Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1
— Председателю выговор делаешь? — Стефан Петрович улыбнулся. — Я и без тебя знаю, что нельзя. А ежели надо? Что ты на это скажешь?
Афанасий сердито молчал.
— Говоришь, выездную пару на севе уморили? — продолжал Стефан Петрович. — И через это мы с тобой не можем так лететь, как полетели беломечетенцы?
— Стыдно ж так ехать.
— Какой же тут стыд? Едем медленно, но зато мы первыми в районе завершили сев пропашных. Вот оно какой расчет! Я еду шагом, но без хвостов, а у тех председателей, что ездят галопом, гляди, и половины не засеяно… Так что ты, Афанасий, мне не выговаривай…
В Рощенской к приезду Рагулина вся площадь, как будто здесь разместилась ярмарка, была запружена: тут и тачанки всех фасонов и моделей, и линейки на высоких и на низких колесах, и двухколесные шарабаны на рессорах и без рессор. Кучера, дождавшись такого удобного съезда, собрались в круг и раскуривали первые папиросы. Посредине этого людного собрания торчала белая, из козьей смушки, капелюха Дорофея. Афанасий распряг своих лошадей и, вынув кисет, не спеша направился в круг.
Еще до открытия совещания Стефан Петрович зашел к Сергею в кабинет, передал рапорт об окончании сева пропашных, поговорил о том, о сем и как бы между прочим осведомился, приехал ли марьяновский гость.
— Еще утром прибыл, — сообщил Сергей. — Поселили мы его в Доме колхозника, в отдельном номере.
— Знать, с шиком?
— А как же! На то он и гость. Хотите с ним повидаться?
— Большого желания не имею, — сказал Стефан Петрович, — а все ж таки для интереса можно повидаться.
— А он очень просил меня, чтобы вы к нему зашли до совещания.
— Это зачем же я ему так быстро понадобился?
— Его ваш урожай интересует.
— Это какой же? Который был или который еще будет?
— Как я понимаю — и тот и другой.
— А! Значит, и тот и другой? Так, так. — Стефан Петрович помял в жмене бородку, и глаза его так сожмурились, что он уже ничего не видел. — Сергей Тимофеевич, я просил тебя разузнать, какой урожай планирует этот Ефим Меркушев. Говорил ты с ним?
— Такого разговору у нас не было.
— А что ж это он свои планы под секретом держит?
— Я думаю, что на совещании он обо всем расскажет.
— На совещании — это другой разговор. Надо бы до совещания все разузнать.
Когда Сергей и Стефан Петрович вошли во двор Дома колхозника, Ефим Меркушев, в опрятном, хотя и не новом костюме, без шапки, с орденом Красной Звезды и пятью медалями, стоял на крыльце.
«Мужчина на вид приятный, — подумал Рагулин. — Сказать, не очень молодой. Годов более сорока наберется».
— Сергей Тимофеевич, — сказал Меркушев, — погляжу — и глазам своим не верю. Ведь это же подворье когда-то принадлежало моему хозяину Мокроусову. Два года я у него с женой батрачил, а потом от злости плюнул ему в морду и ушел. Вот этот погребок мы с женой выкопали. А в комнате, где я поселился, жил сам Мокроусов, то была его спальня. Смешно, ей-богу! Думалось ли мне, что я войду в этот дом не батраком, а гостем! И как же, скажите, меняется время! — продолжал Ефим. — Бывало, в этот дом я мог заходить только по зову хозяина, да и то на цыпочках. А теперь Меркушев живет в хозяйской спальне.
— Как устроился? — спросил Сергей. — Пойдем посмотрим. Небось не хуже, чем тот Мокроусов?
Они вошли в небольшую комнату с двуспальной кроватью, с диваном и столом, над которым висело зеркало.
— Ефим Петрович, — заговорил Сергей, — а знаешь, кто со мной пришел? Это же Стефан Петрович Рагулин.
— Доброго здоровья, Стефан Петрович, — сказал Ефим и протянул Рагулину свою сильную руку. — Я о вас столько слыхал.
«Ничего ты про меня не слыхал, — подумал Рагулин, — а так сказал, для красного словца».
— Откуда ж ты мог обо мне слышать? — спросил он. — Живем в разных станицах и, кажись, ни разу не встречались.
— Не встречались — это верно, а я вас хорошо знаю. В газетах частенько пишут.
— Могло быть, конешно, — неохотно согласился Рагулин.
— Знаю-то я вас давно, а представлял себе совсем не таким.
— Да, вид у меня не очень того, года!
Стефан Петрович сел на стул и осмотрел Ефима с ног до головы.
«Крупный мужчина, — подумал он, видя широкую, как совок, ладонь Ефима. — И тоже, по груди видно, воевал. А только орденов маловато. Медалей сполна, а орденов маловато».
— Ну, вы уже познакомились, — сказал Сергей. — У меня есть срочные дела, и я вас покину.
Сергей ушел, а Рагулин и Меркушев недоверчиво и как-то по-особенному строго посмотрели друг на друга, точно говоря: «Ну, вот мы и остались одни, а говорить-то нам и не о чем». Они сидели молча, и им было неловко. Ефим вынул из кармана коробку папирос и стал угощать своего нового друга. Стефан Петрович даже и не взглянул на папиросы, сказал, что курит самодельную махорку, и тут же протянул кисет Ефиму. Они свернули цигарки, закурили, похвалили махорку, а говорить опять было не о чем.
