Илья Лавров - Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Тот слышал, как она потихоньку всхлипывала. Он сжался в клубок под одеялом, сунул голову под подушку.
На другой день, погладив ее по плечу, Андрей Петрович сказал:
— Решай, Верочка, сама. Не думай обо мне. Совсем не думай. — Но он понимал, что она только о нем и думала. — Нужно сделать так, чтобы тебе жилось лучше. А я… ничего. Будет хорошо тебе, значит, будет хорошо и мне.
— А ты… как все-таки считаешь ты? — волнуясь, допытывалась Верочка. — Ехать или нет?
Андрей Петрович представил себе лицо Милованова и задумчиво сказал:
— Нет.
Верочка облегченно вздохнула и решительно пошла в гостиницу, но, лишь увидела отца, растерялась.
— Я, папа… Не бери меня сейчас… Потом… на будущий год… — проговорила она и покраснела до слез.
Милованов сурово сдвинул брови и резко, твердо сказал:
— Больше я не прошу. Сегодня же собирай вещи. Завтра едем. Я требую.
Верочка растерянно стояла посреди номера.
Вечером она сказала Андрею Петровичу, что уезжает с отцом.
— Ну вот… Ну, вот и решила! Может быть, тебе и лучше будет. И уже не волнуйся, не мучай себя! — нежно и весело проговорил Андрей Петрович, но Верочка увидела, как у него вздрогнуло и побелело лицо. Улыбался, помогал укладываться, шутил, а сам, начиная говорить, забывал мысль, тер переносицу:
— О чем я начал? Ах, да… главное — береги здоровье!
И чем больше он старался быть веселым, тем страшнее становилось Верочке.
В то утро за окнами было чудо: алые розы цвели в снегу. Снег нагрянул в полночь, и пылающая белизна его под ослепительным солнцем была вся забрызгана огненными пятнами. Листья застыли, поголубели, стали цинковыми. Тронешь куст — и они загремят.
Самые поздние цветы в Кабарде — дубки. Они и в снегу еще цвели — белые, лиловые, похожие на мелкие астры. Андрей Петрович нарвал их, отряхнул снег с букета и принес на вокзал Верочке.
Обнимая Андрея Петровича на мокром перроне, она всхлипывала и шептала:
— Все равно я к тебе вернусь. Не забывай маму. Ты самый для меня родной…
Когда Андрей Петрович пришел домой, ему показалось, что шаги в комнате звучат гулко.
«Не смог, не сумел отстоять…» — думал он.
За окном листья роз под солнцем уже отмякли, задымились. На лучистые сугробы выпадали темные лепестки, обваренные ночным морозцем.
…Теперь Андрей Петрович постоянно думал о старости, об одиночестве, о смерти. Исчезли для него небо, солнце, люди, цветы. Товарищи заговаривали с ним, звали в гости, шутили, — он молча сторонился всех. Во время репетиций ходил и ходил по фойе, заложив руки за спину, и все думал о том, что смерть всесильна, а жизнь мимолетна и хрупка.
Ночами просыпался, и становилось страшно. Где те, кого он любил. Пустынны улицы. Слышно было, как рядом с киоском, заколоченным крест-накрест досками, на голой акации гремели под ледяным ветром высохшие стручки с семенами.
И Андрей Петрович вспоминал. Весна. Он смотрит в окно. В саду Надя сидит на корточках в его рваных туфлях на босу ногу, в стареньком вылинявшем платье, с платком на голове. Она поет, разминает черными пальцами землю, делает клумбу.
— Я ведь крестьянка, в деревне родилась! Отец у меня председатель колхоза! — кричит она. — Не актриса твоя жена, а скорее агроном. Вот мои три яблоньки! Видишь? — и вытирает нос рукой, чистым местом в сгибе. — Я и лошадь могу запрячь, и хлеб посеять, и с коровой управиться!
— А на сцене графиню сыграть! — смеется Андрей Петрович…
У Нади оказалось больное сердце. Врачи запретили жить на Кавказе, и они уехали в Белоруссию, потом в Фергану. И в Белоруссии и в Фергане посадила Надя яблони. Везде, где она жила, она оставляла на память яблони.
И еще вспоминает Андрей Петрович: бывало, порой мрачнел от нехваток, а Надя смеялась: «Не вешай нос!» И он тоже начинал улыбаться. Бывало, порой приходила трудная работа, боялся ее, а Надя кивала: «Смелее!» Он брался, и все получалось.
Ушла молодость, их потянуло в Нальчик. Этот город был для них особенно дорогим. Здоровье у Нади стало как будто лучше, и они решили вернуться.
Поселились на старой квартире.
— Смотри, яблони уже большие! — радовалась Надя. — Боже мой, какие яблони. Милые! — Она была актрисой и все переживала острее других.
— Идем, идем, — тащила Андрея Петровича за руку, — встретимся с нашим городом!
Она помолодела, щеки разрумянились, двигалась стремительно.
И вот он, парк. Бушевали под ослепительным солнцем могучие заросли деревьев, кустов. Парк дышал на город цветами и травами. Вздымались снежные цепи хребта, то белые, то алые, то золотистые, то голубые. Каждый час дня клал на горы свои краски.
