Евгения Изюмова - Дорога неровная
— На-ко, возьми.
Колька погладил себя по мягкому, много раз битому месту, вздохнул, взял пирожок и вынесся на улицу.
На улице радостно светило майское солнце. Мальчишки, скинув теплые куртки, гоняли тряпичный мяч на пустыре за слободкой, и Колька присоединился к ним.
Весь день он бегал, забыв обо всем и только присев нечаянно, вскакивал, как ошпаренный: сидеть больно. Выволочка всегда зависела от величины проступка, на сей раз, на взгляд отца, вина сыновей была значительной, потому выпорол обоих от души.
Вечером вся семья, как всегда, села ужинать. Многоопытный Колька присел бочком на край скамьи. Коська стоял на полусогнутых ногах, боясь даже присесть.
— Ну, чего стоишь? — рыкнул отец, шлепнув Коську ладонью по макушке.
Коська с маху сел и тут же, взвыв дурным голосом, вскочил на ноги, но под суровым взглядом отца осторожно опустился обратно.
Деревянные ложки заскребли дно глубокой общей деревянной чашки. Колька хлебал щи мало, стараясь удержать у края чашки огромный кусок мяса. Но вот отец стукнул негромко своей ложкой по краю и подхватил кусок мяса. Следующим должен был брать мясо старший сын Михаил, потом мать, Клавдинька, Людмилка, Коська, а уж потом выходил черед Кольке. Еда для Гришутки, слабенького и болезненного мальчика, готовилась отдельно. Но Колька, услышав сигнал, опередил старших братьев, выхватил из чашки облюбованный кусок мяса и тотчас выпустил его от звонкого и крепкого щелчка в лоб — отец навел порядок в очереди.
— Цыц!
Колька притих.
После ужина отец объявил:
— Коська завтра со мной в чесалку пойдет. Хватит шлындать по улице. Я с мастером договорился.
— Слышали? — спросил Миша. — К нам царь приезжает, будет со своими подданными трехсотлетие династии праздновать, — сказал и криво усмехнулся. — Видели, афиши всюду расклеены?
Отец насупился на усмешку сына, а мать согласно кивнула: об этом же недавно шла речь и в доме Бергота.
В разговор взрослых встрял Колька:
— Ага! Я тоже знаю. Мы со школой будем его встречать, мне, мам, нужна белая рубашка и черные штаны. А еще мы в потешных будем, форму, директор сказывал, уже пошили. Фуражки дадут и ружья! Во!
Коська завистливо посмотрел на брата — гляди-ка, и форму дадут, и на завод еще не идет, вечно этому Кольке везет.
Кострома — колыбель царствующего дома царей Московских, ставших владыками всея Руси Божьим провидением. Кострома лелеяла и охраняла от ворогов отрока Михаила Федоровича, отпрыска рода Романовых, самого близкого в родстве к потомку Рюрика Ивану Грозному из всех именитых в то время семей, уцелевшего в период царствования Бориса Годунова и самозванных захватчиков престола. Михаил находился в Ипатьевском монастыре своей костромской вотчины и дал согласие на царствование 14 марта 1613 года. А град Костромской был еще древнее — в тринадцатом году ему исполнялось шестьсот лет. И вот семнадцатый отпрыск рода Романовых прислал такую телеграмму: «Радуюсь мысли быть въ скоромъ времени среди близких Моему сердцу Костромичей. Николай».
Погода стояла прескверная — резкий ветер гулял по городу, с неба, затянутого низкими тяжелыми тучами, то и дело сыпался дождь, но в Костроме полным ходом шли приготовления к встрече царя. Губернатор Стремухов, объезжая места, где должно быть торжество, проверяя, все ли идет как надо, с тревогой поглядывал на небо: скоро ли развиднеется и проглянет солнце.
И в его, губернаторском, доме дела тоже шли ходко: маляры заканчивали покраску стен, отчего дом становился все краше и наряднее. Стремухов полюбовался на дом, похвалил маляров, но тут же и посетовал:
— Ах, какая же погода премерзкая, и когда же дождь перестанет?
Пожилой артельщик, провел рукой по окладистой седой бороде, глянул на небо и сильно порадовал сердце Стремухова:
— Небось, батюшка, погода наладится. Матушка Царица небесная Феодоровская не допустит плохой погоды, когда приедет государь наш.
— Братец ты мой! — обрадовался Стремухов такому предсказанию. — Ох, твои бы слова да Богу в уши, братец ты мой! — и он от избытка чувств пожаловал артельщику рубль за радостное предсказание, авось, и самом деле, Бог услышит эти слова да заставит Илью-пророка, повелителя погоды, разогнать тучи.