— Стефан Петрович, так что наши батьки были тезками, — сказал Ефим, поглаживая усы.
— Выходит, что так.
И снова молчание.
«Ты наших батькив не трогай, — думал Стефан Петрович, косясь на Ефима. — Ты лучше без обиняков, а говори напрямик — зачем пожаловал в чужой район».
— Стефан Петрович, вам не приходилось батраковать? — спросил Ефим, стараясь завязать разговор.
— У меня до тридцатого года было свое хозяйство.
— Бедняцкое?
— Не знаю, как его и считать, — сухо ответил Рагулин. — Сперва ходил я в маломощных середняцких, а потом подрос до крепкого середняка. Дело прошлое, на что тебе это знать?
— Да я только спросил.
Снова наступило неловкое молчание.
«Все допытывается, — думал Стефан Петрович. — Все ему надо знать».
— Молодцеватый у вас предрайисполкома, — сказал Ефим. — Я с ним на кошаре случайно повстречался.
— Ничего, хороший человек.
— Теперь мы его и своим считаем.
— Оно верно, считать вы можете, — все так же неохотно отвечал Рагулин, — а все ж таки он наш. В нашей станице родился.
— Рождение тут ни при чем.
Они снова закурили, снова посмотрели друг на друга, а разговор не получался. Рагулин раскуривал цигарку и о чем-то думал.
— Ефим Петрович, — заговорил он после продолжительного молчания, — ты, слыхал я, мастер насчет техники?
— Кое-что соображаю.
— И в электричестве смыслишь?
— Малость разбираюсь.
— Отчего ж вы себе гидростанцию не сооружаете? На том немецком моторчике далеко не уедешь.
— Да, это верно, — согласился Ефим. — Вот бы и нам такую гидростанцию, как у вас. Завидно, ей-богу!
— Стройте и себе.
— Построим. Может, и не так быстро, как устьневинцы, а построим. А какие у вас нынче виды на урожай? — спросил Ефим, вынимая из кармана ту же коробку папирос. — Давайте моих закурим.
Рагулин отказался.
— Какие ж зараз виды на урожай? — Стефан Петрович нарочно уклонился от прямого ответа. — Рано еще предугадывать. Так в общем будто благополучно. А там кто ж его знает.
«Про урожай пытает, — подумал Стефан Петрович, — хочется ему знать про мои наметки».
— Стефан Петрович, я хотел спросить у вас одну вещь. — Ефим ближе придвинул папиросы. — Берите, Очень славные папироски.
— Спрашивай. Ежели смогу — отвечу.
— Вопрос такой: какими путями вы добиваетесь таких высоких урожаев?
— Какие ж там пути? Никаких особых путей нету, — все так же не желая говорить прямо, неопределенно ответил Стефан Петрович. — Наше дело обычное, хлеборобское.
— Обычное, да не совсем. Скажем так: вы сеете по черным парам?
— Исключительно. Без черных паров как же можно?
— Так. А какую даете культивацию?
— Не особенно глубокую, но не очень и мелкую.
— А подкормку по весне делаете?
— Завсегда.
— Золой?
— И золой и суперфосфатом. Но, на мой взгляд, лучше всего конским пометом в жидком растворе. — Стефан Петрович увидел, что тема разговора становится и близкой ему, и интересной, взял папиросу, закурил и сказал: — Тут, брат, дело вкуса. Один делает так, другой — иначе. Можно, конешно, и золой и другими удобрениями, но все это совсем не такая сила. А ежели ты хочешь получить добротное зерно, чтоб оно дало высокую кондицию, то ты должен…
Речь потекла легко, и остановить ее Стефан Петрович был уже не в силах. Маленькие его глаза заблестели, он даже встал, прошелся по комнате. Оживился и Ефим. Как только разговор коснулся такой близкой для них темы, оба собеседника точно переродились. Откуда-то пришли красноречие, живость, улыбки на лицах. С каким-то особенным волнением они говорили о самых простых вещах, как, скажем, о культивации черных паров, о посеве пшеницы перекрестным способом, — так могут беседовать только агрономы-опытники. Ефим и слушал — то с восторгом, то с удивлением, и без конца задавал вопросы, один другого значительней, и улыбался, любовно поглядывая на Рагулина. Они говорили минут сорок — и о подкормке колосовых, и о прополке, и об организации труда в полеводческих бригадах, — говорили с такими подробностями и с таким знанием дела, что их суждения были похожи на хорошо продуманные записи лекций. И когда перешли к самому насущному — к механизации трудоемких работ, тут уже инициатива перешла к Ефиму, который говорил об этом предмете так просто и так убедительно, что Рагулин уже не мог ни возразить, ни добавить ни слова к тому, о чем рассказывал Ефим. У Ефима оказался такой богатый опыт, что Рагулин, редко кому завидуя, тут почувствовал зависть и про себя решил, что его новый приятель — человек и умный, и весьма положительный. А Ефим, ничего не подозревая, вдруг спросил, какой урожай пшеницы Рагулин намечает взять в нынешнем году, и попал в самое больное место.
