Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая
— А вы бы к Виктору Ивановичу толкнулись, к Данину, — скинув рукавицу и почесывая ус черным от угольной пыли пальцем, предложил Тихон. — Сказывают, адвокатом он был раньше… А ежели и не был, все равно — грамотный он и до нашего брата, мужика, жалостный. Помогает — непременно, коль сможет. Не откажет, я чаю. Многим ведь лебедевским пособлял.
— Чего он поможет, — усомнился один из мужиков, — аль мы прошениев мало всяких писали, аль по начальству не ходили с поклонами? Пустое все!
— А с Федорой-то у нас, не слыхали, что ль, чего было? Мужик ведь забивал ее насмерть за то, что приданого за ей не столь дали, сколь он хотел. В город ушла она от его чуть живая. А разводу никак не могли добиться. И в городу хлопотали, и в церкви, где венчались они, и в Оренбурге — нигде толку не добились. А Виктор Иванович в синод написал — выгорело ведь дело-то, право, ребяты.
— Слышь, мужики, — словно бы обрадовался Андрей Гребенков, — верно Тихон-то говорит. Спробовать надоть, а враз да и пофартит. Нам бы избенки свои на местах уберечь — всего и делов-то.
Другие мужики нехотя стали соглашаться с ним, а Тихон тронул коня и, обернувшись, еще крикнул:
— Спробуйте, мужики, терять вам нечего!
* * *Степка Рослов, когда удавалось ему увернуться от домашних дел и вырваться на свободу, бывал чуть ли не у всех ребятишек в хуторе, своих ровесников. Вот только к Кестерам боялся заходить. Да у них не к кому и зайти-то. Старший сын — не ровесник Степке — учится в городе и редко бывает дома, а прошлой осенью и младшего увезли туда же. Только, сказывают, младший, Колька, учится так себе, кое-как. А старший, Александр, ежели все науки здесь одолеет, поедет еще куда-то учиться, может, в самый Петербург. Ученье дается ему будто бы легко.
Так что нечего Степке Рослову у Кестеров делать, а занесло его на этот раз к Даниным. Есть у них Ромка да Ванька — оба почти ровесники Степке. Ромка чуток постарше, на годок, что ли, зато Ванька обогнал его ростом, так что с обоими может равняться Степка. Опять же, если ребят дома не случится, никто ему слова плохого не скажет, не как у других некоторых: станут про все выспрашивать, а то, смотришь, осерчают ни с того ни с сего да и прогонят. У Даниных так не бывает — там все просто, как дома.
Только вот бабка ихняя чудная. Другой такой бабки не то что в хуторе — во всей округе, наверно, не сыщешь. Ростом она чуть разве пониже среднего, шустрая такая, бойкая. Носик у нее прямой, аккуратненький и глаза будто не старушечьи — что-то задорное в них поплескивает. Даже губы у нее не как у всех старух, не сморщенные. И зовут ее тоже чудно — Матильдой. Сказывают, за восемьдесят ей перемахнуло, а она, как молоденькая, сама ребятишкам пимы подшивает и летнюю обувку чинит, коня запряжет и телегу смажет — как есть все сама делает. И еще курит. Курит она какой-то душистый, вкусный табак, завертывает его в тоненькую, специально нарезанную бумагу. Ромка разок умыкнул у нее щепотку такого табаку, но завертывать пришлось в газету — невкусно, и дух не тот. Газеток у них завсегда полно: Виктор Иванович из городу их привозит. Сам читает, а то мужикам почитать дает.
Жили Данины еще дальше крайней избы Леонтия Шлыкова. Совсем в стороне от дороги дом их стоял, заимочка вроде отдельная была.
Идет Степка, шлепает мокрыми пимами — к полудню изрядно пригрело солнышко. Ветерок чуть-чуть потягивает и ударяет в нос сырым, отпаренным снегом, степью мартовской пахнет. А небо — голубое-голубое. Зимой такого не бывало. Петухи по всей деревне орут, ровно кто их переполошил.
Подошел Степка к калитке, а за ней — голоса: бабий и мужской. Виктор Иванович с женой своей, Анной, разговаривает. Тетка Анна вроде бы всхлипывает:
— Люди продадут землицу — обмывку сделают. Сколь деньжищ-то пропьют! А у нас ни смыву, ни сливу, и денежки плакали. Куда ж они деваются-то?
— Наши денежки в рост идут, Аннушка, — вроде бы усмехнулся Виктор Иванович.
— В рост, — сквозь слезы повторила Анна, — знаю я этот рост! Гляди, сколь выросло… Хоть бы ребятам десятин по двадцать, по тридцать оставил, голехоньки ведь они у нас совсем.
— Х-хе, ребятам! — засмеялся Виктор Иванович. — Да у них земли будет больше, чем у нас с тобой было… — Быстро пошел к калитке, отворил ее. — Ты чего, Степан, не проходишь? К ребятам, что ль, а может, по делу?
— К ребятам, — смутился Степка.
— А чего не проходишь?
— Неловко.