И погода действительно наладилась 18 мая, в день, когда должен был приехать царь Николай II.
Колька умчался спозаранку к школе, как велено было директором. Собрались пойти к Волге и Константин с Татьяной. Миша, усмехаясь, наблюдал за их сборами, но ничего не говорил. И как ни рано пришли к реке Смирновы, а там уже толпился народ. Спуски к Волге, а также Муравьевка и Маленький бульвар оказались заняты людьми, а кому не хватило места на мостовой, те взобрались на штабеля досок и бревен, лежавших на пристани. Все внимательно смотрели на поворот, откуда должна была появиться царская флотилия. Народ толпился и у стен Ипатьевского монастыря, стоявшего на стрелке слияния рек Костромы и Волги. Возле него построена, как и в городе, Царская пристань, а в самом монастыре — Царская ставка в палатах князей Романовых. Они, конечно, не могли уже равняться величием с Кремлем, а тем паче — с Зимним дворцом, но палаты в Ипатьевском монастыре — родовое гнездо, и украшено оно было не менее роскошно, чем столичные покои.
Наконец кто-то самый глазастый радостно и громко закричал:
— Плы-ы-ву-у-т!
И впрямь, из-за поворота величаво выплыл «Межень», на его мачте развевался императорский штандарт. За «Меженем» следовали другие пароходы флотилии сопровождения — казенный «Стрежень» да «Цесаревич Алексей» общества «Кавказ и Меркурий», пароходы общества «Самолет» — «Тургенев», «Александр Благословенный» и «Царь Михаил Федорович». И тут же грянул артиллерийский салют всей батареей, расположенной у Городища. На выстрел все Костромские церкви ответили радостным перезвоном, а церквей в городе немало — четырнадцать.
Первый салютный выстрел — также сигнал и к выходу Крестного хода из Успенского кафедрального собора, который построил еще князь Василий Квашня шесть веков назад.
Медленно и величаво, сверкая золотом и серебром хоругвей, икон и церковных одежд, пошитых специально к празднику, двигался крестный ход по Ильинской улице, втягивая в колонну все новых и новых крестноходцев. И во главе всего икона — Чудотворный Образ Феодоровской Божьей матери, исконной покровительницы и хранительницы города Костромы и царственного рода Романовых.
Дойдя до Волги, крестный ход начал шествие по Пятницкой, потом по Мещанской, направляясь к Ипатьевскому монастырю, и также величаво и медленно, уравняв скорость, скользили пароходы по воде мимо походных станов крестьян, которые семьями пришли из окольных деревень, чтобы хоть одним глазком увидеть царя-батюшку, и словно прибой речной плескался по берегам от приветственных взмахов рук. Царское семейство стояло у борта парохода, обращенного к городу, беспрестанно кланяясь святыням, а по берегам волнами прокатывалось многократное восхищенное и мощное «Ура!» Но пароходы не пристали к пристани, проплыли мимо, направляясь к Ипатьевскому монастырю.
А крестный ход между тем достиг Ипатьевского монастыря, навстречу из ворот вышел архиерейский хор монастырского Троицкого собора, и всюду — стройные ровные шеренги солдат. «Межень» причалил к Царской пристани, и с парохода, на застланную красным сукном лестницу, ступил семнадцатый потомок рода Романовых, и никто еще не знал, что Николай II — последний император всея Руси.
— Ну и что? Видели царя-батюшку? — с усмешкой спросил Миша родителей, когда те вернулись домой.
Мать смущенно улыбнулась:
— Далеко ведь плыл пароход. А все такие нарядные были, в светлом.
— Ну-ну. Завтра, может, увидите, после обеда прибудет царь в город. Смотрите, подойдите поближе, авось взгляд царский поймаете! То-то радости будет!
— Михаил! — рявкнул Константин так, как давно уж не кричал на старшего сына. — Не гневи меня!
А Татьяна возразила сыну:
— Миша, что уж ты так несправедливо говоришь. Царь наш — хороший человек, и детки у него красивые, видно, что ласковые. Сказывали в народе, что воспитывает он их в строгости, и что самое великое наказание для них — не получить деньги на милостыню, которую они подают болящим и калекам возле храма Божия. Ведь это же доброе дело — подать милостыню. А цесаревича так мне жаль — болеет маленький, бают, ноженьку сломал.
Миша усмехнулся опять:
— А почему бы и не подать копейки-то, если сам с золота ешь да из золота пьешь, если не думаешь каждый день, как семью прокормить, а коли заболеешь, то и на воды заграничные целебные отправиться можно. Тебе вот наследника царского жаль, а что же ты своего сына не пожалеешь? Посмотри на Коську — давно ли в чесалке работает, а уж кашляет, словно век там провел.
Константин смутился:
