Карен Шахназаров - Курьер
Агнесса Ивановна гордо вскинула голову и обвела всех грозным взглядом, как бы предлагая с ней поспорить. Но спорить с ней никто не стал, а Семен Петрович согласно закивал и бодро сказал.
– Все верно. Это безусловно. Но проблемы, конечно же, есть. Бояться их не надо, а надо о них говорить и решать.
Гости единодушно выразили согласие с выводами Семена Петровича, и, таким образом, казалось, что тема разговора вполне исчерпана, однако подтянутый мужчина, сливая в рюмку остатки коньяка, проговорил словно сам себе, но достаточно громко:
– А молоко-то он все равно пьет из банки. Хоть кол на голове теши!
Все с беспокойством переглянулись, чувствуя, что правила игры нарушены и вечер готов выйти из-под контроля. Анна Васильевна неестественно рассмеялась и, стараясь разрядить обстановку, спросила в шутливом тоне:
– Ну что вы, Олег Николаевич, так расстраиваетесь? Далось вам это молоко!
– Да, далось, далось! – уже не сдерживаюсь, воскликнул Олег Николаевич. – Здоровый, как бык! Кулаки – по пуду каждый, бицепсы – с полметра. Дзюдо занимается… Сделает дырку в банке и сосет, сосет себе молоко. А кругом хоть потоп! Когда говоришь с ним, молчит. Ни да, ни нет – ничего! Выслушает, промолчит и новую банку протыкает!.. – Олег Николаевич открыл другую бутылку коньяка. – Учится – абы как! Работать не желает! Может быть, чемпионом по этому своему дзюдо хочет стать?! Тоже не хочет! Я спрашиваю: «Зачем же тебе эти твои бицепсы, трицепсы, двуглавые мышцы? Зачем? Что ты хочешь сделать ими?» И знаете, что он сделал? Взял в руку банку и раздавил ее. В лепешку! И говорит: «Ты так не можешь». И все. Я вас спрашиваю теперь: что это такое?
Олег Николаевич обвел общество вопросительным взглядом. Семен Петрович подошел к нему и дружески взял под локоть.
– Успокойся, Олег, – проговорил он. – Я думаю, ты преувеличиваешь. Я же знаю твоего сына, отличный парень. Ты слишком строг к нему.
– Брось ты, Семен! – махнул рукой Олег Николаевич. – Я хочу одного – мне надо знать, что он хочет. Я хочу знать, кого я вырастил. Я на это имею право. Пусть он скажет мне: «Ты старый выживший из ума осел. Ты прожил неправильную жизнь. Я буду жить по-другому». Пусть так скажет – я пойму. Пусть совсем уходит из дома. Но он молчит! Пользуется всем и молчит!..
Это возрастное, – сказала пожилая дама. – Мы с мужем тоже пережили нечто подобное. Знаете, этот момент возмужания у мальчиков, я даже не имею в виду физиологические аспекты, протекает очень болезненно. Наш сын тоже был замкнутым и нелюдимым. А теперь окончил институт, поступил в аспирантуру. Стал активен, деловит, и сейчас его направили на шестимесячную стажировку в Италию, откуда он пишет нам трогательные и нежные письма.
В тоне пожилой дамы прозвучало нескрываемое чувство гордости и превосходства. Олег Николаевич даже как-то сник после ее слов, а Семен Петрович, почуяв возможность переменить тему вечера, провозгласил тост: «За молодежь». Все с удовольствием выпили по этому поводу, и Олег Николаевич тоже выпил и слегка пошатнулся. Мария Викторовна пригласила его присесть, но он отказался. А Семен Петрович между тем объявил:
– Товарищи, я надеюсь, вы простите мой отцовский эгоизм, если я сейчас попрошу свою дочь что-нибудь спеть для нас?
– Прекрасно, – томно проговорила Анна Васильевна.
– Па-апросим, – вкрадчиво захлопал в ладоши коренастый.
– Отлично, – решил Семен Петрович и повернулся к Кате. – Катюша, давай-ка «Соловья» алябьевского… Она, знаете ли, прекрасно поет «Соловья»! – пояснил он, не замечая угрюмого взгляда, которым наградила его Катя.
В этот момент Олег Николаевич оттолкнулся плечами от стены, прислонившись к которой он стоял, нетвердой походкой пересек комнату и остановился передо мной.
– Вот вы, молодой человек, можете мне сказать, что вы хотите? О чем вы, так сказать, мечтаете? – громко спросил он.
Я, не ожидавший такого поворота, растерялся.
– Что такое? Что такое? – мигом подскочил к нам Семен Петрович. Он был явно раздосадован. – Перестань, Олег.
– Но почему, Семен? – удивился Олег Николаевич. – Я просто хотел узнать, о чем мечтает этот молодой человек. В конце концов, если он не захочет ответить, это его право.
– Это уже становится забавным, – проговорила пожилая дама. – У нас сегодня просто какой-то социологический вечер получается.
– Ты задал безусловно важный и интересный вопрос, Олег, – сказал Семен Петрович. – Однако он требует гораздо более серьезной обстановки. Поэтому я предлагаю отложить его сейчас…
– Действительно не стоит, Олег, – пробормотал коренастый мужчина. – Пусть лучше Катя споет «Соловья».
