Борис Четвериков - Котовский. Книга 1. Человек-легенда
— Да, да, я помню все это…
Бойцы ничего не понимали. Чуть не пустили в расход хорошего человека!.. Белокрестики — и уважать! Пленные — и командир пожимает руку!
Но дальше произошли еще более удивительные события.
— Кто старший по чину? — спросил пленных Котовский.
— Я, — выступил вперед Орешников.
— Вот и хорошо. Предлагаю, капитан Орешников, под личную ответственность и ваше честное слово доставить пленных в штаб и явиться с донесением о выполнении задания.
Вскоре Орешников был зачислен в одну пехотную дивизию. Вначале ему казалось, что все относятся к нему с подозрением. Он пристально приглядывался к каждому, и в любом слове ему чудился какой-то намек, что-то касающееся его, обидное и оскорбительное.
Между тем никто и не думал на что-нибудь намекать или чему-нибудь удивляться. Пожалуй, у некоторых бойцов даже было особое почтение к бывшему белому офицеру.
— Рассказывают, в Одессе Котовскому помогал! Значит, не очень-то белый.
— Надо же! Из офицеров, а какой обходительный!
— А что же, по-твоему? Не все же они четвероногие!
Орешников сначала работал в штабе. Делал он все скромно, без лишних разговоров. Даже старый писарь Онищенко проникся к нему расположением, на что уж отличался неуживчивым характером.
Вскоре Орешников отпросился в строй. Ему дали сначала взвод, а потом он стал командовать ротой. И хороший командир из него получился!
— Радуюсь, что мы наконец в одном лагере, Николай Лаврентьевич! сказал однажды Котовский, случайно встретив его. — Вы знаете, у меня всегда было убеждение, что мы шли врозь только по недоразумению. Как вы себя чувствуете? Обжились маленько?
— Откровенно говоря, все еще никак не могу акклиматизироваться, признался Орешников. — Наш брат интеллигенция очень мнительны…
— И щепетильны.
— Да, да, и это есть. И с болезненным самолюбием.
— И с вечным самоанализом. Знаю!
— То мне думается, не слишком ли я подыгрываюсь. То грызут сомнения, что не лучше ли было так и умереть белым, даже в том случае, если это была непростительная ошибка…
— Ничего, это пройдет. Главное, вы запомните, что вы совсем не являетесь редким исключением. Очень много офицеров царской армии с первых же дней революции сражаются в наших рядах. И еще как сражаются! Немало царских генералов, и, заметьте, талантливых, в Реввоенсовете, в академиях. Они обучают новые кадры, разрабатывают стратегические планы… Ведь не одни же на свете Деникины да колчаки? Есть и генерал Александров, и генерал Николаев, гнавшие Юденича. А Шапошников? А Егоров?
Несмотря на то что жила дивизия самым обыкновенным образом, строго, деловито, по-военному, Николаю Орешникову все казалось необычным, все вызывало острый интерес.
«Вот они какие, красные, — думал он постоянно. — Вот они какие, большевики!»
Совершенно особое впечатление произвел на Орешникова «Интернационал». Он присутствовал на митинге-концерте. