Инал Кануков - Антология осетинской прозы
Да, много воды утекло с тех пор, как появилась на свет Фари. Вот мужчина напротив нее сидит, седой, лицо изрыто глубокими морщинами. Пожилой человек, можно даже сказать, старик, но куда ему до Фари. В сыновья ей годится. Кто знает, где он, бедняга, потерял ногу — должно быть, воевал, как и старший сын ее Додтан. Черная доля выпала ее мальчику — по осени собирался жениться, а тут пришлось на фронт идти. Сколько бессонных ночей провела Фари в ту пору, все думала: если мать не спит, охраняет свое дитя — не может с ним беда случиться. А ведь когда ей, беде, легче подкрасться, как не в темноте ночи? Но страшная весть прилетела вскоре. Рядом с могилой отца односельчане поставили деревянную пирамидку сыну, с красной звездой. Где бы ни покоился прах ее мальчика — пусть земля ему будет пухом.
Пусть не обижается Додтан на тех, кто остался жить. Самой-то Фари недолго теперь видеть солнце, но пусть Додтан благословит своего младшего брата — Лазыра. Ради него Фари и задержалась на этом свете.
Старуха вздохнула, расстегнула верхнюю пуговицу платья. Окна в вагоне приоткрыты, но все равно под железной крышей жарко. А говорят, что там, где Лазыр, еще жарче: зарой в песок яйцо, через минуту можно подавать на стол. И зачем только люди там живут? Сынок ее, верно, весь исхудал. Когда он в последний раз приезжал домой, десять лет назад, — как только сердце материнское выдержало! Уж на что отец был тощий, но Лазыр! Голодный орел — и тот бы им побрезговал. Нисколько он не думает о своей матери: раз один он у нее, — должен беречь себя.
А мужчины у них в селе за последнее время стали пухнуть, как беременные. Провалиться Фари на месте, если не так! Уж пусть они либо работают побольше, либо едят поменьше, стыдно им должно быть прежних голодных лет.
Воспоминания, как телеграфные столбы за окном, подгоняя одно другое, мелькают в голове у Фари. И чем дальше в годы углубляется память, тем ярче и отчетливей воспоминания. Да и что вспоминать ей теперь. Бегут, бегут одинаковые, как эти столбы, одинокие старушечьи годы! Вся жизнь ее осталась позади. Иногда ей кажется, что она могла бы вспомнить день за днем все те трудные и счастливые годы материнства.
…Вот проснулась она от холода — во сне сползла с матраса на пол. И то сказать — матрас! Старая бурка, рваная да перелатанная, да клок соломы под ней. Они спят с Лазыром, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись старым клетчатым одеялом, но к утру холод все равно так пробирает, что оба дрожат, как в лихорадке.
Осторожно, чтобы не разбудить Лазыра, Фари стала устраиваться на матрасе. Еще бы хоть часок поспать, забыться, не помнить о бедах и печалях, не проклинать создателя, не думать, чем бы накормить голодных детей…
С кровати доносилось глубокое дыхание мужа. Муж спит с Додтаном, и надо бы положить к ним третьим Лазыра — самой Фари уже скоро уходить, а им втроем будет теплее.
— Фари! — слышится с улицы.
Она поспешила подняться. Ноги сами нащупали чувяки. Чулки, пожалуй, лучше надеть на обратной дороге, а то вымокнут от росы.
— Мы пойдем потихоньку, — сказал женский голос, — а ты догоняй.
— Хорошо. Я мигом, — помахала в окошко Фари.
Она прихватила с собой комочек соли — другие могут забыть, а с солью черемша не так дерет горло. На ходу попробовала вчерашний суп — ничего, есть можно. Встанут утром, разогреют и поедят, а вечером… Эх, если повезет сегодня, напечет вечером пирогов с черемшой. Она давно уже припрятала немного муки на крайний случай.
Фари подошла к буфету. Вчера соседка поделилась с ней молоком, полкрынки осталось на сегодня. Надо самой разлить молоко по кружкам, а то Додтан опять выклянчит себе побольше. Лазыр совсем ослаб, не дай бог, несчастье какое с ним случится! Фари открыла буфет — и вскрикнула.
— Что случилось? — вскочил с постели разбуженный муж.
— Кошка опрокинула молоко.
— Проклятье! — он ударил кулаком в ладонь. — Сегодня же приделаю крючок, чтобы закрывать буфет!
— Ты уж давно обещаешь! А чем я сегодня буду кормить детей! Да разве тебе об этом есть когда подумать? Хоть бы на один день оставил колхозные дела, помог по дому! Все на мне! Или колхоз без тебя развалится? Чтоб тебя с поля принесли на руках! — выпалила Фари страшные слова и осеклась — словно холодный комочек шевельнулся где-то в душе. Вытерла слезы; подолом платья, отвернулась.
