Владимир Дудинцев - Белые одежды
— Это моя вторая фамилия. Научные труды я подписываю как Стригалев.
Человек за столом гуще побагровел, глаза у него опять стали белыми. Протянув руку назад, взял бутылку и отпил из нее. Пока пил, белизна в глазах пропала. Поразмыслил и улыбнулся.
— Разве так бывает?
— Лучше отступиться, Спартак Петрович. И чести будет больше. А мы с вами не старики. Еще будут сорта, и мы сможем вернуться… к столу переговоров.
— Знаешь что? Иди к… К своему непосредственному начальству ступай. И балакай с ним. К Цвяху ступай. Ему все это говори, а не мне. И скажи: Спартак Петрович ни шиша не понял из того, что я ему молол. В его кабинете… Пусть Цвях приезжает и расшифрует мне. Надеюсь, он яснее изложит существо вопроса.
— Напрасно, — сказал Федор Иванович, поднимаясь и не сводя с него мягкого наблюдающего взгляда. — Не далее, как через пять дней…
— Что ты пугаешь? — начал подниматься и Спартак Петрович. Когда-то это был крупный человек, той породы, что родится на Волге или на Вологодчине. Но этот второй этаж, письменный стол и витающие вокруг него страсти сократили его рост, согнули, упрятали голову в горб, изуродовали когда-то красивого человека. — Что ты пугаешь? Ну-ка, давай покинь… Во-он дверь.
— Через пять дней, я думаю, вы опомнитесь и пришлете мне копию вашего распоряжения, — сказал Федор Иванович, слегка барабаня пальцами по столу. — Так и напишете: Ивану Ильичу Стригалеву. А в скобках — Ф. И. Дежкину.
Спартак Петрович покачал головой, удивляясь дерзости автора. И быстро взглянул из-под шевелюры. Он странным образом мгновенно переходил от гнева к раздумью.
— Не понимаю, что вы тут мне… Все вам сказано, давайте, покиньте кабинет. И так я… До свидания. Распоряжение ему! Предсказывай здесь… Не так все будет, как вы хотите, а так, — как положено. Идите, товарищ Стригалев… Товарищ Дежкин. Работайте, а не по кабинетам…
«Все, — думал Федор Иванович, летя по безмолвному коридору, не чувствуя пола. — Все. Теперь к Киценке…» То, что подтолкнуло его к этому решению, нельзя было назвать догадкой. Действовало сильно развитое качество, которое вообще не имеет никакого названия. Вариант отдаленного голоса — вот что это было. Что-то прилетело по ветру, что-то всплыло из своих, неведомых самому Федору Ивановичу глубин, где непрерывно происходят контакты с меняющимся миром. И потянуло именно туда, к опасности…
«Иду туда», — еще тверже прозвучало в нем. И, выйдя на улицу, он сразу стал искать телефонную будку.
— Киценко слушает, — доложил в трубке легкий служебный тенор.
— Это говорит Дежкин. Дежкин Федор Иванович. Которому вы три повестки…
— Дежкин? Сейчас, минуточку… Ах, Де-ежкин! Тот самый Де-ежкин. Та-а-ак… Значит, это вы… Федор Иванович! Где вы пропадали? Вам надо обязательно зайти к нам.
— Я и звоню поэтому. Когда мне?.. Могу даже сейчас, — это Федор Иванович сказал нарочно, чтобы понять, собираются его там задержать или он нужен только для разговора. Он сообразил: если его фамилия стоит на особом контроле и его хотят упрятать, Киценко ответит так: «Что ж, если вам удобно, приходите сейчас». И будет стараться придать словам небрежный тон.
Киценко размышлял.
— Как вы насчет того, чтоб послезавтра? — спросил он, пошелестев бумагами.
— Лучше завтра. Я ведь проездом, — сказал Федор Иванович.
— Что ж… Сейча-ас посмотрим… Ну, давайте завтра. В двенадцать. Устраивает?
И назавтра, вымыв голову и с помощью ножниц слегка осадив небритость на щеках и подбородке, надев светлые брюки и тонкую сорочку в мелко-моросящую коричневую клеточку, подобранный и строгий, он явился к старинному дому на Кузнецком мосту, к двери, около которой на стене чернела стеклянная дощечка с золотыми буквами — «Бюро пропусков». Место было опасное, причины, по которым он решил показаться здесь, самому были неясны. Поэтому он пришел часа на полтора раньше — чтобы осмотреться. Сначала он, будто прогуливаясь, прошел мимо стеклянной дощечки и, бегло глянув в дверь, открытую по случаю начинающейся июльской жары, увидел там, во мраке, у стены неподвижные человеческие фигуры, сидящие в ряд. Он спустился по Кузнецкому мосту, перешел на другую сторону, не спеша побрел обратно, опять пересек улицу. На этот раз он вошел в дверь и сел у стены на свободный стул. Это было обыкновенное бюро пропусков, только потолки ниже и все помещение теснее, чем в шестьдесят втором доме, где он когда-то бывал. Несколько окошек с дверцами, а в дальней стене — две двери. То в ту, то в другую время от времени входили молчаливые люди из тех, кто сидел у стен. Такие же люди молча выходили оттуда и уже не садились, а прямо шагали к выходу, сквозь полумрак, и исчезали за открытой на улицу дверью, как в светло пылающей топке.
