Владимир Садовский - Алмазная грань
«Хитрец Николо, — подумал Анджелло. — Заделал в стекло золотую кованую сетку, чтобы удивить меня. Но как ему удалось спрятать в стекло тритона? Из чего он сделан?»
Старик ломал голову, но ответа не находил. Если сеть сплетена из золотой проволоки, то тритон никак не объясним. Анджелло нетерпеливо выплеснул вино, поднял кувшин к свету и продолжал пристально рассматривать его. Зеленые выпуклые глаза тритона насмешливо поблескивали сквозь голубую стенку кувшина.
«Понравился мой подарок?» — весело спросил вошедший Николо.
«Ничего не понимаю, — признался старик. — Это какое-то волшебство. Что здесь внутри?»
«Такое же стекло, — с улыбкой ответил сын. — Когда я сделал первый кубок, никто не поверил, что можно сплести сеть из стекла. А сейчас, батюшка, я научил многих мастеров делать нить Руджиери, как назвали они мой узор».
«Зачем ты это сделал? — недовольно спросил Анджелло. — Можно ли раскрывать свой секрет? Если бы его знал только ты, какую славу, какие богатства он принес бы тебе...»
«Почему же я должен прятать то, что принадлежит всем? — возразил Николо. — Пусть каждый стремится сделать кубок лучше меня. Я не боюсь: мою работу знают не только в Венеции. Вазу с кентаврами недавно купил герцог Бургундский, галеру из двухцветного стекла увезли послы императора, а турецкому султану дож Венецианской республики подарил мой кувшин с переплетающимися молочными и зелеными нитями. Я слышал, что этими вещами многие восхищались. Мне хочется, чтобы там, в дальних странах, люди увидели, как рвется сквозь холодный отблеск стекла зарево того пламени, которое обжигает душу».
«Ты чем-то недоволен, Николо?» — встревоженно спросил Анджелло,
«Этого нельзя передать словами. Знаю одно — что нельзя прожить всю жизнь в цепях, даже скованных из золота. Или птицей взлечу я к солнцу, или надену цепь из железа. На что мне слава, если я должен жить с подрезанными крыльями? Я не хочу любви знатной венецианки, не надо мне почестей мастеров стекольного цеха и подачек венецианских вельмож. Отнимите все, только верните мне возможность идти туда, куда подскажет сердце».
Страстная мольба сына заставила Анджелло нахмуриться и отвернуться.
«Ты мечтаешь о невозможном, Кола, — глухо сказал старик. — Ни один стекольный мастер никогда не покидал острова. За каждым из нас следят шпионы Совета десяти. Даже если и удалось бы бежать, то ужасна была бы твоя судьба. Суровы законы нашей республики. «Если какой-нибудь мастер или рабочий откроет тайны венецианского искусства чужестранцам, где бы он ни был, ему будет послан приказ вернуться. Если он не подчинится, будут брошены в тюрьму его близкие. Если и после этого он не вернется — за ним отправят человека, которому будет приказано убить беглеца». Помни это!»
Николо ничего не ответил. После разговора с отцом замкнулся в себе. Анджелло с тревогой следил за сыном. Старик предчувствовал беду, и беда пришла.
В бурную октябрьскую ночь Николо исчез. Сначала думали, что с ним случилось несчастье. Он мог утонуть во время купания, могла опрокинуться лодка, в которой он плыл в Венецию, но шпионы Совета десяти узнали, что молодому мастеру помогли бежать с острова его приятели-рыбаки. Николо добрался до берегов Истрии и исчез бесследно.
Только через пять лет шпионам удалось напасть на след художника. Они разыскали Николо в маленьком французском городке. Его предала женщина, с которой он был близок. Кроме того, шпионы обнаружили изумительную вазу, сделанную Николо для французского короля. Мастеру предложили вернуться на родину. Его приемный отец был заключен в тюрьму. Николо вернулся в Венецию. Он был схвачен, едва ступил на родную землю, и брошен в тот каменный мешок, где провел несколько лет старый Анджелло.
Выпущенный на свободу старик проклял блудного сына, а потом вымолил ему свободу. Много ночей провел без сна старый мастер, делая украдкой от всех драгоценные вазы и бокалы из цветного стекла для венецианских вельмож.
Наконец Анджелло дождался того дня, когда сын вышел из тюрьмы под свинцовой крышей. Но теперь вряд ли кто узнал бы его.
Старик в ужасе отшатнулся, увидя призрак того человека, которого он так любил. Анджелло встречал и раньше искалеченных, согбенных узников венецианской тюрьмы, но то, что стало за два года с любимым сыном, казалось невероятным.
