Аркадий Львов - Двор. Книга 1
— Товарищ Лапидис, — обратился Дегтярь, — по-моему, вы хотели сказать несколько слов как спец.
Лапидис пожал плечами и заявил, что ничего определенного сказать сейчас не может, поскольку неясно, какой фронт работ можно будет обеспечить. Другими словами, смогут ли все получить на строительстве конкретное задание.
— Товарищ Лапидис, — Дегтярь вынул руку из-под тужурки, рассек ребром воздух, — вы рассуждаете неправильно: будет каждый иметь в данный момент конкретное задание или не будет — вопрос второстепенный. Главное, чтобы человек находился здесь, рядом со всеми. Во всяком деле имеются две стороны: экономическая, то есть хозяйственная, и воспитательная — вторая по счету, но отнюдь не по важности. Вы меня поняли, инженер Лапидис?
Лапидис не ответил прямо, понял или не понял, а повторил свой довод насчет фронта работ, ибо его, как спеца, интересует в первую очередь именно это — фронт работ. А поскольку объект на сегодняшний день имеет пол-лопаты и четверть кельмы на человека плюс квалификация дворовых строителей — нуль в десятой степени, он не видит оснований дискутировать по предложенному вопросу.
— Я вас хорошо понял, инженер Лапидис. Если вы меня поняли, как я вас, — улыбнулся товарищ Дегтярь, — считайте, мы понимаем друг друга без переводчика. Однако мы позволим себе продолжить эти бесплодные дискуссии, ибо с нашей точки зрения они отнюдь не бесплодные, а совсем наоборот. Как говорится: та кукушка, да не та избушка.
— Ай, Дегтярь! — крикнул Иона Чеперуха. — Говори еще!
Иона Овсеич поднял правую руку, большим пальцем в сторону Лапидиса:
— Наш уважаемый спец упрекнул нас: дескать, нуль без палочки, а суетесь туда же, в ученые. Под предлогом заботы о деле, нам хотят навязать говорильню на тему, могут ли советские люди, в данном случае наш двор, своими силами реализовать поставленные задачи, или не могут. А нам говорильня не нужна, здесь не английский парламент, и мы отвечаем: держите, высокочтимый спец, свое мнение подальше, при себе, а то как бы не вышло конфуза. История знает немало примеров.
При чем здесь история, бросил реплику Лапидис, речь идет о специфических вопросах строительства.
— Инженер Лапидис, — Иона Овсеич прищурил правый глаз, корпус наклонился немного вперед, — история всегда при чем!
— Браво! — захлопал Граник и выскочил в проход. — Браво!
Другие тоже захлопали, а Лапидис только пожал плечами, как будто удивлялся, что все за товарища Дегтяря, а он со своим ученым мнением сидит один.
Предложения Малой и Дегтяря голосовали в соответствии с очередностью поступления. Некоторые пытались голосовать дважды — и за то, и за другое, — пришлось повторить процедуру. Товарищ Дегтярь получил подавляющее большинство, можно было не делать подсчета.
На следующее утро из прачечной вынесли два десятиведерных котла. Про эти котлы Степа Хомицкий сказал, что они простояли пятьдесят лет и могут еще три раза столько. Да, подтвердил Ефим, вещи переживают людей, а техника шагает семимильными шагами и каждый день придумывают что-нибудь новое, скоро от вещей негде будет повернуться. Но, с другой стороны, сегодня уже нет таких мастеров, как в старое время: раньше человек всю жизнь до самой смерти мог оставаться подмастерьем, а сейчас всякие курсы-шмурсы, раз-два — и получай диплом, прямо из духовки. Вообще, скоро все будут иметь высшее образование. А работать кому? Работать некому: все будут чесать языками.
Степа засмеялся и сказал: если так, у Ефима, можно считать, уже три диплома. Нет, возразил Ефим, у него лично нуль целых, хрен десятых, но по своей части он заткнет любого спеца с его дипломом. А его и затыкать не надо, сказал Степан, ты не мешай ему — он сам заткнется.
— Как Лапидис! — подхватил Ефим. — Они думают, все можно написать в книжке. А было время, не умели писать, не умели читать, а делали так, что ученые до сих пор ломают себе голову.
— И еще сто лет будут ломать, — сказал Степан.
— Сто?! — засмеялся Граник. — Еще двести, еще тысячу лет! И все равно не догадаются. Вчера я зашел в исторический музей, возле бульвара Фельдмана. Там лежит фараон. Лицо, как у старика Киселиса, немножко темнее. Сколько, ты думаешь, ему лет?
Степа сказал, что не знает точно, а гадать не хочет.
— Ну, все-таки, — настаивал Ефим, — не надо точно, приблизительно.
Степа повторил, что гадать не хочет, но цифру назвал: пятьсот лет.
— Пятьсот! — захохотал Ефим, — А тысячу пятьсот не хочешь! А две тысячи пятьсот! А пять тысяч!
Степа признал свою ошибку, однако поинтересовался, сколько же в точности лежит фараон, у которого лицо, как у старика Киселиса.