— Э, волк тебя задави, неловко! — Виктор Иванович ухватил Степку за воротник, затянул во двор и, направив к крыльцу, легонько толкнул в загорбок. — Иди! — Снова поворотился к Анне: — У наших, да и других таких вот ребят земли будет больше, чем у всего Оренбургского войска. He горюй, Аннушка. Вся Россия у них за пазухой будет!
Степка шустро перемахнул нагретые солнцем, давно не крашенные ступеньки, оставляя на них следы мокрых пимов, не слышал дальше этого разговора. Виктор Иванович всегда говорил чудно́ и загадочно. Тетка Анна, наверно, совсем не понимала его и оттого плакала.
Только отворил избяную дверь Степка — послышалась звонкая затрещина. Это Валька, старшая из детей Даниных, за что-то огрела Ромку, тот отскочил к печке и снова было пошел на сестру, но его отозвал Ванька, младший брат, вынырнувший откуда-то сзади, из-за вешалки.
— Степка, ты погоди тут. Хочешь — разденься. А у нас — дела. — Обняв брата за шею, он наклонил его голову, склонился и горячо зашептал: — Давай, Ромка, проучим Вальку! По одному не поддается нам, а вместе мы ее одолеем. Знаешь как… — и Ванька прильнул к уху брата, нашептывая ему что-то.
Стянув с потной головы шапку и опершись на дверной косяк, Степка глядел на Вальку, сидевшую на деревянном диване за столом. Она доставала из чугуна холодную картошку, ловко и моментально снимала с нее шкурку и вдруг побелевшую картошину бросала в деревянную чашку, стоявшую тут же на столе. С краю на клетчатой зеленой клеенке под руками у нее поднялась горка кожурок. Степка знал, что Валька верховодит над братьями, а когда и поколачивает их. Вон она какая сидит, королевна! Лицо у нее — кровь с молоком, а косища темно-русая во всю спину, еще и на диване конец четверти в две подвернулся. Сказывают, в деда она такая здоровенная, а ребятишки, братья ее, так себе — заморыши, особенно Ромка, хилый какой-то. Его даже Ванька одолевает.
Стакнувшись, ребята как ни в чем не бывало разошлись. Ромка полез на диван в угол, да так смиренно — сроду не догадаешься, что это коварный заход с тылу. А Ванька тем временем, прихватив подвернувшийся тут же под вешалкой чей-то башмак, пошел на сестру спереди. И только она успела отшибить башмак — сзади Ромка навалился. Хотела Валька им заняться, да не успела — опять по ней башмак походил. Вскочила и двинулась на Ваньку, а Ромка успел навернуть Валькину косу на кулак и повис сзади на ней.
— Да отвяжитесь вы, черти! — взмолилась Валька. — Не буду вас больше трогать!
— Вот она, объединенная-то сила, — весело сказал Виктор Иванович, входя в избу и глядя на покоренную Валентину, — любую солому ломит.
За ним ввалились через порог мужиков пять.
Братья отскочили от Вальки на почтительное расстояние.
— Видала? — в азарте спросил Ванька. — Ты нас по одному лучше не трожь! А коли будет охота побить, так колоти сразу обоих…
Мужики, столпившись у самого порога, загородили Степку — не вздохнуть, не охнуть. Передний мужик, сняв шапку и сунув ее под мышку, отыскивал в углу над столом божницу, зыркая колючими глазами из-под лохматых бровей и оглаживая окладистую русую бороду. Отыскав наконец крохотную, еле заметную иконку, размашисто перекрестился и низко поклонился.
Валька в момент уволокла на залавок чугунок и деревянную чашку, смела тряпкой кожурки со стола в руку, бросила в ведро под лавкой.
— Ну, будет вам кланяться-то, — сказал Виктор Иванович мужикам. Он уже разделся и прошел к столу. — А вы, ребятки, не мешайте нам. Шли бы лучше на улицу: такая там благодать!
Ребятишки, торопясь, начали собираться.
— Пособи, ради бога, Виктор Иванович, — заговорил передний мужик, продолжая, видимо, начатый во дворе разговор. — Пособи, Христов человек, совсем забижают нас казачишки.
— А вы все бывали у своих хозяев? — спросил Виктор Иванович. — Все встречались с владельцами земли? Упрашивали их?
— Как не просить! — загалдели мужики. — Небось не по одному разу кланялись.
— Никак, с самого с покрова́ они нас изводют.
— Заломили такую денежку, хоть в петлю лезь, хоть с земли бежи. А куда бежать-то? Кругом она, матушка земля-то, чужая.
— Выгон им, вишь, тут понадобился либо сенокос. Да врут все, разбойники! Шкуру содрать им с нас надоть, последний армяк спустить.
— Ну, пес их дери, — вдруг заговорил молчавший до сих пор Андрей Гребенков, — пущай бы отобрали всю землю кругом заимки нашей, да хоть бы избушек не трогали. Не бог знает сколь они места занимают. Под ими-то землю не трогали бы, вражьи дети. Куда же мы теперь со стариками, с малыми ребятами?.. Ваших, лебедевских, тоже часто притесняют казаки, так они хоть живут не на ихней земле.
