Михаил Алексеев - Ивушка неплакучая
— Ого-го-го! — ревут мужики.
— И-и-и-их! — визжит Антонина, вновь выбегая на круг. — Дай ему жару, Машка!.. Крути окаянного… лесного лешего! И-и-и-их! — И пошла, пошла по избе, пол ходуном заходил под ее ногами.
Антонина, пытаясь вовлечь и полухмельную Феню в набиравшее силу свадебное веселье, таща ее за руку и приплясывая, приговаривала:
Ходи изба, ходи печь —
Хозяину негде лечь!
Феня, краснея, пыталась направить его, это веселье, в более пристойное русло, а потому и запела:
Под лодкой вода,
И в лодке вода.
Девки юбки намочили
Перевозчику беда!
Кое-как отделавшись от наседавших на нее и не в меру разохальничавшихся баб, она быстро вернулась на свое место и лишь теперь спокойно огляделась, узнала хорошенько, кто же был на этой свадьбе. Наскочив глазами на ожидавшего этого ее взгляда Авдея, опа быстро вильнула ими в сторону, увидала незнакомого плечистого человека в темно-синем свитере, видать тоже давно наблюдавшего за нею и теперь улыбнувшегося ей. Обрадовалась, хоть и не призналась бы самой себе, что обрадовалась, не обнаружив за свадебным столом Надёнки Скворцовой и ее матери, а более всего тому, что Авдей смотрел — она это чувствовала — только на нее одну и, то и дело склоняясь к сидевшему рядом с ним уж немолодому, но красивому мужчине, рассказывал ему о ней: боковым зрением видела, как мужчина в ответ утвердительно качал головой и тоже смотрел на нее. Когда Феня, поднялась, собираясь уходить, она уже знала, что вслед за нею подымутся и опи, Авдей и тот другой, в синем шерстяном свитере, плечистый и загорелый.
Во дворе Авдей, робея, путаясь в словах, познакомил их:
— Это мой фронтовой товарищ… Чигирь… Чигирев Лешка… Алексей Романович. Помнишь, Феня, я тебе писал про старшего сержанта, с которым мы из немецких лагерей пытались бежать?.. Так вот он!.. Жив, здоров!.. Познакомьтесь, пожалуйста!..
— Какими судьбами к нам? — спросила Феня, не торопясь отнять у Чигирева руку, которую тот все еще держал в своей руке и словно бы не знал, что с нею делать, куда деть.
— По мелиорации я… Из области к вам, в Краснока-линовский район командирован. Я ведь ваш земляк… Узнал в Краснокалиновске про него вот, про дружка своего боевого, ну и подался к вам…
— Надолго? — спросила Феня.
— Дня на два. Вот переночую, погляжу…
— Где ж ночевать-то собрались?
— Да вот… — Чигирев взглянул на Авдея.
— У меня, где ж еще! — быстро сказал Авдей, обидевшись на то, что был задан этот праздный вопрос.
Но Феня не смирилась, спросила резко:
— Где это у тебя? У ГЫтопалихи?
— Зачем же?.. У меня, чай, свой дом есть…
— Нету у тебя никакого дома! — угрюмовская, хорошо знакомая Авдею непреклонность и жестокость послышались в ее голосе. А Феня продолжала: — Нечего ему у вас делать. У меня вон полдома пустые. Сын давно в армии. Отдам твоему товарищу Чигиреву кровать. Покойнее будет. А то твоя теща заговорит до смерти!..
— Да я ж к матери своей его!..
— А та не лучше! Тоже язычок… Пойдемте ко мне, Алексей Романыч. Самовар сейчас поставлю, чайком угощу, хватит самогонище-то лакать на этой свадьбе. Пускай без нас повеселятся!
Уже за Фениным столом, отхлебывая горячий чаГг, явно подражая хозяйке, из блюдца, Чигирев еще раз-отрекомендовался:
— Я инженер по мелиорации, хозяюшка… простите, никогда не могу запомнить имени при первом знакомстве… как вас величать?
— Феня. Федосья Леонтьевна Угрюмова… По поливному делу, значит, вы? — сказала феня. — Это хорошо.
Измучились мы с засухой. А с другой стороны, и болот у нас хватает. Неплохо бы осушить какие…
Авдей поднял глаза на Феню, с удивлением слушая: откуда, мол, ей ведомы незнакомые эти слова — «мелиорация», «ирригация»?
Чигирев между тем пояснял:
— Пощупаю вот глазами вашу речку — погляжу, где плотину возводить.
— Она не баба, наша речка, чтоб ее щупали, — неожиданно грубо и поспешно сказал Авдей, нацелившись перевести разговор на иной лад. — Ты там, Феня, погляди, может, что горяченькое отыщется в твоей печке? После Тишкиной свадьбы в животе что-то урчит, от пустоты, должно… Так что погляди там…
— Обождешь, — тихо, но властно осадила его Феня. — Дома у себя командуй. — Переменив мгновенно суровость на приветливость на своем и при улыбке строговатом лице, она вновь обратилась к инженеру: — Плотинешка и раньше была, три мельницы крутила, да забросили в войну. А вот не знай, хватит ли для наших полей и лугов воды в речке Баланде?.. У пас ведь шесть тысяч гектаров одной пахотной, а потом огороды, колхозные и индивидуальные…
«Индивидуальные»! — думал про себя Авдей. — И откуда она только нахваталась таких мудреных словечек! Скажи на милость! Это с ее-то тремя классами!» — А сам глядел на Феню вроде уж другими глазами, не в силах сдержать невольного восхищения ею. Видел, что и его фронтовой товарищ смотрел на нее так же, и, обожженный остреньким и стыдным огоньком вспыхнувшей внезапно ревности, хмурился.
