Марк Ланской - Трудный поиск. Глухое дело
— Покажи ребятам руку. Не ту, правую. Покажи, не стесняйся. Раскрой пальцы, не жмись.
На среднем пальце Жарина синела свежая татуировка: перстень с черепом вместо камня.
— Что ж ты прячешь палец? Подержи, пусть все полюбуются. Теперь всю жизнь придется его показывать. И взрослым станешь, никуда от него не денешься. Как кому протянешь руку, так и представляться не нужно, каждый и сам поймет: Жарин из уголовников. И жене будет ясно, и детишкам твоим.
Мысль, что у него могут быть жена и дети, показалась Жарину такой нелепой, что он прыснул, вежливо отвернувшись.
— Когда тебя привели сюда, говорили тебе, что татуировка — это серьезное нарушение дисциплины? Говорили или не говорили?
— Говорили.
— А для чего тебя предупреждали об этом? Чтобы ты потом не краснел всю жизнь за эти отметки на коже, не проклинал себя за глупость. А ты мне не поверил. А поверил какому-то дураку, который предложил тебе наколоть такую красоту.
Анатолий отвернулся от Жарина и обратился ко всем:
— Что мне остается делать, если человек моим словам не верит, сам себе причиняет зло и другим показывает дурной пример?.. Я вас спрашиваю... Может быть, мне похвалить Жарина, благодарность ему вынести? — Все засмеялись. — Приходится заставлять вас подчиняться дисциплине другими средствами, наказывать приходится... Какого наказания заслуживает Жарин? Решайте сами.
Этого они не ждали, подумали, что Анатолий шутит. Кто-то усмехнулся, подтолкнул локтем соседа.
— Как это — сами?
— Когда я разбираюсь, могу ошибиться. Вам виднее, кто прав, кто виноват. Вот и решайте.
Предложение было слишком лестным, чтобы за ним не скрывалось подвоха, но разглядеть его ребята не могли.
— Носаков! Как ты считаешь, нужно наказывать Жарина или пусть дальше себя разрисовывает? Пальцев-то еще много осталось.
— Не знаю, — после долгого раздумья сказал Носаков.
— Может, кто знает? Все отвели глаза.
— Никто. Ну что ж, я полагал, что с вами можно разговаривать как с разумными людьми, хотел многое доверить вам, но вижу — зря надеялся.
Заключенные решили, что интересная беседа кончилась и их опять отправят по камерам. А уходить не хотелось. Заговорили все сразу.
— Анатолий Степанович... Мы Жарина сами накажем. Вы нам скажите, что хотели.
— Наказывать в изоляторе может только администрация. Если наказывать вздумает кто-нибудь из вас, это будет не нарушение дисциплины, а преступление. Я обращался к вам за советом, чтобы вы определили меру наказания. И только! Понятно?
— Ясно. А что нам еще хотели сказать?
— Руководство изолятора хотело бы, чтобы вы не сидели весь день в камерах, а работали и учились.
В шумном всплеске радости ничего неожиданного не было. Анатолий себя не обманывал. Он знал, что ребят взбудоражило не желание трудиться, а возможность хоть на время покидать надоевшую камеру и нарушить томительное однообразие тюремного дня. Каждый из них уже прикидывал про себя, какую выгоду сможет он извлечь из этой затеи.
— Но прежде, чем допустить вас к работе, нам нужна уверенность, что не станете вести себя еще хуже.
— Не будем!
— Погодите. Если даже в камере вас не удержать от пакостей, то как нам уследить за каждым, когда вы будете за рабочими столами, за учебниками?
— Да не будем мы!
— Даже если я вам поверю, то какая у меня гарантия, что другие, кого здесь нет или кто придет завтра, не воспользуются нашим доверием себе же во вред?
Вопрос был слишком сложным. Все замолчали.
— Изменить распорядок дня можно только при одном условии: если все вы будете отвечать за каждого, а каждый — за всех.
Никто ничего не понял. Но заинтересовались.
— Как это?
— Очень просто. Все будете делать сами. Выработаем условия трудового соревнования. Каждую неделю представители первого этажа будут проверять, как выполняет обязательства второй этаж, и наоборот. У мастера возьмете сведения, кто как работал, учитель даст отметки по учебе. Вместе с воспитателем обойдете камеры, проверите чистоту, сохранность имущества. Тот этаж, который выйдет на первое место, получит право играть в настольный теннис, смотреть телевизор.
Восхищенное «ого!» вырвалось сразу у всех.
— Это не все. Каждого новенького вот на таком собрании актива вы вместе со мной будете знакомить с нашими порядками. Таким образом, даже когда вы уйдете отсюда, останутся ребята, которые будут следовать вашему примеру. Это станет обязательным правилом для всех. Понятно?
