Олег Шестинский - Блокадные новеллы
Закипел чай, и все втроем сели за стол.
— Как здоровье ваше? — профессионально спросила мать.
— Плохо, — сокрушенно уронил голову Пашкулич, хотя выглядел — плакаты бы с него писать!
— А что? — с тревогой взглянула мать.
— Работа ответственная, нервная система не выдерживает порой, — уклончиво заметил гость, и все замолчали, чувствуя что-то запретно-секретное за этими словами.
Пашкулич пил и ел нехотя, вроде как собираясь с мыслями, готовясь к важному для себя разговору, — он многозначительно поглядывал на парнишку. Наконец и до матери дошло, что он, Пашкулич, хотел бы остаться с ней наедине. И она сказала просто, обращаясь к сыну:
— А. теперь на боковую, живо!
Сын перешел в соседнюю комнату, лег на диван, но ему было слышно, как говорят взрослые.
— Благодарность наша безмерна, сами знаете, какое время, — произнесла мать.
— Да что уж там… Теперь каждый, чем может, друг другу должен…
— Конечно, друг другу… — подхватила мать.
— Я бы к вам, — вдруг напрягся голос Пашкулича, — товарищем заглянуть желал бы…
— Да, пожалуйста, — простодушно согласилась мать.
— Ну, мы там закусочку бы соорудили — того, другого, четвертого… Малыша бы после в сад выпустили, а сами бы свои разговоры разговаривали.
— Да я бы всей душой, — отозвалась мать.
— Товарищ мой в чинах, его еще уговорить надо прийти, ну, а коли придет, уважение оказывать…
Мать вскинула брови.
— Мы семья интеллигентная, умеем встречать гостей.
— Да уж ясно! Да уж ясно!.. Я не к тому, чтоб как тарелку поднести, а к тому, чтобы все сообразить.
— Слушаю вас, — удивилась мать.
— К тому я, — подбирал слова Пашкулич, — что я посередке беседы вдруг «бряк» со стула сделаю, на пол.
— Что? — не поняла мать.
— Ну, «бряк» со стула, и забьюсь до синевы на полу, аж до пены на губах… Эпи-лепти-че-ски, — по складам выложил он. — А вы меня таковым и аттестуете на глазах у товарища. — Да зачем это вам?
— Да затем, — четко и зло сказал Пашкулич, — что на фронт меня намереваются отправить, а мне туда рановато еще… Продержусь малость, тогда меня замначальником военторга смогут сделать… Это из завмагов-то! Тут, главное, недельку, две, три задержаться. Вот вы и поможете мне, а уж мое спасибо — до пупа! — развязно добавил Пашкулич.
Мать молчала, сын понял, в каком смятении находилась она. Наконец она тихо сказала:
— Но это подлог.
— Да никакого подлога! У меня вся уже эпилептика разработана, как на репетиции. Вам проштамповать на глазах у начальника — и прощай блокада для вас навсегда!
Сын весь сжался в комок, все соображая и ожидая ответа матери. Он так ждал приезда своих дядей, они ему снились ночами — в белых полушубках, ремни крест-накрест, у каждого в руках по плитке шоколада. Ему чудилось, что они все время, без перерыва, долбят фашистов… А этот бугай не хочет быть с ними, чтобы долбить. «Эпилептик!» Он знал, что это такое. Их сосед по лестнице бился в падучей, но во всамделишной падучей.
— Малыша ведь спасать надо, — донеслись вкрадчивые слова Пашкулича.
— Нет, Пашкулич, я вам не сделаю фальшивки. — И сын понял, что мать не сделает. Если она кого-либо называла по фамилии, этим выражала свое крайнее неодобрение и несогласие.
— Ну, что ж, бывайте, подберем нужные кадры, а вам — доброго здоровьица, — с издевкой протянул он. — Уж, извините, сырок за визит неласковый оставлю, а галетки и конфетки прихвачу.
Мать молчала, и слышно было, как Пашкулич прокопытил крепкими каблуками до двери. «Господи, — думал сын, — что сейчас в душе у матери! Отказаться от еды, оставить меня голодным, ради чего? Кто ее проверит? Бьется человек в падучей — ну, и дала бы справку. Кто проверит? Как бы мне сделать, чтобы не хотеть есть!» — уткнулся в подушку и, зажмурив глаза, снова видел дядей, молотящих фашистов, а у фашистов были бесстыжие рожи Пашкулича.
Наутро мать подошла к сыну, темные подглазья были еще чернее. Видимо, она не спала.
— Сын мой, — спросила она в раздумье, — ты смог бы украсть?
— Я еще об этом не думал, — честно признался он.
— И не думай, мой мальчик, — слабо улыбнулась она. — А как ты считаешь, мы выживем? — мать заглянула ему в глубь глаз, словно сама вычитывала ответ в них на свои слова.