Чигирев тем временем уже рассматривал фотографию Филиппа, принесенную хозяйкой из горницы.
— Неужели у вас такой сын?
— Такой. А вы что… думали, что я молоденькая? У меня уже внучонок есть. Я уж бабушка! — Феня глянула на набычившегося Авдея, улыбнулась кривой, мстительной улыбкой.
— Сколько же вам лет? — спросил гость, с удивленным восхищением оглядывая ладную, подобранную фигуру хозяйки.
— Кто же спрашивает об этом женщину?..
— Ах, пу да… Прошу прощения, Федосья Леонтьевна.
Когда совсем стемнело, Авдей вновь предложил:
— Может быть, все-таки к нам… ко мне пойдешь, Леша?.. — И умолк, прихлопнутый горячим, презлющим Фениным взглядом.
— Ему тут будет лучше, — сказала она вызывающе.
Авдей ушел, а несколькими часами позже вновь оказался у Фениной избы, подходил на цыпочках то к одному окну, то к другому, прижимался потным лбом к стеклам, пытаясь разглядеть, что там, внутри.
— Занавесились… — сдавленно прошептал он.
За этим занятием его и увидела ступившая из-за калитки хозяйка. Тихо подошла сзади, спросила так же тихо и вроде бы спокойно:
— И тебе не стыдно?
Авдей вздрогнул, но быстро оправился. Сказал:
— А ты, знать, сладкий сон моего дружка охраняешь?
— Охраняю и спасибо тебе говорю. Это ведь ты его для меня отыскал. Да еще с доставкой на дом! Так что…
— Он где? — в ярости закричал Авдей.
— Не ори. Человек устал с дороги, спит. Разбудишь.
Страшно выругавшись, Авдей скаканул куда-то в сторону и скрылся, сгинул в темноте.
Феня глядела туда, где он пропал, а плечи ее сами собой уже начинали вздрагивать. И в темноте не понять — от чего: от смеха ли или от рыдания.
А в сельсовете, на раскладушке, закинув руки за голову, буравил потолок широко раскрытыми, не поддающимися сну глазами Чигирев.
«Вот бабы! — думал он, растерянно и чуток прпстыжен-но улыбаясь в темноте. — Пойми ты их! Сперва оставляла, а как только Авдей ушел, спровадила и меня. Характерец, похоже, у этой Федосьи — ой-ой-ой!»
Он так и не знал, удалось ли ему уснуть хотя бы на час, когда в сельский Совет ворвался Авдей, в бешеной радости подхватил раскладушку, вытряхнул из нее товарища прямо на пол, упал на него, мял, хохоча, тискал, поглупевший от счастья:
— Чертушка! Вот, оказывается, ты где?.. Санька Шпич, спасибо, указал. — А я, болван, подумал было о тебе такое!.. Дай мне в морду, Алешка! Слышь, дай! Ей-богу, не осерчаю! Заслужил… Ну, вставай, пошли… Феня завтракать приглашает!
— Да рано ведь еще!.. И что же ты к себе не зовешь?
— А я к себе и зову. Ну что ты уставился на меня? Сразу все хочешь узнать? Не пытайся, друг. Жизнь такого накрутила, что не скоро выпутаешься… Ну, пошли!
— А ты, Авдей, пытался выпутаться? — спросил Чигирев, начавший что-то понимать; он уже поднялся и поправлял на себе костюм.
— Пытался. Да война, видать, очень хитро запутала все.
— Опять война? Во всем ее виним. Пора бы, кажется, оставить ее в покое и в себе поискать причины.
Авдей заговорил быстро, необычайно серьезно:
— Мы-то, Леша, и оставили бы ее в покое, да она нас что-то не оставляет…
— Философ.
— Поневоле будешь философом, — сказал Авдей, ведя товарища к входной двери.
35
Все как будто установилось, утряслось и в доме и на душе Фени Угрюмовой: Авдей снова вернулся, и теперь — она была уверена в этом — навсегда; даже Надёнка не питала никаких уже иллюзий на его счет — покрыв долги в колхозной кассе, укатила в город, не оставив, впрочем, своего согласия на развод, но это уж для того только, чтобы чем-нибудь да досадить своей сопернице; Фене, однако ж, и не нужен был формальный брак, ей и без казенной гербовой бумажки хорошо было с Авдеем, ко всему она еще и стыдилась в свои-то лета идти под венец, то есть в загс, в районный Дворец бракосочетания, составлявший предмет особой гордости предисполкома Михаила Николаевича Воропаева и секретаря райкома Владимира Григорьевича Кустовца, потому что их совместными усилиями была выхлопотана смета на возведение дворца (должно, пожалуй, заметить, что выделенных им средств хватило бы разве что на фундамент; выручил, однако, шеф, «богатый дядюшка», коим оказался Лелекин со своим процветающим и развивающимся заводом резинотехнических изделий, недавно ставшим предприятием коммунистического труда). Феню, повторяем, вполне устраивало то, что Авдей был с нею, рядом, что по ночам она чувствовала на своей руке его тяжелую голову, могла прислониться своей щекой к его щеке или запустить пальцы в его редеющие, мягкие, как у младенца, светящиеся в ночи белые кудри. Она любила просыпаться на час раньше его, поглядеть на него сонного, затем, приготовив наскоро завтрак, накормить его и себя и вместе отправиться на работу. Радовало еще и то, что Авдей сам часто писал письма Филиппу и получал ответные, что он схватывал в охапку сразу всех троих Павлушиных сирот, приносил в избу, забавлялся с пимн, угощал припасенной на такой случай шоколадкой. Феня радовалась всему этому и не знала, что судьба готовила ей новое испытание, может быть, последнее в ее жпзнп, но зато и самое страшное…