— Вроде понятно...
Они все еще не верили, что за неожиданным и соблазнительным предложением не кроется какой-нибудь злой умысел администрации.
— И это не все, — продолжал Анатолий. — Не забывайте, что каждый случай нарушения дисциплины потянет назад весь этаж, то есть причинит зло каждому из вас. Поэтому вы сами будете называть нарушителей, сами будете обсуждать их проступки и предлагать меру наказания. А дело воспитателя — согласиться с вами или нет. Согласны?
На этот раз уже никто не откликнулся. Обменялись шепотком, и вид у них стал такой, словно раскусили наконец начальство, заставили проговориться. Анатолий коснулся самого запретного. До сих пор они были убеждены, что враг у них один — администрация. Поэтому нужно держаться сплоченно, покрывать друг друга и карать предателей. И вдруг им предлагают выдавать своих, осуждать, наказывать, быть заодно с этой самой администрацией... Нет, такое не пройдет. Но и отказываться от пинг-понга, от телевизора, от возможности выйти из камеры и пообщаться с дружками — тоже не хотелось.
Каждый стал соображать, как бы хоть на короткий срок попользоваться обещанными благами и ничего не дать взамен — надуть хитроумную администрацию по всем правилам уголовного мира. Все эти соображения отражались на их лицах, но Анатолий делал вид, что все идет наилучшим образом.
— Если мы такой порядок наладим, каждый из вас поедет не со взысканиями, а с благодарностями, и в колонии его встретят хорошо, и на свободе он будет раньше времени. Это уж наверняка.
— Точно! — выскочил вдруг Жора Лобаков, лишь вчера осужденный за злостное хулиганство. Он уже успел побывать в штрафном изоляторе, боялся плохой характеристики и держался активней всех.
Поддержки остальных Анатолий ждать не стал. Хватит для первого разговора. Пусть обменяются мнениями, пошевелят мозгами.
— На этом сегодня кончим. Отправляйтесь по камерам, подумайте. Теперь все зависит от вас. Если тот, кто делал наколку Жарину, объявится, завтра соберемся снова, обсудим его поступок и двинемся дальше.
Разошлись молча. Анатолий остался один. Этот неравный поединок измотал его. Снова охватили его сомнения в успехе начатого эксперимента.
Рано утром дежурный привел к нему Жору Лобакова.
— Что скажешь?
— Анатолий Степанович, — заговорил Жора вполголоса, косясь на дверь, не входит ли кто, — вы сказали, что можно будет работать и благодарность получить, если нарушителя выдадим, того, кто наколку делал Жарину.
— Плохо ты меня понял, Лобаков. А что ты хотел сказать?
— Я знаю, кто наколку делал.
— Ну и отлично. Сегодня после обеда соберемся, ты и выступи, скажи.
— Что вы, Анатолий Степанович! Да разве я там скажу.
— Только там. Мне шептуны не нужны. Выйдешь и скажешь.
— А мне знаете что за это будет? Ребята в зону передадут, а там...
— Боишься? Хочешь втихую благодарность заработать. Не получится так. Иди.
Медленно тянулся этот день. Никакой уверенности в том, что заключенные назовут имя нарушителя, не было. Значит, собрание придется откладывать. После того как он поставил условие, отступать было нельзя. Перед обедом пришел Косов, карманный воришка, тихий и неприметный, лишь два дня назад доставленный в изолятор. Он опустил голову и, глядя на носки тяжелых ботинок, сказал:
— Это я Жорке наколол.
Все было понятно. Сами ребята заставили его прийти и сознаться. Может быть, пригрозили. Анатолий ничем своих чувств не выдал, сказал спокойно, как о самом обычном:
— Ну что ж, выйдешь сегодня на собрании и расскажешь.
— Анатолий Степанович, — заныл Косов, — не нужно на собрании, вы так накажите.
— А почему не хочешь всем ребятам сказать?
— Так стыдно же.
— А передо мной не стыдно... Ничего не могу поделать, раз со всеми договорились разобрать этот случай, придется тебе выступить.
— Анатолий Степанович...
— Не проси. Ничего сделать не могу. Ребята будут решать.
Косов постоял и вышел.
Это была первая, маленькая победа.
Снова собрались. Но входили без робости, свободно рассаживались. Постороннему человеку могло показаться, что это воспитанники ремесленного училища зашли на беседу в конторку мастера.
— Начнем, — сказал Анатолий. — Первый вопрос: кто занимался в камере татуировкой и обезобразил палец Жарину?
Прошла длинная минута. Поднял руку Косов.
— Подойди сюда. Стань лицом к ребятам. Вот так. Теперь говори.