Надя плакала, смеялась, гладила старые скамейки, ствол толстой ели, — здесь они однажды решили свою судьбу.
В Нальчике, среди гор, Наде стало хуже. По утрам опухали руки. Но она много работала, удачно сыграла Варвару в «Грозе», начала репетировать Ольгу в «Свадьбе с приданым». Она весело говорила:
— Мы ведь, Андрюша, счастливые, только сами этого не понимаем. Войны нет, в магазинах сколько хочешь хлеба, мы здоровые, молодые, работаем, сияет солнце, вокруг цветы!
На репетиции с ней случился сердечный припадок. Андрей Петрович испугался. На такси привез ее домой. Помог подняться на крыльцо. Она остановилась.
— Андрюша, смотри, какие георгины, мои георгины, — показала она под окна, — белые, вишневые, последние. Люблю. А яблони! А белые горы! Какие горы! И люди…
Внезапно пошатнулась. Андрей Петрович подхватил, прижал к себе. Лицо ее побелело, а глаза, которые уже не видели, все пристально смотрели на горы, губы, которые уже не шевельнутся, все улыбались…
Андрей Петрович торопливо наливал в стакан водку, жадно проглатывал, закуривал. По заколоченному киоску стегали ветви. Черт с ней, со смертью! Думать о ней — значит умереть, будучи еще живым. Последние слова Нади: «А яблони! А белые горы! И люди…» Никогда не думала она о смерти, не отдала ей ни одной секунды. Мгновенно забылась — и все.
Андрей Петрович пьянел и засыпал.
А на другой день опять ходил по фойе, заложив руки за спину.
Андрей Петрович был хороший комедийный актер. Но неожиданно ему не удалась знаменитая роль Аркашки Счастливцева в «Лесе». Он был не смешной, все делал принужденно, искусственно. А когда стал репетировать вторую роль, все поняли: он погас. Так бывает: внезапно гаснет актер, словно огонек костра, залитый водой. Выходил Андрей Петрович на сцену мертвый, тусклый, и зрители отвечали холодом…
Однажды весной Андрей Петрович пришел с репетиции к себе в комнату и, открыв дверь, остановился пораженно.
Перед ним стояла чудом воскресшая молодая Надя. То же красное платье в белый горошек с рукавами до локтей, те же зеленоватые глаза, немного восторженные, немного удивленные, те же пухлые губы, фигура спортсменки.
Андрей Петрович закрыл глаза, открыл — это была Верочка. За зиму она повзрослела, расцвела.
Андрей Петрович протирал очки, но видел все хуже, а Верочка уже исчезла. Он растерянно оглядывался, и тут налетела она, обхватила. И когда он обнимал Верочку, ему все казалось, что он обнимает Надю. Глаза вновь стали плохо видеть. Он схватился за очки и бормотал несвязно:
— Приехала? Как же ты? Приехала! Какая ты стала… А я вот…
— Я все время мучилась — зачем оставила тебя. Очень мучилась, — Верочка заглянула ему в глаза.
— Ничего, ничего, пустяки… Ты не могла иначе…
— Чужие они там, — грустно объяснила Верочка. — Я как маму вспомню, всегда рядом с ней стоишь ты. Только ты, а не… Но я не могла тогда остаться с тобой. Ты понимаешь?
— Да, да, успокойся. Успокойся.
И пока он смотрел на Верочку, пока говорил с ней, он все думал, что не умерла Надя, а живет юная, свежая, как десять лет тому назад. Только теперь зовут ее Верочкой. Не умирают в жизни. В ней только обновляется все. Как листва на деревьях каждую весну. Зачем же он отдал столько дней думам о смерти?
Верочка осмотрела холостяцкую комнату и вдруг заплакала. Андрей Петрович быстро ходил, пуская большими клубами трубочный дым, разгонял его рукой перед лицом и все время покашливал.
У открытого окна жужжала белая яблоня. Золотистые, лохматые пчелы клубились в ветвях.
— Мамина яблоня! — сказала радостно Верочка. Андрей Петрович остановился среди комнаты беспомощно. Верочка увидела на сорочке торчащую ниточку на месте пуговицы, небритые щеки. Когда он целовал, ей казалось: по лицу проводили щеткой. Сжала хрустнувшие пальцы и принялась прибирать в комнате, кипятить чай.
Андрей Петрович смотрел на нее: Верочка даже посуду мыла, как Надя.
— Ты не снишься мне, Верочка? — тихо спросил он.
Перед вечером небо завалили грозовые тучи. На черном фоне кружились два белых голубя, как две трепещущие бумажки. Стемнело. Подул ветер. Надины белые яблони клонились, осыпая лепестки. Защелкали в окна первые капли. Верочка вышла в сени, распахнула дверь, положила кирпич, чтобы ветер не закрывал ее, села на толстое полено. Андрей Петрович вышел к ней. Сверкнула молния, словно кто-то швырнул золотую ветвь во все небо. Андрей Петрович на миг увидел клубящиеся горы туч и оглох от грома. Дождь припустил вовсю. Во тьме шлепало, точно мальчишки бегали босиком по лужам.
