Виктор Шевелов - Те, кого мы любим - живут
— А я ничего, — пожимая плечами, вскинул тонкие, как лезвие, крысиные брови Спиридон. — Если вам хочется, то можно и бригаду и хозяйство. А если не нужно, так и не нужно. И я за то, как все. А ты, Андриеш, в начальники лезешь. — Спиридон засмеялся.
— Эх, ты... — сказал Андриеш. — Что ты, что твой батька — одна вам цена, все шиворот-навыворот хотите: не люди, а репьи, так и цепляетесь ко всему.
— Ты гляди у меня!
— Нечего мне глядеть!
Спиридон позеленел от злости:
— Ах, так! — и, не раздумывая, ударил Андриеша головой в челюсть.
Андриеш и опомниться не успел. Спиридон подставил Андриешу ногу и опять ударил. Андриеш едва не упал, но изловчился и подмял Спиридона под себя. Тот завизжал, будто его резали, а сам старался угодить кулаком Андриешу под ложечку. Андриеш опять поддал. Спиридон вдруг заплакал и запросил пощады.
— А я к тебе и не лез с дракой, — тяжело дыша и поднимаясь с пола, сказал Андриеш. — Иди умойся. Размазня!
Спиридон направился к выходу, но не сделал и двух шагов, как вдруг повернулся, подлетел к Андриешу, обхватил его сзади за шею и зубами вцепился в ухо. Андриеш взвизгнул от боли. На белую рубашку из уха потекла кровь. Он едва смог сбросить с себя Спиридона, но, сбросив, навалился на него всем телом и бил так, что его с трудом оттащили подоспевшие ребята.
Спиридон на этот раз уже не плакал. Крысиные глаза его сухо сверкали, маленький острый подбородок вздрагивал, зубы выбивали дробь. Он пригрозил Андриешу:
— Запомни, вожак. Мы с Ионелом тебя поймаем в темном углу... Убьем!..
Ребята замерли. Растерянно глядели друг на друга и на сгорбившегося Спиридона. Ионел хоть и учился в пятом классе, но боялись его даже семиклассники: он был ловкий и сильный, сравниться с ним в этом никто в школе не мог. Но не это сейчас вдруг заняло ребят. Все неожиданно вспомнили, что Ионел больше месяца не ходит в школу и нигде его не видно. И пусть он плохой ученик, а о плохих думать никогда не хочется, но, может быть, у него беда?.. Впрочем, если он друг Спи-ридона, то лучше, что его нет. Так решили все.
5
По утрам уже случались заморозки. Напоенная дождями земля покрылась стеклянной коркой льда. Деревья, стряхнув себе под ноги листья, ощетинились в серое небо. Ионел пытался увидеть из маленького, как спичечный коробок, окна хоть краешек неба, но заслоняла старая, со скрюченными сучьями груша. Одна ее ветка уперлась в самое стекло, и Ионелу казалось, что чья-то черная рука тянется к нему и хочет схватить за горло. Ему трудно было дышать. В больницу Ионела не повезли. Отец вообще никого к себе в дом не пускал. Отхаживала Ионела бабка Степанида, прикладывала к груди какие-то мокрые тряпки и поила горьким настоем трав. Проболел Ионел с тех пор, как отец его ударил сапогом, больше месяца. Мать не. верила, что выживет сын, совсем извелась, стала еще тоньше, ходила как тень. У Ионела мучительно ныли перебитые два ребра, кололо в груди. Слабый и жалкий, он впервые сегодня выглянул в окно и чему-то обрадовался, заулыбался. Он долго думал и никак не мог понять чему... И вдруг понял, и его сердце чутко забилось. Он обрадовался тому, что там, за окном, есть жизнь. Светит солнце, идет дождь, глядятся в небо, как в зеркало, сады, бегают ребята, о чем-то всегда недовольно толкуют между собой взрослые люди. Жизнь! Он до этой минуты не знал, что это такое. Все еще улыбаясь, Ионел опять взглянул в окно, но корявая груша заслоняла окошко, и ему так ничего не удалось увидеть.
Дважды Ионела навестила Нина Андреевна, учительница, у которой такие ясные, с золотыми искорками глаза, черные как вороново крыло волосы и красивое, как у сказочной царевны, лицо. Нина Андреевна что-то ему говорила о школе. Он не понимал ни одного ее слова. Сквозь густой туман и боль в голове уловил только, что она боится за его здоровье и хочет знать, почему он занемог.
Ионел не собирался жаловаться. Он лучше перенесет все сам. Он не скажет и об отце. Как щенку, ему дали пинка сапогом. Может, это к лучшему: теперь до конца он узнал, кто такой его отец, и больше в нем не обманется. А может быть, отец по ошибке ударил, не разобрал, чего хотел от него Ионел?..
Во второй раз, когда Нина Андреевна пришла к Ионелу, он схватил ее руку, уткнул в ее теплые, мягкие ладони свое высохшее, как кость, лицо и заплакал.
— Я поправлюсь. Я сдержу свое обещание, Нина Андреевна, верите? — тяжело дышал Ионел.
