Ярослав Галан - Об этом нельзя забывать:Рассказы, очерки, памфлеты, пьесы
— Ох, сэр! Не напоминайте мне в такое чудесное утро о наших английских родичах. Узнав, что о них так много говорят, они еще чего доброго лопнут от спеси. Другое дело, что это, вероятно, был бы наилучший выход из создавшегося положения.
— Это голос шотландской крови?
— Нет — американской. Шотландская фамилия досталась мне от мужа... Вы, кажется, могли уже не раз наблюдать взаимоотношения между нашими джи-ай и томми[7].
— Да, это взаимная «блестящая изоляция».
— Я назвала бы это иначе, но пусть будет по-вашему. К вашему сведению, меня тревожит не английская политика. От британского аристократического вола наивно было бы требовать чего-нибудь большего, чем кусок тухлого мяса.
— В большинстве случаев эту политику трудно отличить от американской, не так ли?
— Вы угадали. Больше всего раздражает, нет, бесит меня, когда я слышу или читаю эти нестихающие комплименты наших нынешних светил над могилой президента, поклявшегося избавить человечество от войны, нищеты и страха. Это уже нечто худшее, чем лицемерие, это цинизм.
Возмущение миссис Маккарди содержало все элементы искренности: ее голос сливался теперь с гневным рокотом мотора, преодолевавшего подъем.
Немного погодя она добавила:
— Печальнее всего то, что народы не видят трагизма ситуации или не хотят его видеть.
— Народы здесь ни при чем, миссис.
Миссис Маккарди иронически оттопырила губку.
— Если смотреть с высоты ваших принципов, быть может, это и так. Но позвольте мне иметь собственное (надобыло слышать это «собственное») мнение; мнение, рожденное в конце концов юнрровским опытом.
Разговор становился интересным. Я счел необходимым поспешить собеседнице на помощь.
— Надеюсь, вы согласитесь со мной, что этот юнрровский опыт дорого обходится народам, и боюсь, обойдется еще дороже...
— Несомненно. Есть святыни, которыми нельзя торговать безнаказанно.
— Таким способом можно утратить не только моральный кредит...
Она покосилась на меня:
— Можно утратить, говорите? Он уже утрачен. Особенно после скандала в Дахау.
— В Дахау? За Дахау отвечают сегодня нюрнбергские обвиняемые.
— А впоследствии мы все ответим перед судом истории.
— Вы, очевидно, имеете в виду Мюнхен и его результаты?
— Нет, сэр. Я говорю теперь о Дахау и обо всем, что произошло там после ликвидации лагеря. Не удивляюсь, что вы успели уже забыть об этом. А я не забыла и не забуду, что американские солдаты нарушили священное право убежища. Надо было видеть, как эти люди плакали и рвали на себе волосы, когда их передавали вашим властям!
Я не верил своим ушам.
— Миссис Маккарди! Вы проливаете слезы над...
— О, еще бы, над коллаборационистами, предателями, или как вы их там называете. Однако для меня, американки, они прежде всего люди, страдающие люди. К тому же не забудьте, сэр, что война ведь уже кончилась.
Логика моей собеседницы была достойна ее этических принципов.
— Вы ошибаетесь, миссис. Еще не кончилась, ни в коем случае не кончилась война против уцелевших камелотов[8] достаточно известного вам Адольфа Гитлера и против...
— ...идиотов, вы хотели сказать? Спасибо.
— Не за что. С идиотами было бы не так уж трудно справиться. Хуже, когда этих камелотов протежируют няньки вроде вас, миссис.
— Ваша склонность к эпитетам, сэр...
— Менее, наверняка менее опасна, чем ваша забота о последышах нацистского дьявола. Впрочем, могу вас успокоить: американцы выдали всего несколько десятков предателей и то лишь потому, что те в прошлом стреляли по вашим джи-ай. Основная же масса, несколько сот тысяч этих негодяев, все еще пребывает под вашей любвеобильной опекой.
— У вас, должно быть, нетерпимость в крови, если вас не волнует даже судьба несчастных детей.
Я не успел ответить. Внезапно заскрежетали тормоза, и миссис Маккарди остановила машину перед двумя молодыми джентльменами в американской форме (без знаков различия) и с красно-белыми ленточками на груди. Оба джентльмена показывали пальцами на небо.
— Садитесь,— сказала с материнской улыбкой миссис Маккарди.
— Данке шейн! — ответили джентльмены с чистым галицийским акцентом и сели в машину.
Меня удивило, откуда они взялись в этой безлюдной местности.
