Виктор Шевелов - Те, кого мы любим – живут
Из смежной комнаты зло смотрела бабка Степанида. Казалось, самой Степаниды не было видно: лишь одни колючие глаза ее будто висели в воздухе и, как зеленые лягушки, собирались прыгнуть в побледневшее лицо Ионела.
Вспомнив о доме, Ионел вздрогнул. После разговора с Ниной Андреевной ему почему-то очень не хотелось возвращаться домой, видеть глаза бабки, чувствовать на себе тяжелые, испытующие взгляды отца.
Вечер наступил быстро. Из-за холма кошачьим шагом кралась темнота. На колхозном дворе раздавались приглушенные голоса хлопотливых женщин. Возле клуба, неся эхо в долину, бил барабан и тонко, как комариный писк, пела скрипка, созывая молодежь на гулянье. Ионел слышал от ребят, что в клубе бывает весело, устраиваются танцы и игры. Отец наотрез запретил ему бывать там.
3На пороге Ионела встретила мать. С обычным испуганным видом она быстро провела его по темным сеням в безоконную комнатушку-чулан, захлопнула за ним дверь. Ионела всегда запирали в чулан, когда у отца собирались гости. Через минуту мать вернулась, вложила в ладони Ионела ломоть хлеба и гроздь винограда и так же торопливо ушла.
Ионел отложил хлеб и виноград в сторону, не раздеваясь, сел на покрытый ковром сундук, служивший ему кроватью. Сжав голову руками, Ионел стал думать о том, как отомстить людям, не желающим знать, что у него, Ионела, на сердце. «Прыгнуть в колодец и утопиться», — тихо сказал он самому себе, поднялся и сел опять. В школе о нем пожалеет, может быть, одна Нина Андреевна, а дома — только мать. Мальчишки забудут о нем на другой же день…
За стеной послышался голос отца, гул мужских голосов.
Ионел разулся и на цыпочках вышел в коридор. В щелку приоткрытой двери из комнаты отца проникал узенькой полоской свет. Ионел подкрался к двери и заглянул в щель. В комнате было много мужчин и костлявая бабка Степанида с клюкой. Потом Ионел разглядел мать. Сжавшись в комочек, она неприметно сидела в углу. У простенка, между занавешенных окон, на белом столе стояла золоченая икона в черной раме, перед ней бился болезненный огонек в зеленой лампадке. Рядом горели две оплывшие свечи. Их свет не рассеивал мрака комнаты. Лида людей были едва различимы и казались желтыми, точно не живые люди стояли и сидели в комнате, а мертвецы, выбравшиеся из могил. Только отец и при этом свете оставался по-прежнему крепким, дюжим, толстощеким. Жадно и торопливо пробегали его глаза по лицам собравшихся и опять впивались в раскрытую книгу, что лежала у него на коленях.
Возле отца согнулся хиленький мужичок с крысиным острым лицом. Он угождал отцу, чуть ли не ползал в ногах, Ионел знал — это Петря Балан, вреднейший на всю округу человек, все село его презирало.
Отец не то читал, не то говорил, разобрать было трудно. Ионел, затаив дыхание, прислушался. Уже в который раз он тайно подкрадывается под эту дверь, и всегда в голове рождается одна и та же мысль: отец у него не такой, как все. Недаром же эти люди подчиняются ему. Даже Петря Балан перед отцом дрожит, и мать ни в чем не перечит. Домника молилась на отца, боялась его. «Во имя святая святых, — говорил отец, — покинула землю Домника». И сам Ионел испытывал перед ним холодный страх. Как-то, приласкав Ионела, отец сказал: «Есть, сынок, царство, где слезам и горю нет места. Наступит час, и я введу тебя в это царство». И вот сейчас отец тоже что-то обещал столпившимся подле него в темной комнате людям, звал их любить ближнего, быть кроткими. И вдруг громко сказал:
— Добро и зло властвуют в мире. Одна часть людей — праведные, другая — одержимые, Околдованные и опутанные цепями сатанинской власти. Мы, посланцы бога Иеговы, все как один и один как все обязаны вынести на плечах своих тяготы и горести, вырвать одержимых из ядовитых когтей дьявола, установить счастье на земле.
Ионел, дрожа от холода всем телом, как завороженный, смотрел на отца. Босые ноги совсем одеревенели, но он не чуял в них боли. Он, как и эти мертвецы-люди, тоже не мог оторвать от негр глаз. Отец звал к добру, хотел, чтобы люди жили в счастье. Ионел не заметил, как заплакал: он до сегодняшнего дня не понимал отца, считал его нехорошим, злым. А отец, может, прав. Если он не хочет, чтобы Ионел ходил в школу, то, может, это и правильно. Там его, Ионела, дразнят «сектантом», Ионелу самому это слово «сектант» не было понятно. Он не раз до крови из-за него дрался с ребятами. Он считал, что его обижают незаслуженно. И теперь, слушая отца, еще больше убеждался в этом: отец думает о счастье для людей. Ионелу стало легко на сердце. Ему теперь было все равно, как думали и что говорили о нем ребята. Ионел обрел отца. Отца, которого так давно хотел иметь, — хорошего, сильного и доброго. Ионелу не терпелось сорваться с места, растолкать всех этих неприятных ему людей, окруживших отца, повиснуть у него на шее и заплакать от радости.