Муж ничего не ответил. Позже, когда заболеет он чахоткой, начнет харкать кровью и умрет еще совсем молодым, еле переступив вторую половину жизни, когда увидит она его заостренное смертью лицо, — вспомнятся ей и этот рассвет, и отчаянное проклятье… И собравшиеся женщины будут не в силах унять ее — в кровь расцарапает Фари свое лицо. Еще не раз припомнятся ей эти опрометчивые, слова, и не раз будет она втайне ото всех лить безутешные слезы…
— Может, соседи что-нибудь дадут, — сказала наконец Фари. — Пойду, спрошу.
И на этот раз не вернулась она с пустыми руками, — старушка-соседка дала ей четыре яйца. А яйца в то время были дороже золота…
— Сваришь утром по яйцу, — сказала Фари, поднимая с пола мешок. — Мое тоже съешьте. Я пошла.
Подружки Фари ушли уже далеко в лес. Она ускорила шаг. На опушке остановилась, прислушалась. Ничего не слышно. Пошла наугад. Чувяки сразу наполнились росой.
— Э-ге-ге-гей!
Только эхо вторило ее крику.
— Эге-ге-гей, подружки! — Фари прислушалась. Издалека, словно потонув в сыром воздухе, донеслись голоса:
— Иди сюда! Мы зде-е-сь!
Фари быстро побежала на крик, спотыкаясь и цепляясь платьем о прошлогодние побеги ежевики. У женщин уже были полные передники черемши. Фари с наслаждением втянула острый запах травы.
— Смотри, сколько ее здесь!
Сорвав первый пучок, потянула в рот. Горло так и обожгло, а в желудке заныло, от боли она согнулась вдвое.
— Что с тобой, Фари?
— Ничего. Это так, от черемши.
— Ты такая бледная! Хочешь, у меня есть кусок чурека.
Фари с благодарностью приняла чурек. Стараясь есть помедленнее, она отщипывала маленькие кусочки, и ощущение сытости пришло скоро, боль в желудке затихла.
Домой женщины вернулись на закате с набитыми черемшой мешками. У Фари не хватило сил на пироги, она упала и засунула как убитая, старая бурка показалась ей мягче перины. На рассвете она еле поднялась. Долго стояла над спящим Додтаном, пока решилась прервать его сон. Парнишка блаженно разметался. Так не хотелось его будить!
На базаре соседки уже торговали черемшой. Весь воздух, казалось, был пропитан ее острым запахом. Додтан сбросил мешок на землю и без сил повалился на него.
— Смотри, помнешь черемшу!
— Кому надо, тот и такую купит! — мальчик нехотя поднялся! — У меня уже сил нет.
— Сейчас отдохнешь, мой маленький! — Фари облюбовала место, положила на прилавок мешок. — Вот здесь устроимся, тут нам будет хорошо, кажется, удачное место выбрали.
Додтан в изнеможении облокотился на дощатую перегородку. Фари стала раскладывать черемшу пучками из своего мешка и Додтана. Люди проходили мимо, взгляд их скользил безразлично.
— Черемша! Покупайте черемшу! — крикнула Фари, голос ее растаял в базарном гуле. — Неужели труды наши пропадут даром? — Фари жалобно взглянула на сына.
— Давай я покричу? — Мать кивнула. — Черемша! Превосходная черемша! Покупайте черемшу! Нигде вы не найдете такой черемши! — Додтан даже покраснел от напряжения.
К прилавку подошла молодая женщина, окинула взглядом разложенные пучки.
— Свежая черемша! Покупайте! — Фари во все глаза глядела на женщину, будто хотела заворожить ее. Женщина медленно перебирала пучки, три отложила в сторону. Слава богу, есть почин! Пусть это будет первая покупательница из тысячи! Лицо Додтана просветлело.
— Эх, продать бы всю черемшу! Сколько денег бы мы принесли домой!
— Ты давай смотри в оба, на базаре полно карманников, можем совсем без денег вернуться, — недовольно проворчала она, боясь спугнуть удачу.
К обеду продали большой мешок. Фари вытрусила его. Додтан, разомлевший от жары, постелил его и прилег.
— Смотри не усни!
— Не бойся, я приглядываю, — Додтан зевнул.
Устала и Фари, ноги так и подкашивались, клонило в сон. Если уж она едва сдерживается, то каково бедняжке Додтану! Он уже уснул, опустив голову на колени. Фуражка лежит возле ног, а в фуражке — монета. Боже, его приняли за нищего. Фари наклонилась, растолкала Додтана.
— Не продала еще? — голос мальчика звучал недовольно.
— Пока нет.
В это время из толпы выскочил оборванный мальчишка и, схватив четыре пучка черемши, бросился прочь.
— Стой! — кинулась Фари вдогонку. — Стой! Я тебя и на том свете достану!
Фари бежала, не разбирая дороги, но вора она все-таки схватила за шиворот. Он был года на три-четыре старше Додтана.
— Ну, негодяй, теперь не уйдешь, — кричала Фари. — Отдавай черемшу, ворюга! — она схватила парнишку за волосы.