Посмотрев на всю эту таинственную жизнь, Федор Иванович повел бровью, встал и быстро вышел на яркую улицу. Надо было хорошенько подумать. Повернулся и чуть не налетел на Кешу Кондакова. Тот уставился, медленно узнавая.
— Ты жив!.. — Кеша протянул к нему руки, которые сразу приковали внимание своей хилостью. И на лице его было нездоровье, как будто он вышел из больницы. Рыжеватые волосы его, хоть и поднялись, все еще хранили печать лагерной стрижки. Лицо обросло, начало погружаться в рыжий мех. Формирующие ножницы и бритва еще не сделали из этого меха картинку, которой когда-то было лицо Кеши.
— Жив ли я? — спросил Федор Иванович, рассматривая его. — А что?
— Когда тебя выпустили?
— Я не сидел.
Из коротких рукавов Кешиного желтого балахончика свисали исхудалые, постаревшие белые руки… Федор Иванович не мог отвести от них взгляда.
— Как это ты не сидел? Тебя же арестовали!
— Только собирались. Я сбежал. А ты что тут?..
— Сбежа-а-ал?.. — Помолчав недоверчиво, Кеша спохватился. — Познакомься, моя жена. Деточка, пожми руку дяде. Хороший дядя.
И сразу послушно подошла державшаяся в стороне, худенькая, веснушчатая, лет восемнадцати. Можно было бы сказать и тоненькая, но талии у нее не было. Задевало душу странное строение тела, угловатость движений и готовность к послушанию. У нее была сумочка на длинном ремне через плечо, и она, поддев худые пальцы под этот ремень, качнулась было на одной ноге, играя перед двумя мужчинами. Но тут же, перехватив строгий взгляд поэта, замерла и застенчиво полуотвернула лицо.
— Света, — представилась она, подавая свою красноватую птичью лапку, и быстро стрельнула взглядом на нового знакомого.
Федор Иванович любезно ей улыбнулся и шагнул назад, чтобы ей было удобнее стоять с ними. И сказал ей что-то общее, чего и сам не понял.
— Детка… — вмешался Кеша. — Мы давно не виделись с дядей. Дай нам с дядей поговорить.
Поспешный шаг, второй — и она оказалась на краю тротуара. Соединив пальцы на затылке, откинув худые локти назад, прогнулась и, раскачивая сумочку, медленно пошла, подставив солнцу закрытые глаза.
— Обрати внимание, — Кеша приблизился с волосатой ухмылкой. — Взгляни! Ух-х, какая дрянь! Чувствует, что мы смотрим!
Он уже ревновал!
— Так ты с нею в законе? — спросил Федор Иванович. — Это правда?
— Не веришь?
— Так ведь у тебя же есть…
— Пророк разрешает двенадцать жен.
— Только правоверным.
— А что, правоверные не люди?
— Ладно, без шуток. Ты женился на ней?
— Так я ж тебе это и долблю! Женился. Женился! Еще, хочешь, крикну? Женился!! И прописан у нее. На Таганке… — и, понизив голос, Кеша радостно сообщил: — Уже беременна!
— А Ольга Сергеевна?
— Посуди сам, зачем мне туда? Мальчишка подрос, он уже знает все о гибели отца. А что такое я? Какая у меня роль?
Кеша во все минуты жизни был прав.
— Но раньше… Раньше ты, Кеша, так вопрос не ставил. Под таким углом…
— Угол меняется. Колесо жизни не стоит… увязаться ему вслед. Но на этот раз не увидев его, заперся.
— От перестановки слагаемых сумма не меняется. Поеду на днях разводиться.
— Ты же ревновал! Кровать мне навязывал. Скрепки…
— В одну реку дважды не войдешь.
— Уже не страдаешь?
— Как можно не страдать. Они такие сволочи… Страдаю, Федя. Только от другой. Вон… позирует.
— А у той нос теперь остроган с трех сторон?
— Это не от меня зависит.
— По-моему, ты сюда? — Федор Иванович кивнул на открытую дверь.
— Как и ты…
— А тебе зачем?
— Я разве не сказал? Людей же выпускают, закрывают дела…
— Твое еще не закрыто?
— Не мое. Что — мое… Свешникова…
— Ка-а-ак! Он что — сидит?
— О нем ничего не знаю. Может, и лежит.
Оба умолкли.
— Он же биологов ваших всех предупредил, — потемнев, сказал Кондаков. — Разве ты не в курсе? Ах, да, ты не можешь знать… И не только биологов. Жаль, конечно. Зря попал…
— Не зря, Кеша. У него была миссия. Он был великий человек. Даже того, что известно мне… И того хватит.
