Алексей Мусатов - Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Увидев председателя сельсовета, он понимающе и довольно усмехнулся:
— Тихон Кузьмич в полной своей, так сказать, красоте и прелести!
Митя бросился к Еремину:
— Дядя Никита! Папаня домом ошибся... Скажите ему...
— Ну что ты, голубь сизокрылый! — с деланным испугом замахал руками Еремин. — Как я могу поучать и прекословить представителю власти! Мы под ним, как под богом, ходим. — Он со смиренным видом присел около палисадника на скамейку и подмигнул мальчишкам за бревнами: подождите, мол, то ли еще будет.
Из-за бревен послышались веселые восклицания:
— А неплохой домик председатель облюбовал!
— Губа не дура!
— Дядя Тиша, спойте песенку!
— Речугу закатите!
— Камаринского!
Степа толкнул Шурку в бок:
— Да они потешаются над ним! Какой же это председатель?
— Вот уж такой... — Шурка сердито цыкнул на мальчишек: — Чего человека задираете? Топайте отсюда!
— Сам топай! — огрызнулся Уклейкин. — Не у ваших бревен лежим.
Митя подозрительно покосился в сторону бревен — не иначе как там укрылись мальчишки и потешаются над председателем.
Он снова ринулся к отцу и повис у него на руке:
— Папаня, пойдем! Ну, папаня!
Горелов, устав, видимо, барабанить в дверь, как-то сразу обмяк и грузно осел на верхнюю ступеньку крыльца. Потом расстегнул портфель, засунул в него руку и принялся извлекать оттуда пироги, ватрушки, печеные яйца; куски колбасы и все это раскладывать на две кучки.
— Это Сереге... Это Митьке, — бормотал он. — Ешь, ребятки, угощайся! Отец у вас добрый... Я вам и обновки справлю. Дай только срок...
Неожиданно Горелов достал из портфеля круглую сельсоветовскую печать. С удивлением посмотрел на нее, словно не понимая, как она примешалась к пирогам и яйцам, ухмыльнулся, подышал на печать и с размаху шлепнул ею о ступеньку крыльца:
— Вот! Пусть знают! Здесь живет Тихон Кузьмич, председатель. Приложением печати заверяю... А могу и расписаться самолично. Целиком и полностью. Нам нетрудно.
За бревнами дружно захохотали:
— Дядя Тиша, почем нынче справки?
— За самогон отпускаешь или за сало?
Митя залился алой краской, выхватил у отца из рук печать и спрыгнул с крыльца.
Горелов, забыв про гостинцы и портфель, попробовал встать, но, покачнувшись, только съехал на две ступеньки ниже.
— Митка... выпорю! — взревел он. — Целиком и полностью... Верни печать!..
— Вот и всегда так, — жалобно шепнула Таня брату. — Кому смех, а Митьке — горе. От стыда сгоришь за такого батьку. — И она принялась тормошить мальчишек: — Да помогите вы Митьке, чурки бесчувственные! Отведите дядю Тишу домой.
— Отведешь его! — поежился Сема Уклейкин. — Он как тряхнет...
— А может, все-таки попробуем? — поднимаясь из-за бревен, сказал Степа. — А, Шурка?
Степа, Шурка и еще несколько ребят двинулись к крыльцу, подхватили осоловевшего председателя под мышки и поставили на ноги.
— Чего вам? Чего? — сжав кулаки, бросился к мальчишкам Митя — ему было мучительно стыдно за пьяного отца. — Не лезьте в чужое дело... Сам доведу.
— Митя, так он же как мешок с травой, — шепнула Таня.
И верно, Горелов еле передвигал ноги и всей тяжестью налегал на плечи мальчишек.
— Вы его водой окатите, он сразу очухается, — посоветовала Таня, когда процессия поравнялась с колодцем.
Мальчишки со смехом сунули голову председателя под колодезную струю. Холодная вода довольно быстро протрезвила пьяного Горелова.
Он долго еще держал голову под струей, потом напился, вытерся подолом рубахи и, не глядя на мальчишек, огуменниками побрел к дому. Митька, перекинув портфель за спину, понуро плелся позади.
— Достается парню, — сказал Степа.
— Да, жизнь у него не сахар, — со вздохом подтвердил Шурка.
ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА
Кончились угарные праздничные дни. Деревня отшумела, отгуляла.
Филька до того пристрастился к вину, что в последний день праздника раздобыл где-то бутылку самогона-первача, тайно распил ее с Фомой-Еремой и сильно захмелел. Пошатываясь, он бродил по улице, задирал мальчишек, диким голосом орал песни, потом схватился на перепляс с каким-то парнем из соседней деревни.
Наконец, мучимый жаждой, он направился домой напиться квасу. Дверь в сени была на запоре, и Филька стал пробираться в избу через двор.