— Вы где живете? — спросил я.
Украинская речь не произвела на джентльменов никакого впечатления. Один из них, шатен, с широким шрамом на щеке, лениво ткнул пальцем в сторону леса. И в самом деле, в перелеске можно было разглядеть трехэтажный дом казарменного типа, весь увитый, точно плющом, гирляндами полуголых загорелых тел. Эта картина заметно смутила мою спутницу, и ведомая ее рукою машина чуть не врезалась в ограду из колючей проволоки.
— Если не ошибаюсь, миссис Маккарди, это ваши воспитанники...
На лице ее проступило нечто подобное румянцу.
— Вы не ошибаетесь.
— Не считаете ли вы, что безделье не самый лучший способ воспитания?
— Этот вопрос я прошу вас задать кому-нибудь другому.
— Кому?
— Ну хотя бы даже командованию третьей армии ЮНРРА, которое, к сожалению, заботится лишь о телесных потребностях перемещенных лиц.
Должно быть, миссис Маккарди чувствовала себя неловко.
— Не надоела вам такая жизнь? — спросил я у наших пассажиров.
— Какая именно? — переспросил полный брюнет мелодичным львовским говорком.
— Безделье.
— Нет.
— И так до самой смерти?
— Мы еще не собираемся умирать.
— О нас думают американцы,— прибавил шатен.
— И что же они придумали?
— Говорят, что нас еще подкормят немножко, а потом поедем в их армию, в Японию или еще куда-то. Обещают нам американское подданство после трех лет службы.
Я лояльно переводил миссис Маккарди все, что говорили «перемещенные» джентльмены.
— Вы поляки?
— Нет,— ответили дуэтом пассажиры,— мы украинцы. Поляков уже взяли в охранную роту. Там они охраняют американское имущество.
Справа от дороги тянулось огромное поле, ощетинившееся сотнями, тысячами пушечных стволов. У входа стоял сторож этого монументального склада в американской каске с польским орлом.
— Сервус, Ясь! — крикнул ему брюнет и, обращаясь ко мне, сказал: — Это из «бригады Святого Креста» НСЗ[9]. Как пришли год назад из Польши целым подразделением, так и служат подразделением.
— Холерические парни,— уточнил информацию шатен.— Поссорятся за картами и сразу — в ножи.
— А вы?
— Мы на деньги редко играем. ЮНРРА мало платит.
— А можно ли узнать, почему у вас на лацканах ленточки польских цветов?
— Нам сказали, что так лучше — большевики не будут иметь на нас прав.
— Кто же мог вам так сказать?
Миссис Маккарди торопливо прервала нашу беседу:
— Боюсь, сэр, что вы злоупотребляете болтливостью простодушных ребят. Неужели вы не хотите понять, что интеллектуальный уровень этих парней ни в какой степени не соответствует вашим, мягко говоря, чрезмерным требованиям? Я уже не говорю о том, что ваш способ задавать вопросы напоминает следствие. Неужели вы даже здесь, где господствует американское право, не можете простить этим симпатичным парням, что они по-своему понимают и любят свободу? Разве вы...
— Ви шпет ист ден?[10] — прервал поток ее красноречия брюнет.
Миссис Маккардиоторвала левуюрукуотруля, и на солнце блеснуло золото ее часов.
— Двадцать пять десятого,— ответила миссис с материнской улыбкой.
Не успели мы проехать и двухсот метров, как брюнет, стараясь, должно быть, показать свое пристрастие к американским манерам, фамильярно потрепал миссис по плечу.
— Стоп,— крикнул он, и машина послушно остановилась.
На этот раз джентльмены решили блеснуть манерами нашего полушария. Сперва шатен, затем брюнет припали к ручке миссис Маккарди. Выглядело это очень мило. О, миссис Маккарди прощалась со слезами на глазах.
Внезапно она вспыхнула и, оторвав взгляд от молодых людей, скрывшихся в глубине придорожного леса, устремила глаза на меня. Это не предвещало ничего хорошего.
— Теперь я понимаю, почему вас не любят! — прошипела она.
— Меня?
— Всех вас! Ведь в каждом из вас сидит фанатичный Торквемада, не способный понять, что и в груди еретика может биться благородное сердце.
Она произнесла эти слова с убийственным сарказмом.
Джип летел, как стрела.
— Передержка, миссис. Во-первых, ни павеличи, ни бандеробцы не напоминают мне ни одного известного из истории еретика. Разве если назвать еретиком Иуду Искариотского.
