Леонид Борич - Случайные обстоятельства
Из гостиницы, несмотря на поздний час, он все же решился позвонить по тому телефону, который утром не отвечал. Вдруг он сразу услышит ее голос, а нет — можно тут же трубку повесить, если не она подойдет.
Долго, терпеливо он слушал длинные гудки, потом принял душ, снова, уже совсем смело, набрал этот же номер, словно доказывая себе, как он упорно старается дозвониться, и, удовлетворенный тем, что сделал за сегодня все, что было в его силах, лег спать. Однако сон не шел к нему: сначала он приноравливался к непривычно высоким подушкам, а когда наконец как-то устроился, его вдруг стало одолевать какое-то беспокойство, и неприятно было, что он ничем не мог его объяснить.
На следующий день Андрей Михайлович проснулся поздно, и сразу же это вчерашнее ощущение беспокойства вернулось к нему. Может, дома что-нибудь? Витька заболел?
Рассчитавшись за гостиницу, он зашел на междугородную и позвонил жене. Дома все было в порядке, он сказал, что вечером выезжает, и отправился по оставшимся адресам.
— Она в булочную вышла, — кокетливо глядя на него, сказала молодая, яркая блондинка. — Да вы заходите, она ненадолго.
Женщина была высокой и стройной, в обтягивающих вельветовых брючках, в которых всему, что они облегали, было столь тесно, что невольно это даже глаз радовало.
— А сын ее — в школе? — спросил Каретников на всякий случай.
— Какой сын? — удивилась блондинка. — У нее дочь. Уже совсем взрослая, замужем...
По следующему из трех оставшихся адресов, куда он почти два часа добирался, Андрей Михайлович никого не застал. Он постучался к соседям, объяснил довольно бойко, что проездом здесь, что однокашник Веры Николаевны, и очень скоро выяснил, что, увы, это тоже не та Вера.
Перекусив в какой-то забегаловке, он поехал в другой конец города. Круг сужался, вероятность найти Веру все увеличивалась, но, как ни странно, вместе с этим росло в нем и то беспокойство в душе, которое уже нельзя было теперь объяснить себе какими-то недобрыми предчувствиями, связанными с домом.
Каретников внезапно понял, что все дело в одном: отыскав Веру, он тогда как бы брал некие обязательства перед ней. Не могло же после их встречи уже ничего не меняться? Значит, начиналась бы какая-то совершенно новая полоса, так осложняющая и без того не простую и не спокойную его жизнь... И не одни лишь звонки, не только переписка до востребования, а и необходимость что-то придумывать дома, на работе, чтобы ездить сюда, торопливые, с оглядкой встречи где-нибудь в гостинице, на улицах, в скверах...
Время как-то незаметно и быстро съедалось, истаивало, утекало. Когда он, подробно разузнав у прохожих очередной маршрут, прикидывал, как долго это продлится — ехать туда, сколько-то там быть и потом обратно до метро, откуда он пускался в новые поиски, — всегда, вопреки уверениям других людей и его собственным подсчетам, у него уходило на час-полтора больше, чем предполагалось. Трудно, невозможно было понять, откуда, как оно все-таки набегает, это лишнее время, ведь он нигде особенно не задерживался и ни на что постороннее не отвлекался.
Тем не менее уже смеркалось, когда он, испытав новую, еще одну неудачу, стал раздумывать, отправиться ли ему сейчас же по последнему адресу или сначала где-нибудь пообедать и лишь после этого ехать, чтоб оттуда потом — сразу на вокзал.
Он уже почти не надеялся, что найдет Веру, ибо это бы смахивало на чересчур заданную, нарочитую случайность: два дня изъездив, все никак не мог отыскать ее, а по самому, видите ли, последнему адресу — буквально за несколько часов до отъезда — нашел ее. Это бы прямо специальное, нарочно кем-то придуманное везение было, как редко когда и бывает в жизни. Тут, видимо, все проще, рассуждал Андрей Михайлович. Вот как ему дали адрес уже умершего человека, так вполне и недодать могли ряд адресов. В самом деле, это ведь еще вчера вызвало его недоверие: чтобы на восемь миллионов — всего девять человек было! Абсурд! Просто очень, видимо, хотелось в это поверить — вот и поверил.
К вечеру выпал снег, потеплело немного, а так как снег был самый первый в этом году — все вокруг не только изменилось, но стало много торжественнее, как по случаю праздника, и даже люди, подсказывая ему нужную улицу, отвечали приветливее и не так торопливо, как прежде. Впрочем, разыскивал-то он последний адрес уже скорее для очистки совести.
Открыл ему невысокий худощавый мужчина с бородкой клинышком. Как-то странно, словно невидяще, он смотрел прямо в глаза Каретникову.
— Кого надо? — враждебно спросил мужчина с бородкой.