В темноте он наткнулся на теленка, что лежал на соломе. От выпитой самогонки у Фильки кружилась голова, и теплый теленок показался ему долгожданной постелью. Филька снял рубаху и, прижавшись к теленку, крепко заснул.
Во дворе его и обнаружил отец, вернувшийся на рассвете с гулянья. Он отодрал сына за уши и перенес его в кровать.
Утром Илья Ефимович чуть свет поднял всю семью.
— А ну, гулены, пора и честь знать, — сказал он, недовольно оглядывая невыспавшихся дочерей и разомлевшего, вялого Фильку. Скользнул взглядом и по Степе, который торопливо натягивал зеленую юнгштурмовку.
— Э, нет! — заметил дядя. — Парадный-то костюмчик придется скинуть. Тут тебе не колония — ручки в брючки не погуляешь.
Таня дернула брата за рукав и шепнула, что сегодня начинается «навозница». Степа быстро переоделся.
Навоз возили на четырех лошадях — две были свои, а две Илья Ефимович нанял у соседей.
Через широко распахнутые ворота подводы въехали во двор, и мужики, нанятые на поденную работу, острыми железными вилами наложили на телеги дымящийся, влажный навоз.
Затем к телегам подошли Филька, Степа, Таня и Нюшка. Нюшка с матерью пришли работать к Ковшовым чуть свет.
— Поглядывай там, — предупредил отец Фильку. — На чужую полосу навоз не завезите.
— Знаю, не маленький. Наши полосы меченые — три колодчика! — с достоинством ответил Филька и подал команду трогаться.
Лошади натужно вывезли тяжелые возы на дорогу. Крупные синие мухи кружились над ними. Острый запах навоза стоял на улице.
Филька, подложив под себя доску, устроился на самом верху навозной кучи и крикнул Степе, чтобы он сделал то же самое — им сегодня навоз возить не перевозить, а ноги у них не казенные.
Степа посмотрел на Таню и Нюшку. Девочки шли рядом с лошадьми, держась за оглобли, и совсем не собирались забираться на подводы.
И Степа сделал вид, что не расслышал Филькиных слов.
На паровом поле, заросшем молочаем и желтоглазой сурепкой, Филька отыскал полосу своего отца, помеченную тремя ямками. Ребята свалили навоз небольшими кучами на полосу и повернули подводы обратно к деревне.
До вечера сделали до десяти ездок.
И так пошло день за днем.
Лето выдалось на удивление благодатное — в меру погожее, тихое, солнечное, с ясными, чистыми зорями по утрам, с пышными малиновыми закатами, с богатыми звездными россыпями по ночам. На вырубках и в лесу было полно ягод, на реке хорошо клевали плотва и окуни, а голавлей под корягами мальчишки ловили прямо руками. Но Степа ничего этого не замечал.
Без привычки он сильно уставал. К вечеру голова у него становилась тяжелой, словно чугун, ныли руки и ноги, спина разламывалась, и за ужином его мучительно клонило в сон. Уставала и Таня.
Они молча уходили в сарай, валились на пахучее сено, молниеносно засыпали, а утром с трудом продирали глаза.
— Что, брат, не по носу табак? Не сладко в деревне-то? — посмеиваясь, спрашивал Илья Ефимович. — Это тебе не в колонии. У вас там режимы да расписания, а у нас все по солнышку: с ним встал, с ним лег. Всё горбом да хребтом брать надо...
— Я привыкну, — оправдывался Степа.
— А ты того... похитрее будь, — поучал наедине Степу Филька. — Особо-то не чертоломь. На нашего батю не угодишь.
Сам Филька отлично умел хитрить. В самый разгар работы он начинал стонать и жаловаться, что у него болит живот, или принимался искусно хромать, уверяя всех, что подвернул ногу, и сердобольная мать обычно отпускала его домой.
В жаркий полдень, когда все отдыхали, Филька старался убежать на речку и утаскивал с собой Степу.
Он охотно знакомил брата с кольцовскими мальчишками, всегда подчеркивая при этом, что Степа колонист, городской житель, парень смелый и сильный. Он всячески расхваливал Степины способности упражняться на турнике, его умение бегать и прыгать.
На речке Филька затевал шумные состязания. Он бился с братом об заклад, что тому ни за что не обставить его ни по плаванию, ни по прыжкам в воду. Раззадоренный Степа плавал, напрягая все силы, очертя голову бросался с ивы в речку и подолгу держался под водой.
— Вот это да! — восторгался Филька. — Тебе бы только под водой жить.
Особенно же любил Филька борьбу. Собрав мальчишек, он предлагал Степе помериться с ними силами.
— А зачем? — отказывался Степа. — Я не умею.