Нина Андреевна не забыла, что когда-то давно Ионел сказал ей твердо: «Буду учиться».
— Верю, Ионел. Очень верю, мой мальчик. Не надо плакать. Ты мужчина, Ионел. Ты сильный. Скорее приходи в школу.
Ионел поднял на Нину Андреевну заплаканное лицо. Она платком вытерла ему слезы.
— Вот так лучше, — сказала она.
Ионел улыбнулся. Нина Андреевна показалась какой-то другой. Она не только самая красивая для него. У Нины Андреевны доброе сердце. После сестры никого нет ему роднее ее.
— Скорее приходи в школу, – повторила она.
— Я поправлюсь...
Нина Андреевна ушла.
Звоном далеких ребячьих голосов отдалась в сознании школа. Стало как-то легко на душе. Но радовался Ионел только мгновение. Он вдруг почувствовал себя затерянным и никому не нужным. Самое худшее в жизни — быть никому не нужным. Его ни разу не навестили ребята из школы. Ионел неподвижно лежал с широко открытыми глазами и смотрел в потолок.
Вечером вдруг пришел Спиридон. У Спиридона под глазом синяк/другой глаз совсем заплыл и нос расквашен. Ионел невольно улыбнулся.
— Кто это тебя так разрисовал? — со слабой улыбкой спросил он.
Спиридон, корчась от боли и от не понравившейся ему шутки, скороговоркой сказал:
— Андриеша сейчас бил. Ты не гляди, что я такой тощий. Силы у меня на всякого хватит. Андриешу я ухо прокусил и пообещал еще с тобой ему прибавить.
Ионел не считал Спиридона своим другом. Спиридон был на два года старше и не нравился Ионелу. Но все складывалось так, что Ионел, не имея друзей, нередко бывал вместе со Спиридоном. Как-то даже Ионел защитил Спиридона от ребят, которым тот чем-то насолил.
Сейчас Спиридон, глядя на больного Ионела и захлебываясь в многословье, рассказывал, что в школе решили создать производственную бригаду, а он так «ножку подставил», что из затеи Андриеша одна пыль пошла.
Спиридон явно хвастал и привирал. Ионел успел убедиться, если Спиридон что-то хвалит или говорит о чем-то плохо, то обязательно должно быть все наоборот. Андриеша же Ионел уважал, втайне завидовал ему, но считал, что дружить с ним ему, Ионелу, недоступно. Андриеш — вожак. Он и учится здорово, и собою красивый, рослый парень, и одет всегда хорошо. Все у него отлично. Андриеша все любят. А Ионел — всем чужак-чужаком, да вдобавок еще и сын сектанта. Куда уж ему, Ионелу, лезть в друзья к Андриешу. Но, если он выздоровеет, он все-таки побьет Андриеша, чтобы не трогал и не обижал Спиридона.
— Потому что твой и мой тата — друзья, поэтому они нас и не любят. Вот поэтому нам и надо быть потеснее и вместе, один за одного, — вдруг заключил свой рассказ Спиридон и погрозил: — Ничего, мы у них на ферме кроликам в корм сурьмы и купороса подсыплем. Передохнут.
У Ионела отхлынула от лица кровь. Точно накаленным докрасна железом прикоснулся к живой ране Спиридон. «Огнем и мечом, словом и делом, руками и ядом...» — всплыли в памяти слова огца. У Ионела побелели губы. Он уставился в упор на Спиридона и живо, представил его отца — Петрю Балана с маленькими, острыми глазками, которые не глядели, а сверлили. Даже затошнило, до того вдруг стал противен Спиридон.
— Уйди! — крикнул вне себя Ионел.
Спиридон поперхнулся. Испугавшись до смерти, отскочил к двери, не понимая, чем вызвал внезапный взрыв лютого гнева Ионела.
— Тебя какая блоха укусила? Ты чего, рехнулся?
— «Твой и мой тата!» — передразнил Ионел. — Уйди, гадюка ползучая!
Спиридон едва натянул на голову шапку и дал деру из комнаты. Но в дверях он все-таки успел оглянуться и сказать Ионелу:
— Жаль, что тебя не убили сапогом, тупица. Ну ничего, мой отец сказал, что баба Степанида тебя отравит, как и твою сестру-отступницу Домнику. Молись богу...
Ионел откинулся на подушку. Тяжелым звоном наполнилась голова. Как сквозь туман, он услышал за окном глухие шаги Спиридона. Стало невыносимо жарко. Захотелось пить.
6
Всю ночь Ионелу снилась бабка Степанида. Как коршун, разбросав холодные костлявые руки, она прыгала вокруг него на тонких ногах, огнем дышала ему в лицо, что-то зловеще шептала, шамкая беззубым ртом. Только к утру Ионелу стало легче, схлынул жар, и он открыл воспаленные глаза. Возле него притихла мать, прикладывая к его лбу свои ледяные маленькие руки. Ионел пристально заглянул в серое землистое лицо матери и, переводя дыхание, спросил:
