то, что он смутно помнил, мгновенно обратил эту жажду на Юру и сразу стал называть его папой, еще до того, как Юра привык к его имени.
Звали мальчика Митя. Он всячески поддерживал приятные его слуху разговоры об отцовстве Юры. Этим пользовались местные хитрецы, думая, что через ребенка раскрывают великую тайну. Обычно в таких случаях мальчик с улыбкой кивал и интеллигентно повторял одну и ту же фразу:
— Да, все находят, что мы похожи.
На самом деле никакого сходства не было. Это был чистокровный русский синеглазый мальчик. Да и очки он носил не от близорукости. У него глаза слегка косили.
Да, чуть не забыл. Говорят, бывшая жена Юры, узнав, что он женился на женщине с ребенком и что ребенок называет его папой, устроила своему мужу неожиданную истерику и вдруг разрешила Юре видеться с собственным сыном.
Я думаю, дело не в том, что она забеспокоилась о сыне, лишенном отцовской ласки. Она решила, что если Юра будет уделять внимание собственному ребенку, то пасынку меньше достанется. Главное это.
Года через два летом, когда мальчик отдыхал в Лыхны у дедушки Юры, мы с ним, его женой и одним нашим общим другом, владельцем машины, приехали в деревню.
Все пошли к дому Юриного дедушки доставать вино для вылазки на природу, к которой мы готовились, а я остался в машине и смотрел, как рядом на зеленой лужайке ребята гоняют в футбол. С ними был и Митя. Он играл без очков. Жаркий шум стоял над лужайкой. В абхазских долинных деревнях дети неплохо шпарят по-русски.
Был один из тех очаровательных августовских дней, когда природа как бы находится в состоянии тихого семейного счастья. Земля довольна небом, и небо довольно землей. И внутри этого счастья, раскованные этим счастьем, быстроногие дети носятся за мячом, пинают его, бухают головой, сталкиваются, падают, смеются.
— Митя! — крикнул я из машины. — Подойди на минутку!
Он подбежал. Пышущий, глаза полыхают.
— Тебе здесь хорошо?
— Да! — выкрикнул он, воспитанно сдерживая готовность убежать.
— Где лучше, в Харькове или здесь? — почему-то спросил я. Всегда любопытно узнать, почему человек счастлив. Даже если это ребенок. Ухватить начало запутанного клубка.
— Здесь! — выкрикнул он, проявляя еще большую воспитанность, чтобы не сбежать.
— Почему, Митя? — спросил я очень серьезно. — Только подумай…
И он это понял. Глаза поумнели.
— Потому что… потому что… потому что, — повторял он, сосредоточенно ища нужное слово. Нашел! — Здесь все свои!
И рванул к ребятам, поняв, что точнее ничего не скажешь. И это было мгновенье моего счастья.
Здесь все свои! Это было так понятно. Мальчик, росший с одинокой матерью в большом городе, где все одиноки, вдруг попал в другую жизнь, где еще сохранились обычаи патриархального клана: возле какого дома настигнет играющих детей полдень, туда и позовут обедать.
* * *Такова в беглых чертах история нашего Философа-мистика. А теперь вернемся в «Амру», где он сидит за столиком вместе с художником Андреем Таркиловым, если читатель не забыл.
Кроме коньяка в графинчике и чашечек кофе на столике стояла бутылочка пепси-колы и недопитый стакан. Так как стакан был один, я понял, что Юра здесь с одним из своих мальчиков, и стал искать его глазами.
Вот он, сын его Асланчик. Загорелый мальчуган в красной майке и желтых заграничных шортах стоял у перил «Амры» и, отрывая куски от булки, подбрасывал их нахальным чайкам, шлепающим крыльями и скрипящим глупыми голосами.
От жадного азарта чайки до того осатанели, что иногда, торопя мальчика, почти садятся ему на голову Он кричит и отмахивается руками. Чайки неохотно отгребают крыльями, и мальчик хохочет, довольный властью над ними. Смуглые, мускулистые ноги его производят смешное впечатление. Мужские ноги уменьшенной статуи древнегреческого воина. Наверное, Юра тренирует его вместе с пасынком.
— …Самое несправедливое распределение воды у заблудших в пустыне начинается в тот миг, когда один из заблудших восклицает: «Я знаю, где оазис! Я вас туда поведу!» Психологическая основа возможности приятия этой несправедливости вполне понятна, — продолжал Юра и приподнял голову, словно одолевая тяжесть больших роговых очков. И тут, увидев меня, остановился на мгновенье. Кивком головы он поздоровался со мной и пригласил, молча указав на свой столик.
— Жду, — сказал я твердым голосом, чтобы сразу отсечь повторное приглашение.
— Понятно, — кивнул Юра, — грядет мессия.
Было ясно, что он иронизирует, но не совсем ясно, знает ли он о том, кого я жду. С Андреем мы уже виделись сегодня. Взглянув на меня, он подмигнул тем глазом, который был подальше от Юры. И это означало: вероятно, много мы сегодня услышим необычного, но необязательно все это принимать всерьез.
Я его много лет не видел, хотя живет он теперь в Москве. Он признан. Приглашается во многие страны. Все тот же тяжелый взгляд под припухлыми веками, все то же сильное, бойцовское лицо, но цвет лица бледный, нездоровый: то ли жизнь в Москве, то ли пребывание в разных странах, с привыканием к разным напиткам, скорее всего, вечная, каторжная работа в ядовитом воздухе мастерских. На нем была модная голубая блуза, как бы суетный знак запоздалых успехов, с некоторой тайной пародийностью облегавшая его слишком мощные плечи и слишком горькую судьбу для тех, кто о ней знал.