— Обязательно! — заорал он и обнял мать, чувствуя, что делает что-то самое нужное сейчас для нее.
Через несколько дней опять раздался стук в дверь. И все было как в сказке: на пороге стоял мамин брат.
Димка
Димка был на два года старше меня. Но он нисколько не выделялся среди моих сверстников и ни на какое главенство не претендовал. Единственный раз мы почувствовали свою зависимость от него, когда он раздобыл старинный пистолет-монтекристо с изящной перламутровой рукоятью. Мы ходили на задний двор и стреляли в глухую кирпичную стену. Пульки были почти игрушечные, они щелкали по кирпичу, делая едва заметные отметины. Однако участковый прознал о нашей забаве и Димку как зачинщика и владельца пистолета водил в милицию. Там допытывались, откуда пистолет. Перламутровый монтекристо отобрали, а Димку, поругав, отпустили.
— Ну, что там было? — спрашивали мы.
— Пустяки, — равнодушно отвечал он, — я сказал, что в хламе нашел… Участковый пальцем погрозил, а так ничего…
Мы разочарованно замолчали — Димка не выглядел в этой истории героем.
И вдруг он исчез.
— Уж не случилось ли что? — забеспокоились мы на третий день, не встречая его на улице, и зашли к нему домой.
Оказалось, что Димка ушел… в армию. Ну, конечно, не в разведроту и не в танковую часть, а всего лишь в армейскую сапожную мастерскую. Но все равно он числился рядовым и стоял на армейском довольствии.
Мы поудивлялись его скрытности, а потом занялись своими делами и о нем вспоминали не часто.
Осенью он появился собственной персоной: шел, браво постукивая каблуками, а на груди у него сверкала, отражая солнце, медаль «За отвагу».
Димка посмотрел на нас и сказал покровительственно:
— Привет, земляки.
— Здравствуй, — поспешно ответили мы.
— Растете? — по-взрослому спросил он.
В его вопросе сквозило явное пренебрежение к нам, но мы старались этого не замечать.
— Ты надолго?
— В отпуск. Видите, — он потрогал медаль, — фашиста пристрелил…
— Да ну?! — хором воскликнули мы.
И тут Димка стал прежним Димкой, пропал весь его важный вид. Ему страшно хотелось рассказать, как прикончил фашиста. Он присел на бревно.
— Метель жуткая началась, мело три дня подряд… Все траншеи забило. А наши снайперы больше всего такую погоду любят. То есть не самую метель, а как только она кончится. Тогда хочешь не хочешь, а надо окопы от снега очищать. Вот тут и жди, что немец голову высунет. Упросил я сержанта Петрова взять меня с собой. Взял. Залегли мы. Час ждем, больше… Замерзаю совсем. Уж и винтовку в сторону отложил. И вдруг видим: два немца осторожно с лопатами пробираются по брустверу, чтоб скорее в другую часть окопа проскочить. До них метров двести не было. Петров мне шепчет: «Первый мой…» Я во второго как дам — он ткнулся, лопата в сторону отскочила. Потом меня командир полка лично отметил, сыном полка назвал и медаль вручил…
Отблеск Димкиного подвига падал и на нас — ведь мы все-таки были товарищами. До самого отъезда Димки мы ходили с ним по улицам, и другие мальчишки нам завидовали, потому что у них не было такого своего Димки.
Вскоре он уехал. И больше уже не приезжал на побывку домой.
…Совсем недавно я возвращался после работы домой и неожиданно на углу Большого проспекта и Введенской услышал резкие гудки автобуса. Я оглянулся. Распахнув дверцу, ко мне тянулся… Димка. Я бросился к нему. Машины выстраивались вслед за его автобусом, шоферы нервничали и выскакивали из своих кабин. А я жал Димке руку, улыбался, и мы что-то говорили друг другу. Засвистел милиционер, подбежал ко мне.
— Ваши документы! Вы нарушаете правила…
Тут я сообразил, что мы с Димкой так ни о чем и не договорились.
— Запиши телефон! — закричал я. — 32-7…
Димка закивал и вытащил из кармана карандаш.
— Поезжай! — рявкнул милиционер.
— Запиши, — кричал я.
— Пройдемте в отделение, там разберемся, — сурово сказал милиционер.
Димка уже сворачивал за угол. Вокруг меня стояла толпа любопытных. Какая-то бабка объясняла!
— Прямо в карман — и бежать. А на вид — посмотрите — и не скажешь, да и не молодой уже…
Оправдываться было бесполезно, и я пошел с милиционером.
Я шел и думал: когда же теперь позвонит Димка?
Мопассан
В букинистических магазинах шла оживленная торговля: людям нужны были деньги. За фантастические цены у спекулянтов можно было достать кое-что из съестного.