– Я хочу сказать, – вдруг громко произнесла Катя. Все замолчали и взглянули на нее. Катя поднялась с дивана, нервно теребя пальцами пояс своего платья. – Я хочу сказать, о чем я мечтаю, – твердо повторила она.
– Не надо, Катюша, – попыталась остановить дочь Мария Викторовна. Но Катя не обратила никакого внимания на ее слова.
– Я мечтаю быть очень красивой, чтобы нравиться всем мужчинам и чтобы самой всех презирать!.. – сказала она,
Наступила тишина. Все опустили лица, на которых застыли натянутые улыбки.
– И еще я хочу, – продолжала Катя, – ехать, в красивой спортивной машине, и чтобы на мне был длинный алый шарф, а на сиденье рядом – магнитофон и маленькая белая собачка… – Она запнулась и добавила: – Это честно…
Все молчали, и Катя опять села на диван. На щеках у нее выступили красные пятна, но глаза были спокойные. Тишина в комнате становилась угнетающей. Об этом поведали звуки, которые обычно никто не замечает: тиканье часов, скрип паркета.
– Ну что ты, Катенька? – промямлил Семен Петрович.
– Я предполагаю, что моя дочь мечтает примерно о том же, – с состраданием в голосе проговорила Анна Васильевна.
– Все это ерунда! – убежденно сказал коренастый. – Дух противоречия. Не более. Я ничего другого не ждал.
Олег Николаевич налил себе очередного коньяку и разумеется, выпил его. Остальные гости впали в состояние меланхолической грусти. Лица их сделались скорбными, будто они сидели у постели тяжело больного человека.
Тогда Катя вдруг встала и решительно направилась к роялю.
– Я, пожалуй, действительно сыграю, – объявила она, усаживаясь перед ним. – А то сидим, как на похоронах.
– Ты хочешь сыграть? – вяло сказал Семен. Петрович и обвел взглядом всю компанию.
– Разумеется. Ты же говорил… Значит, «Соловья»? – спросила Катя и сама же ответила: – Ну, конечно, «Соловья»!
Она мягко коснулась пальцами клавишей и заиграла вступление. Я взглянул по сторонам и с изумлением обнаружил, что все слушают ее с каким-то, я бы сказал, нервическим, остервенением. Тревога, ожидание чего-то, что непременно должно грянуть, взорваться, перевернуть все разом вверх дном, застыли на лицах. Наверное, в былые времена у солдат перед атакой были такие же напряженные и азартные лица.
Катя закончила вступление и запела тоненьким голосом:
– Соловей мой, соловей,
Ты мой чертов Бармалей!..
Никто ничего сперва не понял, но Катя повторила:
– Соловей мой, соловей! Чтоб ты сдохнул, Бармалей!
– Что? – растерянно пробормотала Мария Викторовна.
Катя перестала играть и повернулась к нам лицом. Она оглядела всех спокойно, деловито, будто ученый, проверяющий результат эксперимента, и сказала:
– Я этого «Соловья» с пяти лет играю и пою. Как к нам гости – так тут и я со своим «Соловьем»! Меня уже тошнит от него, ей-богу… Я, если бы он мне попался, этот «Соловей», его на медленном огне изжарила бы!.. Как вы считаете, ребята?
Она опять обвела взглядом гостей. Но оторопевшие «ребята» были как после апоплексического удара. Никто из них не смог вымолвить ни слова.
– Ну, ладно, – покровительственно улыбнулась Катя. – Сейчас я вас немножко развеселю. Сейчас я вам мою любимую сбацаю… – Она лихо крутанулась на своем стульчике и заиграла мотив, который я тут же узнал. Слова были тоже знакомые.
– Жил на свете козел.
Не удав, не осел,
Настоящий козел,
С седой бородой… Ме-ме-е!..
– спела Катя и еще даже присвистнула.
Я не выдержал и прыснул. На меня посмотрели, как на идиота. А Катя продолжала:
– Старый кретин
Любил свэ-э-эжайшую морковку!
Ра-ра-ра!..
– Да ты что делаешь, Екатерина?! – вдруг рявкнул Семен Петрович. – Прекрати немедленно!
Тут все общество разом вышло из оцепенения. Олег Николаевич громко расхохотался, в результате чего опрокинул себе на брюки тарелку с салатом. «Черт!» – выругался он. Глаза Марии Викторовны наполнились слезами, и она закрыла лицо ладонями. Агнесса Ивановна выставила тощую руку и закричала, указывая пальцем на меня:
– Это все он виноват! Его влияние! Я предупреждала!.. Предупреждала!..
Катя же в ответ что было сил ударила по клавишам и затянула не своим голосом:
– Бе-е! Хряп-хряп! Бе-е!
Семен Петрович с прытью, неожиданной для его внушительной фигуры, подскочил к роялю, сбросил Катины руки с клавиатуры и с шумом захлопнул крышку. Катя уронила голову на грудь, тихо всхлипнула и вдруг стремительно выбежала из комнаты. Секунду я сомневался, а потом кинулся следом.
