Аркадий Пинчук - К своей звезде
Городок был уныл и однообразен. Деревянные дома стояли на высоких сваях, ветер неистово гонял под ними пожелтевшие газеты, тряпки, пустые консервные банки. Банками были завалены канавы, ямы, они блестели в мусорных кучах, возле крылечек домов, под окнами. Можно было подумать, что здесь, кроме консервов, больше ничего не едят.
В промтоварном магазине ему понравились женские сапожки из оленьей шкуры. Нет, не пимы, именно сапожки. На толстой резиновой подошве с небольшим каблучком. Женьке они бы пошли. Но какой размер нужен? Продавщица предупредила, что надо брать на номер больше.
– В этих сапожках невысокий подъем, да и лишний носок не помешает. Вещь зимняя.
На номер больше, на номер меньше, была не была.
Его спортивная сумка с фирменным знаком Ади Даслера разбухла и потяжелела. Пора было возвращаться в аэропорт. Булатов вышел на центральную улицу, попробовал договориться с местными водителями, но желающих везти его за тридевять земель (каких-то сорок километров!) не нашлось. Все ему советовали выходить на трассу и ждать попутку. Какой-то сердобольный мужичок даже подбросил до развилки.
Попутка в конце концов нашлась, но когда Булатов прикатил в аэропорт, самолет на Алайху улетел. Переночевав на скамейке зала ожидания, Булатов смог продолжить свое путешествие только на следующий день, тем самым рейсом, которого он не захотел ждать в Якутске.
Аэропорт и речной порт в Алайхе были разделены примерно двумя километрами. Полчаса ходу пешком. Так объяснили ему попутчики. Но только открылась в самолете дверь, как Булатов понял, что прилетел совсем не в Крым. Если в Якутске было плюс двадцать пять, то здесь, в Алайхе, всего плюс два. Булатов сразу понял, что в своей курточке на рыбьем меху, да еще без головного убора, он недалеко уедет.
Узнав в порту, что катер на Устье пойдет лишь на следующий день, Булатов попросил показать ему, где располагается районная больница. Вдруг кто-то знакомый отыщется. Улицы Алайхи выглядели не чище Вихреямских. Те же деревянные двухэтажки, те же сваи, те же консервные банки.
– А что делать? – скажут ему потом в больнице. – В земле всю эту дрянь не зароешь. Вечная мерзлота. Все вылазит из нее наружу. Ничего не держит она в себе.
Коллеги приняли Булатова неожиданно гостеприимно, жадно расспрашивали о Ленинграде (почти половина врачей больницы училась когда-то в Первом медицинском), интересовались всем: что в театрах, какая мода, есть ли колбаса в гастрономах, правда ли, что началось строительство дамбы в заливе, почему уехал Райкин в Москву и так далее… Булатов даже успел проконсультировать нескольких больных, а на следующий день из-за него на два часа задержали катер, потому что столичный доктор ассистировал на операции, которую делали капитану рефрижератора местного порта. Операция оказалась сложной, и Булатову пришлось несколько раз корректно поправить местного хирурга. Тот не обиделся, скорее наоборот – искренне выражал свою признательность. Здесь Булатову дали напрокат черный полушубок и меховую шапку.
Путешествие по Индигирке запомнилось монотонным однообразием. Тундра справа, тундра слева. Редкие холмы. Двухметровые берега, поблескивающие черным льдом вечной мерзлоты. Полуразвалившиеся зимовья местных рыбаков. И насколько хватает глаза – белые и ярко-синие пятна цветов.
Самым, конечно, удивительным мгновением его долгого путешествия была встреча катера в Устье. Пассажиры сходили по узкому пружинящему трапу, держась за тонкую веревочку. Сходили не вниз, как это обычно бывает, а вверх, на черный айсберг берега, покрытый тонким травяным ковром. По отвесному срезу вечного льда струились черные потоки. Возбужденно тявкали огромные северные чайки, им лениво вторили грязные кудлатые собаки, встречающие восторженно принимали в объятия чуть ли не каждого пассажира.
У Булатова учащенно забилось сердце, когда он увидел среди встречающих Женьку. Ее красные варежки суетливо теребили у подбородка концы пушистого платка, овалом перехватившего золотистые волосы, она никак не могла расстегнуть крючок мохнатого овчинного воротника. Из-под короткого, плотно облегающего Женькину фигуру тулупчика выглядывали знакомые вельветовые брючки, и Булатов обрадовался им, будто затем и отмахал несколько тысяч километров, чтобы увидеть не Женьку, а эти брюки. А она смущенно улыбалась и боялась поднять на него глаза, все норовила отвести взгляд в сторону.
Булатову остро захотелось, чтобы Женька бросилась к нему, обвила его шею руками, прижалась щекой к щеке. Как тогда, возле лифта. Но она не шевельнулась, сдавив подбородок красными варежками.