— Разбредайтесь по селам, колесите по земле денно и нощно, в стужу и непогоду и вершите, вершите божье дело, — отчетливо слышал Ионел ровный голос отца. — Собирайте и обращайте в веру божью больше и больше людей. Власть, которая над нами, дана земле не от бога и есть сила нечистая. Ни перед чем не останавливайтесь. Во имя бога сметайте с лица земли силу нечистую! Болезнь ей и смерть ей! Огнем и мечом, словом и делом, руками и ядом! Все простится, все зачтется…
Ионел вздрогнул. Будто молнией обожгло все внутри. Глаза, точно их ветром обдуло, осушились от слез. Комната зашевелилась. Крестясь, люди стали направляться к двери. Ионел, не отдавая себе отчета, вскочил в комнату и загородил своим маленьким телом дорогу, раскинув руки… От неожиданности люди в страхе подались назад. Даже отец попятился.
Ионел не представлял еще себе, чего он хочет и что собирается сделать. Он бы все отдал, только чтоб отец не произносил тех страшных слов. Отец, наверное, оговорился. И Ионел надеялся, что отец рассеет его подозрения, скажет, что все это неправда. Ионел очень будет любить своего отца.
Штефан, оттолкнув локтем стоящего рядом с ним Петрю Балана, медленным шагом приблизился к Ионелу. Глаза его с лютой ненавистью смотрели на сына. Ни слова не говоря, он ударил его наотмашь. Ионел от сильного удара упал, но не заплакал, не понимая, за что его ударили. С пола он глядел на отца и видел его щетинистый широкий подбородок.
— Так не зря меня дразнят сектантом, — сказал негромко Ионел, глотая подступившие слезы.
Лицо у отца перекосилось.
— Кто стоит у вас на дороге, даже если сын, уберите его, — сурово сказал Штефан и ударом сапога отбросил Ионела в сторону.
Ионел вскрикнул и захлебнулся. Из носа и горла хлынула кровь. Со стоном из темного угла вырвалась тоненькая, как стебелек, мать Ионела. Упав перед ним на колени, забилась, как раненая птица.
4Жизнь школы между тем шла своим чередом. Неугомонные, шумливые и веселые ребята бегали, играли, вечерами учили уроки. И никому не было дела, да никто и не знал, что Ионел умирал в душной комнате, на сундуке, покрытом пыльным старым ковром.
И, может быть, о нем так бы никто и не вспомнил, если бы не одно обстоятельство, приключившееся на днях и вызвавшее много разговоров в школе. Андриеш Стеля, пионерский вожак и любимец школы, подрался со Спиридоном, сыном Петри Балана. Спиридон и его отец, как две горошины, были похожи друг на друга. Голова торчала вверх, подбородок, губы, нос и глаза — все тонкое, острое. Худой и приземистый, колючий, как шиповник, Спиридон обладал немалой физической силой. Ребята его побаивались. И не столько силы его, сколько подлой хитрости. Однажды в драке он прокусил ухо одному мальчишке, который положил его на обе лопатки. И тот так и остался с рваным ухом.
Началось с того, что ребята, посоветовавшись, решили создать при школе опытное хозяйство, где бы они в свободное от занятий время смогли обрабатывать землю, как это делают их отцы и матери в колхозе, разводить кроликов, растить телят. Застрельщиком был Андриеш.
Спиридон, слушая и наблюдая за ребятами, хихикал и посмеивался.
— Чепуха, ничего у вас не выйдет, — сказал он.
Поднялся спор. Спиридон внес такую неразбериху в затеянное ребятами дело, что трудно было найти ему начало и конец.
— Подстрекатель, — назвал его Андриеш.
— А я ничего, — пожимая плечами, вскинул тонкие, как лезвие, крысиные брови Спиридон. — Если вам хочется, то можно и бригаду и хозяйство. А если не нужно, так и не нужно. И я за то, как все. А ты, Андриеш, в начальники лезешь. — Спиридон засмеялся.
— Эх, ты… — сказал Андриеш. — Что ты, что твой батька — одна вам цена, все шиворот-навыворот хотите: не люди, а репьи, так и цепляетесь ко всему.
— Ты гляди у меня!
— Нечего мне глядеть!
Спиридон позеленел от злости:
— Ах, так! — и, не раздумывая, ударил Андриеша головой в челюсть.