Теперь даже слово «простите» было бы не обычной вежливостью, а как бы заискиванием перед чужим хамством, и уж тем более если приняться что-то объяснять.
— Мне Веру Николаевну, — сухо сказал Каретников.
— Веру Николаевну... — повторил с кривой усмешкой мужчина. — Значит, вам Веру Николаевну... — Он словно раздумывал, как ему поступить, а Каретников только сейчас понял, что перед ним стоит тяжело, вдребезги пьяный человек.
— Врезать бы тебе как следует! — со злобой проговорил мужчина.
— Не надо, — спокойно и брезгливо предупредил Каретников. — Покалечу.
— Меня?! — крикнул мужчина. — А меня за что? Это вы все чужую жизнь заедаете... такие!.. А семья? Черт с ней, да?! — кричал он. — Вам на минутку... а сын? Вам наплевать на него?! Вам же главное... — Он матерно выругался. — Нет, ты вот скажи: зачем она тебе? Других, что ли, нет? Тебе же все равно! А зачем она сына-то забрала? Сына — зачем?!
Он схватил Каретникова за отвороты плаща, смял ему галстук, а Каретников, держа чемоданчик, другой рукой пытался высвободиться. Бить не хотелось — не мог его ударить, совершенно пьяного, в горе, еле на ногах стоящего, — и было гадко, бессмысленно, нелепо все. Было стыдно, что сейчас могут соседи выглянуть... Он оторвал наконец от себя чужие руки, втолкнул мужчину в квартиру и сам же дверь захлопнул.
Если б еще какие-то адреса оставались и было на это время, он все равно никуда бы не поехал больше. Все теперь было не важным ему: и что, может, только минуту назад он как раз у ее дверей стоял, и что не дозвонился все-таки по одному из адресов, и даже то, что так и не разыскал Веру.
А если она действительно ушла от мужа? Но... не он ведь тому причиной — ему-то она и письма не написала... А этот кричал... ну да, получалось же, что она, та, к кому-то ушла... К кому-то! Но у Веры никого ведь не было, кроме мужа и кроме него, Каретникова. Конечно же то была другая женщина, а не его Вера!
Однако, представив себе и такой возможный когда-нибудь вариант ее судьбы, если б он сейчас нашел ее, Каретников подумал: так, может, оно и к лучшему, что они не встретились? Для нее же — лучше...
Теперь, когда все неприятности остались, наконец, позади и он, поймав такси, ехал уже на вокзал, можно было и о том подумать, сколько же пришлось ему перетерпеть за два дня. И никто ведь не неволил его, не обязывал, не просил — он все это совершенно добровольно сам взвалил на себя, хотя и трезво сознавал, как мала вероятность отыскать Веру. И виделся-то ему не адюльтер в их встрече, не ради какого-то любовного свидания он ринулся сломя голову, а просто чтобы увидеть, поговорить — единственно за тем и поехал, искал, терпел столько унижений, неудобств...
Почему-то вспомнился ему прекрасный гостиничный номер с уютной мебелью, огромная ванная комната с мягким ковром, вся в старинном кафеле; непонятно откуда даже чья-то строчка пришла на ум: «И тихий плеск воды так сладко нежит ухо...» — он был почти уверен, что никогда и не знал этих стихов, да и вряд ли они вообще имеют какое-то отношение к плесканию в ванной. Взбредет же такое!.. С неудовольствием Андрей Михайлович отстранил от себя непрошеные воспоминания: они как бы умаляли, обесценивали его основной поступок, ибо слова «натерпелся», «пережил» как-то оказывались не к месту, сникали, и рядом с ними не так уже ощущалась тогда своя измученность. Он снова вернулся лишь к сценам, где «натерпелся» и «намучился» были кстати: мотания его по городу из конца в конец — правда, не такси представлялись ему, как было несколько раз, а толпы людей в метро, переполненные автобусы и троллейбусы, — его осторожные выспрашивания на лестничных площадках об очередной Вере Николаевне, свое состояние, когда он узнал об одной умершей Вере Николаевне, стычку с этим типом...
А все-таки он не жалел о своей поездке, он даже чувствовал, что был в эти дни самоотверженнее, как бы выше себя обычного, поступал много жертвеннее, чем когда-нибудь, и его ли вина, что так уж сложились обстоятельства?
Купе было на двух человек, заснул он быстро, и сон его был глубоким и спокойным.
18
Всю следующую неделю Андрей Михайлович был очень занят различными кафедральными делами, но в пятницу, уже под конец рабочего дня, зайдя зачем-то в ординаторскую и застав там лишь Киру Петровну, он вспомнил, что надо же что-то делать с ее диссертацией. Разумеется, сама за эту неделю она ничего путного не могла написать — потому, кажется, даже избегала встреч с ним, — но, чтоб проявить к ней хоть какое-то внимание, он поинтересовался, не приготовила ли она новой порции листков, ведь уже целая неделя прошла.