– Вот я и прилетел к тебе, – сказал Булатов, остановившись в двух шагах от Женьки. – Здравствуй, малыш.
– Я очень рада, Олег Викентьевич, – Женька смотрела наконец ему прямо в зрачки, словно хотела сразу все понять, или хотя бы поточнее угадать мотивировку этого неожиданного для нее визита. – Вот мои друзья. – Она потрепала загривки двум собакам. – Чук и Гек. Они братья.
Лобастые лайки подозрительно вскинули глаза на незнакомого человека, чутко шевельнули острыми ушами в ожидании команды. Женька погладила их и мягко сказала:
– Нет, нет, это свой. Да?
– Случайно здесь или знала? – спросил Булатов.
– Из Алайхи было радио. Вся округа уже знает, что ленинградский профессор Булатов спас жизнь нашему капитану рефрижератора. Да?
– Ну звонари, – улыбнулся Булатов. – Я всего лишь доцент и на операции только ассистировал.
Он повернулся и с удивлением заметил, что разговаривающие на каком-то необычном диалекте люди, и те, что встречали, и те, что плыли вместе с ним на катере, внимательно разглядывают их с Женькой. Булатов осмотрел себя.
– Видишь, как меня одели в Алайхе?
– Это я виновата, не предупредила.
– Не верила, что прилечу?
Женька не ответила. Лишь покосилась глазами и застенчиво улыбнулась. Тут же кому-то стоявшему за спиной Булатова кивнула, с кем-то попрощалась, коротко махнув варежкой, кому-то пообещала заглянуть.
– Идемте, Олег Викентьевич, – Женька подтолкнула собак и они, закинув хвосты-колечки на спину, неторопливо побежали вдоль берега. – Здесь быстро смеркается, а нам еще топать да топать.
В руках у нее была тяжелая хозяйственная сумка, из которой выглядывали бутылки с подсолнечным маслом, какие-то пакеты, хлеб, консервные банки. Булатов молча забрал сумку, Женька так же молча приняла эту заботу.
– Как врач я обязан знать самочувствие моей пациентки?
– Бодрое, вашими молитвами. Да?
– Родители здоровы?
– По возрасту.
Нащупывая тональность разговора, Булатов не мог понять причины возникшей вдруг скованности. Не свататься же он в конце концов приехал. Было бы неприлично взрослому человеку так легкомысленно вести себя. Полчаса знакомства, несколько телефонных звонков, один полудетский поцелуй в благодарность за ночлег, и готово – я без вас жить не могу. Он действительно мечтал побывать в этих краях, по Лене собирался проплыть, до Тикси добраться. Так что Женькино приглашение было лишь тем последним толчком, который помог реализовать давно задуманный план.
Вот в соответствии с этой диспозицией должна строиться и линия поведения. Ума у Женьки и чувства такта вполне достаточно, чтобы не делать ложных выводов из его визита, а следовательно, не надо кукситься и вымучивать фразы, больше раскованности и непосредственности.
– Родители твои не переполошились?
– Олег Викентьевич, – засмеялась Женька, – что вы, ей-богу? В Ленинграде я восхищалась вашей уверенностью и независимым поведением. Да здесь рады каждому новому человеку. Как родному. А вы мой спаситель. И прилетели сюда не бедным родственником, а въехали на белом коне. Вас здесь в любом доме будут сажать в красный угол. Кормить отборными сортами рыбы, спиртом поить. Вот это единственное, от чего бы я вам рекомендовала воздержаться. Да? Тут умеют уговаривать. На сколько вы дней к нам?
– Первого сентября должен вернуться.
Женька нахмурилась и вздохнула.
– Как вам не стыдно, – сказала она строго, но с плохо скрытым удовлетворением, – лететь за несколько тысяч километров всего на какую-то недельку. Да?
– Главное, что я долетел.
Тундра мягко погружалась в сумерки и в тишину. За бугром остался поселок с лаем собак и стуком дизеля, там же, за бугром, только уже беззвучно, кружили тяжелые чайки, а впереди, где-то очень далеко, ритмично сотрясал землю едва уловимый гул. Булатов прислушался, и Женька сразу объяснила:
– Это океан. Я покажу вам. К утру шторм уляжется.
Под ногами похрустывал сухой ягель, а в стороне от натоптанной тропки собаки смачно шлепали лапами по невидимой воде. Приглядев бугорок посуше, Булатов поставил сумки на землю и нарвал каких-то незнакомых ему темно-синих цветов. Подошел к Женьке, вытянулся, наклонил голову и галантно преподнес букет. Женька молча приняла подарок, прижалась к цветам улыбающимися губами, и быстро отвернулась.