«Николо, мой мальчик! Что они с тобой сделали?» — горестно закричал Анджелло, бросившись к узнику.
Он вел его, безвольного и равнодушного, по мрачным коридорам тюрьмы.
«Отец, это ведь солнце», — тихо сказал сын, остановившись у окна. Подставив солнцу пожелтевшую, просвечивающую воском руку, Николо тихо пошевелил бескровными пальцами. Ему было приятно чувствовать тепло после сырости и холода темницы. Но лицо оставалось все таким же бесстрастным: душе, только чудом не покинувшей еще измученного тела, были чужды и тревоги и радости окружающего мира. Холоден и бездумен был взгляд, прежде светившийся волей и умом.
Когда они вышли за ворота тюрьмы, Николо пошатнулся и бессильно повис на руке старика. Тот с грустью посмотрел на него.
«Зачем ты вернулся, мой мальчик? Я уже старик, и тюрьма не испугала меня. Ты погубил себя и любимое искусство. Может быть, ты боялся мести шпионов? Король Франции мог бы защитить тебя. Зачем ты вернулся?»
«Не нужно спрашивать, батюшка. Я обязан был вернуться ради человека, который для меня больше, чем отец».
«Ты забыл о своем таланте, угасшем там, в подземелье».
«Ну что ж, — устало отозвался сын, — в душе, правда, нет уже прежнего огня, но руки могут еще жить. Мастер стекольного цеха займет свое место. А искусство, отец, никогда не умрет... Вслед за нами придут другие художники. Кто знает, какими чудесами они обрадуют мир. Если нить Руджиери...»
«Ее теперь называют венецианской нитью», — угрюмо заметил Анджелло.
«Пусть называют так, — улыбнулся Николо. — Оно все-таки живет, мое творение, и будет жить. Умрем мы, погибнет и этот остров невольников, а мое детище свободные художники понесут по всему миру. Смотри, отец...»
Анджелло непонимающе взглянул, куда указывала рука сына. В лучах заката сверкала золотом лагуна. Крылатый венецианский лев с раскрытой пастью горделиво возвышался на мраморной колонне над площадью и морем.
«К этому жалкому клочку земли жадные глупцы хотят приковать искусство, которое принадлежит всему миру. Люди всегда будут любить мастерство, но останутся равнодушными ко многому, что сейчас синьорам из Совета десяти кажется самым важным. Время сотрет и память о них и о нас, невольниках Мурано. Но труды наши не погибнут. Искусство, созданное одним народом, торжествуя, перейдет к другим. И если я ему помог вырваться за пределы нашего острова, то мне нечего жалеть о загубленной жизни. Если бы у меня было их две, я не задумываясь отдал бы их... ради моего искусства...»
Николо не договорил, у него подогнулись колени. Он упал, и Анджелло с трудом донес сына до барки, которая перевезла мастеров в Мурано.
Потом они вместе работали очень долго. Поседевший, суровый и молчаливый Николо стал похож на старика отца. Некоторые даже считали их братьями. После смерти Анджелло Николо за набожность, честность и ум стекольщики не раз избирали в Верховный совет острова. Мастер делал, как и прежде, цветные бокалы, вазы и кувшины, которые охотно покупали знатные люди. Но ни одна из этих вещей не поднималась над изделиями других муранских ремесленников. Николо женился, умер в старости, окруженный детьми и внуками, и все недоумевали, почему старик даже в последнюю минуту не пожелал расстаться со старым треснувшим кувшином, сквозь голубые стенки которого просвечивал зеленый тритон, запутавшийся в золотой сети...
Вот и вся история о художнике с острова Мурано. Где тут правда, где вымысел, я не берусь судить.
Гвиччарди, немного помолчав, прибавил:
— Самое любопытное, что предвидение Николо оказалось пророческим. На острове Мурано и сейчас вы найдете прежние мастерские, в которых работали знаменитые художники стекла. Они не изменились за минувшие столетия. И слава Мурано сохранилась, хотя освобожденное от оков чудесное мастерство давно распространилось по всему свету. Может быть, и на вашей родине, господин Корнилов, есть потомки знаменитого художника-стеклодела Николо Руджиери? Ведь в Московии тоже работали муранские мастера. А впрочем, теперь и ваши художники, наверное, не хуже моих соотечественников.
— Дорогой Синьор Гвиччарди! — воскликнул Алексей Степанович. — Если бы видели, какие вещи делают наши мастера, вы пришли бы в восторг...
— Но они все еще остаются невольниками. Правда, на них не надеты золотые цепи мастеров Мурано...
Корнилов почувствовал, как кровь прихлынула к его лицу.
— Мы постараемся помочь им сбросить эти цепи, — горячо сказал Алексей.