— Две тысячи сто тридцать лет! — Граник поднял палец. — Иисус, если бы он был на самом деле, мог бы иметь его прадедушкой. А где теперь твой Иисус Христос? Кто-нибудь видел его кости, его ботинки, его штаны? А фараона я вчера видел собственными глазами и сегодня могу пойти опять. Он лежал пятьсот лет, он лежал тысячу, полторы тысячи, две тысячи — и ему ничего. Он лежит две тысячи сто тридцать лет — все равно ничего, а ученые ломают себе голову, как он не гниет, и хоть бы на миллиметр подошли ближе! Две тысячи лет не знали, сказал Степа, а завтра возьмут и узнают.
— Наивный человек! — совсем разошелся Ефим. — Две тысячи лет не могли догадаться, а тут в один день! А для нас этот секрет, как хлеб, как воздух: надо бальзамировать вождей, чтобы наши правнуки тоже могли видеть своими глазами. Вот как раз мадам Малая пришла.
— Нет, — сказала Клава Ивановна, — я пришла не как раз, я уже полчаса здесь торчу: когда вы пожалеете свои языки и дадите работу рукам! Тачки во дворе стоят порожние, а Граник и Хомицкий ведут басни про фараонов.
— Фараонов? — удивился Ефим. — Каких фараонов? Мы говорим про теперешнюю науку, что она не умеет бальзамировать вождей, а пять тысяч лет назад умели.
— Что значит не умеет! — возмутилась мадам Малая. — А Ленин! Он лежит в Мавзолее как живой. Я ходила пять раз — и никакой разницы.
— А Дзержинский, а Фрунзе, а Киров, а Куйбышев! — Ефим загнул четыре пальца. — А Максим Горький! Я хочу посмотреть на Максима Горького.
— Ты делаешься или ты в самом деле? — поразилась мадам Малая. — По-твоему получается, все люди одинаковые и всем надо строить мавзолеи.
— Нет, — сказал Граник, — мавзолей должен быть один. Но саркофаги, чтобы крышка была из стекла и видно было, кто лежит, надо. Я хочу видеть Кирова — я смотрю Кирова, я хочу видеть Максима Горького — я смотрю Максима Горького.
— Ты хочешь видеть Кирова, — переспросила мадам Малая, — ты хочешь видеть Максима Горького — кто тебе не дает? Иди в кино Фрунзе, там ты не только увидишь — ты услышишь, как они говорят, как смеются, как встречаются с народом. Ты забудешь вообще, что их уже нет среди нас. А теперь сам скажи: это может сравниться с саркофагом, пусть он даже весь из стекла будет?
— Малая права, — сказал Хомицкий. — Кино лучше саркофага.
— Кино лучше саркофага! — Ефим схватился за голову. — Кино — это просто картинка, а саркофаг — это прямо из жизни: хочешь — смотри, хочешь потрогать руками — трогай.
— Ефим, — поймала на слове мадам Малая, — ты же говорил, что хочешь смотреть через стекло, а теперь тебе мало, теперь ты хочешь потрогать.
— О! — воскликнул Ефим. — Так что лучше: кино или саркофаг?
— Хорошо, — уступила мадам Малая, — если тебе так нравится саркофаг, придет время, двор выхлопочет персонально для тебя, а надпись можешь сделать сегодня: здесь лежит Ефим Граник, первый бузотер на всю Одессу.
Не, сказал Ефим, он не может сделать себе надпись: он не знает иероглифов. Ничего, ответила мадам Малая, пусть напишет по-русски: авось, поймут.
Степан засмеялся, Ефим пытался найти меткое слово, но, как назло, все улетучились. Мадам Малая сказала, можно не спешить, в саркофаге даже фараоны имеют свободную минуту.
— Фараоны, — тут же подхватил Ефим, — да, а рабочий человек — нет!
Мадам Малая честно признала: теперь они квиты, — но насчет компании Граник—Хомицкий прямо объявила, что ее надо немедленно ликвидировать, иначе везде пустит свою инфекцию.
Степа остался в прачечной, в помощь ему дали Аню Котляр, а Ефима перевели на вывозку строймусора, поскольку у тачечника Чеперухи сегодня была полусмена, которая начиналась до обеда.
— Малая, будь здорова и не кашляй! — крикнул Чеперуха из подъезда, Клава Ивановна пожелала ему того же и напомнила, чтобы не очень задерживался: чем раньше придет, тем раньше доработает свое с вечерней сменой.
Дина Варгафтик сказала, вечерняя смена у Чеперухи будет, когда на ладони вырастут волосы или прямо во двор переведут Привоз с его винными рядами.
— Многоуважаемая, — обратился Граник, — человек должен быть отзывчивым. Если Чеперухе нравится после работы зайти на Привоз и посмотреть, какого цвета сегодня стакан вина, кому от этого плохо? А человек получает удовольствие. Можете — составьте ему компанию, а бросать кизяком — это некрасиво.
