Алексей Ельянов - Просто жизнь
Даниил Андреевич замолчал, опустил голову, он будто устал от своей горячей речи или немного смутился оттого, что спасение, которое он предлагает всем, такое ненаучное.
До боли сжалось сердце, когда Петр представил, что Даниила Андреевича могло и не быть сейчас в живых, и не плыли бы они по Неве, если бы разрывная пуля ударила чуть-чуть повыше… или не нашелся бы друг, щуплый и бесстрашный солдат Родины Сергей Иванов, с великой любовью и верой в своего командира.
Что-то противоестественное, дикое было в том, что профессор должен был бежать по изрытому снарядами полю, кричать изо всех сил, размахивать оружием, зажатым слабой рукой. Но сколько их, защитников отечества, совершенно не умевших воевать, пожилых рабочих, певцов, дирижеров пошли на верную гибель? Но как знать, если бы не было стольких жертв, смогли ли бы мы все сейчас подниматься вверх по этой прекрасной, такой Мирной, доброй реке, наслаждаться этим покоем, этой зеленой красотой вокруг на свободной своей земле.
Ладога началась сразу за Петрокрепостью, тихая, ласковая, в зорях белой ночи. А дальше — Свирь и старинный поселок Свирица. Там жизнь не обходится без лодок, на моторках ездят в магазин, в клуб, на работу, в роддом, в гости. Поселок этот называют «Северной Венецией».
И вновь — берега, берега, поросшие светлым сосновым лесом, с корнями, свисающими над желтыми обрывами. Когда началась Онега, открылся простор, безбрежье воды, «Короленко» свернул к столице Карелии Петрозаводску. Город широких улиц, проспектов, тенистых парков и высоких домов, во многом напоминающих петербургские строения, приподнялся на холмах. А над всем и всеми, как огромный маяк, — телевизионная вышка.
И вот началось царство голубой воды и бесчисленных островов, заваленных серыми валунами, поросших разлапистыми темными елями. Одни острова были суровые и сумрачные, другие — мягкие, лиственные, трепетные. Но все они, как крошечные гостеприимные государства, манили к себе красотой, покоем и загадочностью.
Выплыло навстречу двадцатидвуглавое северное чудо — Кижи. Серебром светились деревянные купола-шлемы, кружились птицы в розовом небе, смятение и восторг испытывали, должно быть, все, кто приближался к храму. Века встречались на Онеге.
Остановка, неторопливые прогулки по всему кижскому погосту. Там старинная мельница с широким размахом крыльев, тут уютная часовенка, у самой воды хорошо сохранившийся, привезенный из соседних поселений богатый просторный дом со всей старинной утварью; на лугу табун коней; на холме старое кладбище; широкое небо над головой и дали вокруг, от которых просторнее и человечнее становится душа.
И снова в путь по голубым дорогам. Теперь уже без комфортабельного озерного лайнера. Пришлось идти дальше теплоходами местных рейсов и даже плестись на барже, вместительном лихтере, увлекаемом юрким трудягой буксирчиком. «Повенец — свету конец», — говорили когда-то, а теперь именно оттуда начинается Беломорско-Балтийский канал, вырванный в скалистых породах взрывами, вырытый, выломанный ломами да кирками многих тысяч людей.
Берега тихие. Пришвинский «край непуганых птиц», но в этой тишине почудилось Петру что-то затаенное, как будто остались и замерли человеческие голоса на выдохе, на выкрике, и суровый лес навечно вобрал эту напряженную немоту.
На пути встретился Беломорск, или, как еще его звали, «Сорокская, Сорока», — оттого, что вырос он на сорока островах в устье быстрой пенистой реки Выг. По ее берегам и на валунах, окруженных бешеной водой, вместе с новыми зданиями стояли патриархи — основательные, широкостенные избы, почерневшие, покосившиеся, с резными наличниками и маленькими подслеповатыми окнами. В Сороке дух прошлого почувствовался особо. Живут там еще до сих пор люди, помнящие старинные сказания, песни, плачи.
Чем дальше продвигались путешественники к северу, тем больше, ощутимее окружал их край своей суровостью, доставшейся в испытание многим и многим людям, лишь ненадолго обласканным коротким летом да пышными сияниями светлых ночей.
Петр каждую минуту чувствовал, что продвигается по трудным путям нынешних и далеко минувших времен. Отважно сюда «ходили» русичи, забирались в опасные дали, чтобы было чем похвастаться перед иноземцами, являвшимися со всей Европы на торжища в Новгород Великий, город-государство, владевшее несметными землями от Сумского посада на Белом море до водораздела Западной Двины и ильменских рек.
Умели люди новгородские «ходить дружно» в поисках красной рыбы, ловчих соколов, дорогого пушного зверя, свободы и тишины, и всяких диковин заморских. Многие оставались в северных землях навсегда. Любили они прочность домов своих, налаженность быта, незыблемость уклада, какой был по душе, и потому селились на заимках, стойко одолевая все прихоти северного края.
«А ведь не случайно я здесь, — подумал Петр. — Многое, оказывается, предопределено в жизни…» Он вспомнил разговор с Ольгой на берегу Нерли под Суздалем. Тогда они говорили о неожиданных поворотах судьбы.
Петр был еще только в поисках себя, но общее набавление этих исканий ему представлялось верным, время от времени он видел свет и чувствовал напряженность своей внутренней радуги.
«Быть может, я совершу и кругосветное путешествие, о котором мечтал в юности… — подумал Петр, крепко держась за поручни скачущего, пробивающегося сквозь волны катера. — Надо только очень и очень захотеть… Природа дает нам шанс, возможность победы, достижение желаемого — это и в ее интересах… надо только очень-очень верить, хотеть…»
Он представил себя в окружении океанских волн на парусном судне, именно на паруснике, какой видел однажды в Ленинграде, у причалов набережной Крузенштерна. Белый четырехмачтовый красавец тогда спас его от уныния и даже отчаяния.
Это был день, когда Петр провалил экзамен в университет. Казалось, мир обрушился. Ходил тогда по Ленинграду вдоль каналов и рек с чувством, что все кончено, больше нет смысла жить… И вдруг увидел мачты, реи…
Парусники, великие морские открытия, мужество и стойкость знаменитых капитанов всегда волновали, поддерживали Петра, пробуждали в нем самые смелые романтические мечты. «Жизнь прекрасна, хотя бы только потому, что есть на свете такое…» — не раз думал он. И теперь вот, встретившись с настоящим парусным судном в трудную минуту своей жизни, он снова подумал о том, что жизнь прекрасна, прекрасна несмотря ни на что, и нужно не унывать, а действовать. И Петр подал документы в профтехучилище, которое готовило строителей кораблей.
Мастер группы оказался до суровости строгим к своим ученикам. В первые дни Петр никак не мог его принять. Но когда увидел кабинет технического творчества, самоделки судов, сработанные руками ребят, воспитанников мастера Пахомова, понял, что попал к человеку, по-настоящему знающему свое дело. И началась учеба.
Мастер не просто приобщил Петра к тайнам судостроения — сумел заставить влюбиться в профессию. Потом он передал Петра, как говорится, с рук на руки своему фронтовому другу, мастеру стапеля Титову. «Вот с этого момента и начался тайный путь сюда, к Белому морю…»
Петр не считал себя робким человеком, но, как только ему дали первое рабочее задание, пришел страх. Все знания вылетели из головы, не унять было предательский «мандраж», когда его попросили «прихватить огоньком уголочек», он с ужасом взглянул на сварочный аппарат. Варил долго, мучительно преодолевая стыд, а когда услышал басок Титова: «Академик, это делается вот так…» — готов был провалиться сквозь землю.
И еще не раз и не два он слышал от Титова: «Эх, академик…», отходил в сторонку, чтобы посмотреть, как нужно работать.
Надо было еще «втянуться» в рабочую, самостоятельную жизнь. Вставать в шесть утра, без сонной раскачки приступать к работе, научиться распределять силы на весь день, и не сутулиться, как бы ни устал после смены. Надо было привыкнуть с полуслова, с полувзгляда понимать партнера по работе. Хотелось побыстрее стать «своим и надежным».
Многому нужно было научиться Петру у всех, от знаменитого мастера Титова до самого молодого, но уже опытного слесаря-судосборщика, крепкого парня Сани Сидорова, большого любителя пива и охоты на зайцев. И Петр решил не скрывать, не стесняться, когда чего-то не знал, не умел, — спрашивать у каждого, кто хоть чем-то может помочь ему. Все это особенно нравилось Титову: «Академик, я тобой пока доволен, — сказал он однажды. — Правильно поступаешь — нечего полтинник выдавать за рубль. Все должно быть по правде, а иначе мы такое в жизни наворотим — не расхлебаешь. Каждый должен понять, чего он стоит и какое ему место в общем деле, чтобы не валять дурака и не надрываться. Ты наш, ты свой, — я это чую».
Сидели они на старых ящиках и курили. Теплый ветер с Невы уносил легкий дым к высоким лесам, облепившим пузатую корму высоченного сухогруза. Еще немного, и взорвет он невскую воду, зароется в пене, а потом загрохочут якорные цепи, разрывая тонкие лини в клочья, и закачается готовенькое судно на спокойной воде под веселые крики всех, кто его создавал. Титов мог бы выставить перед собой целую флотилию. Он и Петру предложил этот славный путь создателя кораблей, он верил, что Петр сможет быть ему настоящей заменой. Но все вышло по-другому.
