Николай Глебов - Бурелом
Встретила ее Митродора. Лукьян с Нестором были на пашне. Савелий после очередной выпивки спал в маслобойне. За чаем мать жаловалась:
— Вот уж скоро месяц как сношка опять ушла из дому. Через это Савелий и пить начал. Просил спервоначала раздел у отца. Тот не дал. Я стала говорить старику: «Отдели ты их. Может, лучше жить станут». Куда там. Как гаркнет на меня: «Не суйся не в свое дело!» Да как не соваться? Я, поди, мать Савелию-то. Жалко. — Митродора поднесла платок к глазам.
— Где сейчас Гликерия?
— У отца живет. — И наклонившись к уху дочери, зашептала: — Баяли мне бабы, что Гликерия с Васькой Обласовым живет. Не раз видели их вместе.
Не заметила мать, как побледнело лицо дочери. Феврония шумно поднялась с лавки.
— С Васькой, говоришь? — стремительно подошла к вешалке и стала одеваться. «Так вот он на кого променял мою любовь! Погодите, голубчики, я покажу вам обоим». Феврония накинула шаль и выбежала из комнаты.
— Куда ты? — крикнула Митродора.
Феврония сердито махнула рукой и вышла за ворота. На улице ни души. Не замечая луж, Феврония зашагала в сторону чистовских изб. «Теперь понятно, почему Василий не вернулся ко мне. А та тихоня, дорогая сношка, обвела нас обоих с Савелием. Пригрели змейку на свою шейку. Погоди, доберусь до тебя, голубушка. Запоешь не своим голосом. Я тебе не Савка, штоб за нос водить...». Лицо Февронии пылало от гнева. К избе Ильи она подбежала, не чуя ног. Пнула дверь и вошла в избу. Илья сидел возле опечка и ковырял шилом хомут.
— Где Гликерия? — не здороваясь, спросила она резко.
Илья не спеша отложил свою работу и спокойно произнес:
— Добрые люди здороваются, а ты что, сорвалась с привязи, что ли?
— Я спрашиваю, где Гликерия? — притопнула ногой Феврония.
— Ты что командуешь здесь? — Илья поднялся с лавки. — А ну-ко давай отчаливай отсюда, дорогая сватьюшка, пока ремнем тебя по мягкому месту не огрел.
Феврония подбоченилась:
— Испужалась я шибко, — пропела она с издевкой и решительно шагнула к столу. — Куда упрятал Глашку? — Феврония пристукнула кулаком по столешнице.
— Да ты что, одурела, что ли? Уехала Гликерия, а куда, знать тебе не надобно.
— Халудора, потачником дочери стал! — Хлопнув дверью, Феврония вышла.
Илья покачал ей вслед головой:
— Правильно говорят: баба да бес — один у них вес.
Гнев Февронии не остывал. «Пойду, однако, посмотрю к избе Обласовых», — думала она.
Старый Обласов с женой и сыном ужинали.
— Хлеб-соль, — бросила Феврония с порога избы.
— Садись с нами ужинать, — пригласил нежданную гостью Андриан.
— Сыта.
— Сытого гостя легче потчевать.
— Не хочу, — усаживаясь на лавку, резко сказала Феврония.
«Поди, хлеб просить пришла, что забрал у нее с осени», — подумал Андриан и отложил ложку. В избе наступило неловкое молчание. Василий поднялся из-за стола и, отойдя к печке, вынул кисет и начал свертывать «козью ножку».
— Ты хоть при гостье-то не кури. Сам знаешь, они не любят табака, — покосился Андриан на сына.
— Открою заслонку.
— Печку выстудишь, — вмешалась мать.
Василий молча положил кисет в карман и посмотрел украдкой на Февронию. «Зачем пришла?» — подумал он с неприязнью. Молодой Обласов продолжал стоять у печки, недобро поглядывая на гостью. Но, встречаясь с ее глазами, отводил взгляд в сторону, и гнев Февронии проходил. Ее губы дрогнули в едва заметной улыбке.
— Ну, фармазон, как живешь? — спросила уже мягко Феврония молодого Обласова. — Почему не сказался, что ушел с тебеневки?
— Сама знаешь. — И, помолчав, спросил в упор: — Зачем избила Калтая?
— Да ведь он мухамет некрещеный, — пожала в удивлении плечами Феврония.
— Что из этого? Калтай такой же человек, как и ты.
Гостья всплеснула руками:
— Ты что, одурел? Вздумал меня с кобылятником немаканым сравнивать, — покачала она укоризненно головой.
— И то правда, — поддакнула мать Василия. — Слыхано ли сравнивать православного человека с каким-то мухаметом, прости господи.
Андриан сердито посмотрел на старуху, но промолчал.
— Ну как, поедешь в Камаган или нет? — спросила примирительно Феврония.
— Нет, не поеду. Осенью мне в солдаты. А может, и раньше возьмут. Да и отцу надо помочь избу переставить.
— Я могу послать лес и плотников, — продолжала уговаривать Феврония.
— Из Косотурья никуда не поеду. — Василий отвернулся к печке.
— Что ж, неволить не буду. — Феврония поднялась со скамьи. — А насчет рекрутчины поговорю с волостным писарем. Может, отсрочку даст. Переделает бумагу и все. Ему ведь не привыкать. Подумай. Я проживу здесь с неделю и перед отъездом зайду. — Поклонившись старикам, Феврония постояла у порога, посмотрела на молодого Обласова, хотела что-то сказать, но, подавив вздох, нажала плечом на дверь.
ГЛАВА 12
Наутро Феврония встретила Савелия во дворе отцовского дома.
— Ты что это закуролесил? — сочувственно спросила она брата.
— Феврония, сестра, скорбна юдоль моя. Где найду купель силоамскую, дабы очиститься от скверны, окружающей меня? — раскачиваясь на нетвердых ногах, заговорил Савелий. — Отец раздела не дал. Глаша ушла. Что мне осталось в жизни? Одна пустота. Чем заполню? — похудевший Савелий вопросительно посмотрел на сестру.
— Работой.
— А для души?
— Съезди к старцам на Исеть.
Савелий горько усмехнулся:
— Заставят поклоны бить и затянут, как над покойником: яки блаженны есмь, еже на позорище не восходят яко прелюбодеянии не совершити, еже грабления терпети кротце... — гнусаво пропел он, подражая старцам.
— Не богохульствуй, а то бог тебя накажет.
— А ты скажи: есть бог? Может, я уже наказан им? — И не дожидаясь ответа, Савелий начал нараспев: — ...Приидите ко мне все страждущие и аз успокою... Приходил и я к богу не раз, слезно просил, чтоб смягчил сердце отца, чтобы вернул Глашу, бог так и не услышал мою молитву. Снял ли камень с моей души? Нет! Он остался глух, и я, как древний Агасфер хожу, не зная пристанища.
— Но у тебя есть родительский дом. Савелий горестно покачал головой:
— Что мне дом, когда нет очага. Там царит ненависть и нет тепла человеческого. Кто мне согреет душу? Мать? Она только и знает, что сидеть за своими четьи-минеями и молиться за спасение души раба божья Савелия. А я вот не хочу быть рабом! — Савелий ударил в свою тощую грудь кулаком. — Не хо-чу! Слышишь, сестра? Не хо-чу! А выхода не вижу. Может, и нашел бы его, если бы вернулась Глаша.
— Придет, — пытаясь утешить брата, сказала с теплотой Феврония.
Савелий отрицательно покачал головой:
— Чую сердцем, что не увижу ее. А все из-за отца.
— Может, и нет, — намекнула она неосторожно про Обласова.
— Феврония, сестра, не тревожь, что болит. Все знаю, все бы простил ей, лишь бы вернулась. Нет, видно, не судьба мне вить свое гнездо. Заклевал ворон мою голубку. Прощай, не поминай лихом своего брата-горемыку. — Савелий опустился перед Февронией на колени. — Помолись за меня.
— Что ты надумал? — испуганно спросила Феврония, помогая подняться Савелию с земли.
— Об одном прошу тебя, сестра: будет в чем нужда у Глаши, пособи, — не отвечая на вопрос, продолжал Савелий. — А сейчас вот посмотри одну штуку. — Савелий судорожно пошарил в кармане пиджака и вынул брелок от часов. — Не узнаешь? Это от тятиных часов. Так вот, этот брелок я нашел в нашей спальне. Видишь, его дужка оборвана? Значит, ворон пытался заклевать голубку, — зашептал побелевшими губами Савелий. — Глаша права, что ушла из этого страшного дома, — Савелий погрозил рукой на окна. — Будь вы прокляты, погубившие мою душу!
— Господи! — только и могла вымолвить Феврония и закрыла лицо руками.
Дня через два Савелий повесился. Хоронили его за кладбищенской стеной: могила самоубийцы не должна быть рядом с теми, кто по-христиански отдал душу всевышнему.
Вечером старец Амвросий вместо панихиды читал домочадцам:
— ...И рече бог ко Иеремию: не молиться о людях сих, аще бо восстанет Моисей и Самуил, не услыши их...
Митродора украдкой вытирала слезы. Лукьян был угрюм. Нестор стоял с опущенной головой, а в соседней комнате, захватив голову руками, металась пораженная страшной догадкой Феврония.
* * *После сева Василий со своим дружком Прохором зачастили к Красикову. Как всегда, Кирилл встретил ребят радушно:
— Заходите, заходите, — здороваясь, заговорил он. — Отсеялись?
— Ага. Теперь за пары принялись, — перешагивая порог избы, ответил Обласов. — Я вижу, за новую работу взялся? — оглядывая старые кадушки и лагуны, стоявшие в сенках, заметил он.
— Бондарничаю. У нас одна забота — работай до пота.
— Ясно, не чета, скажем, Лукьяну, — вмешался в разговор Прохор. — Тому житье, а нам вытье. Ты вот прошлый раз начал рассказывать нам про большевиков, да помешал двоеданский псалмопей, который принес тебе лагушку для починки, — продолжал Прохор.
