Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая
Обзор книги Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая
Тихий гром. Книги первая и вторая
Посвящается Павлу Кузьмичу и Марии Андреевне Смычагиным, вечным труженикам, имеющим ясную память и прекрасный дар выразительного народного слова.
АвторАх ты, степь моя, степинушка,
Ничего в тебе, степь, не обозначилось.
Ни травоньки, ни муравоньки,
ни цветочка лазорева,
Только есть в тебе, степинушка,
большая дороженька.
А проложили по Уралу ту «большую дороженьку» многие люди, ходившие вместе с Емельяном Пугачевым да Салаватом Юлаевым. Не хотели они покориться господской воле — искали своей вольной волюшки.
Батюшка наш Седой Урал! Каких племен, каких обычаев, каких судеб не собрал ты на своих угодливых просторах! Не было в Центральной России губернии, откуда не тянулся бы на Урал горемычный «расейский» мужик: тверские и тульские, рязанские и тамбовские, ивановские и орловские — отовсюду есть тут корни.
Каких только говоров, каких наречий не встретишь тут! И перемешались они в едином водовороте судьбы самым распричудливым образом. Много на Урале татарских, башкирских и киргизских селений — по-мужицки люди всех этих национальностей звались татарами, а украинцы и белорусы — хохлами.
Но надо заметить, что не всякий мужик отваживался пускаться в путь за тысячи верст в поисках лучшей доли. Мертвой хваткой грызла нужда прокопченную, всеми ветрами дубленую мужичью шею, и вертелся он как мог, но покинуть угретое место, порою самое разгорькое, — не всякий решался. Робкие оставались у жалких своих очагов — сильные, сметливые, находчивые и мужественные шли на восток. Одни оседали на Урале, а иные рвались дальше, в Сибирь.
Следом за трудолюбивым и по-хорошему сметливым мужиком, ремесленником, мутным потоком, пенной волной прибивало сюда воров и жуликов, картежников и всяких авантюристов, надувал и гуляк. Золото и многое множество других руд привлекало и англичан, и французов и немцев; из Америки и Голландии, из Дании и Швеции пробивались к нам хищные, предприимчивые промышленники, торговцы, спекулянты.
А иной мужик, голехонек, бежал на золотые уральские россыпи, как шелудивый в баню, надеясь откупиться от нужды легко найденным золотом. Лепил себе землянуху с двумя подпорками и единым глазком-окошком, позволявшим с трудом отличать божий день от кромешной ночи, с яростью вгрызаться в матушку землю, дотошно отыскивая клад, припасенный богом на его долю.
И находил, случалось.
Тут уж гудели от пьяного угара подпорки в его балагане (так у нас называют землянки), начисто заносило густой духовитой мглой единственное окошко — гулял во всю ширь раздольной, тароватой русской души. Чудесил! Устилал свою нору и тропинки к ней коврами, смешивал их с грязью; за низкий поклон подпускал к своему столу, сбитому из двух тесин, всякого прохожего, бил посуду и куражился всячески. А на похмелье, зверски мучаясь головной болью, с великим удивлением обнаруживал, что нет у него ни ковров, ни денег и, как на грех, даже забыл купить себе и детишкам по новой рубахе…
Как-то уж так выходило, что золото, добытое вот такими горемыками, неизбежно попадало в мелкоячейные паучьи сети, ловко расставленные всюду, и, будто прилипая к рукам, обязательно оказывалось у крупных золотопромышленников. А как они стали богатыми — богу одному вестимо.
Здесь воочию можно было наблюдать все ужасы первоначального накопления капитала: воровство и обман, подлоги и грабежи, одурманивание людей путем всяких соблазнов — богатый и сильный нагло отнимал у слабого все, заглатывал хлипких по одиночке и жирел, становясь еще сильнее.
Многие мужики, по царской воле сделавшись солдатами, пронесли свою храбрость и сметку по европейским городам и столицам. А вернувшись с победами на родную Русь, были жалованы казачьим званием и вольными землями на Урале.
Садились новоявленные казаки на необжитые степные участки Оренбургского войска, застраивали новые села и называли их именами западных столиц и городов, где одержали победы. Так на Южном Урале родились Варна и Париж, Берлин и Варшава, Лейпциг и даже свой Фершампенуаз. Название это и трезвому мужику выговорить не под силу, а прижилось, да и живет на потеху пьяному косноязычию.
А рядом с казачьими, на их же земле или на земле дворянской, вопреки, казалось бы, всяким возможностям и запретам, рождались и лезли, как грибы из-под земли после дождя, мужичьи хутора, поселки, убогие деревеньки. И более всего удивительно это тем, что ему, этому самому мужику, рожденному на полосе и на всю жизнь привязанному к ней, по царскому закону не полагалось иметь собственной земли. Даже будь у него хоть целый кошель денег — не имел он права купить землю. Сперва на эти деньги купи хоть какое-нибудь звание — мещанское ли купеческое, — а уж после получишь право купить и землю в собственное владение, потому как мужик мог только работать на ней, матушке, а владеть — это право господское, поповское, казачье, мещанское — чье угодно, только не мужичье. Оттого бился крестьянин, хлестался до грыжи на клиньях, арендованных у казака либо у помещика.
Даже хату свою негде мужику поставить. Не было ему места под необъятным российским небом. На этом же арендованном клочке лепил из самана мало-мальское жилище, немудрящую времянку и упивался работой, стремясь побольше получить от временного пользования землей. А так как арендовать разрешалось не более чем на два года, то приходилось ему постоянно гадать: прогонит его хозяин по истечении срока с этого места или вновь удастся получить право на аренду?
Если учесть, что до самой революции в России крестьянствовало три четверти населения всей империи Романовых, то станет понятно, какая могучая вулканическая сила зрела, настаивалась и бродила под царским троном, сила, готовая взорваться, и не раз взрывавшаяся.
Диалектически мыслил архимандрит Платон Любарский, слова которого А. С. Пушкин взял эпиграфом к своей «Истории Пугачева».
«Мне кажется, сего вора всех замыслов и похождений не только посредственному, но ниже́ самому превосходнейшему историку порядочно описать едва ли бы удалось; коего все затеи не от разума и воинского распорядка, но от дерзости, случая и удачи зависели. Почему и сам Пугачев (думаю) подробностей оных не только рассказывать, но нарочитой части припомнить не в состоянии, поелику не от его одного непосредственно, но от многих его сообщников полной воли и удальства в разных вдруг местах происходили».
Вот так же: «в разных вдруг местах происходили» волнения крестьян во все царские времена, «поелику» вековой мечте мужика о земле суждено было сбыться лишь после Октября 1917 года.
В каждом хуторке, в каждой деревушке мужицкой кипели, раскалялись страсти, и не только в тогдашней Оренбургской губернии — по всей Руси-матушке.
И будь эта деревенька ничтожно малой, затерянной в глуши, за десятки верст от больших дорог; и пусть не было в ней марксистских кружков и кровавых восстаний — всюду пролегла «большая дороженька» прокатившейся по стране революции; и «не только посредственному, но ниже самому превосходнейшему историку порядочно описать едва ли бы удалось» ее, поскольку многогранна и неисчерпаема эта тема.
КНИГА ПЕРВАЯ
Казачьи земли сейчас представляют из себя настоящую муниципализацию. Большие области принадлежат отдельному казачьему войску: Оренбургскому, Донскому и т. д. Казаки в среднем имеют по 52 дес. на двор, крестьяне — по 11 дес. Кроме того, Оренбургскому войску принадлежит 11/2 миллиона дес. войсковых земель…
В. И. ЛенинЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Опять забуранило, замело к вечеру.
Уж совсем было пригревать начало в последние дни февраля, да и март пока спокойный стоял. Снег словно рубелем прикатали: присел, сплотнился и потемнел малость. А теперь как понесло по твердому-то поземку, как задымило в степи седыми тягучими космами. К полудню сверху повалили мягкие хлопья. А потом началась крутоверть. И не поймешь — с неба сыплет или снизу подымает.
В рословском дворе никогда не залеживался снег. Стыдно им не блюсти порядка — вон, сколько мужиков в доме! У деда Михайлы Ионовича три женатых сына да внуки уж большие есть. Средний сын деда Михайлы, Тихон, мужик лет за тридцать, носил маленькую бородку клинышком и короткие усы. Казался он пониже своего роста, оттого что был коренаст и крепок, как почти всякий кузнец на Руси.
Мягко ступая растоптанными пимами в свежий снег, уже на вершок запорошивший весь двор, Тихон прошел под навес, нащупал в темном углу отполированный в работе черенок деревянной лопаты и, незлобливо ругнув погоду, принялся за дело.
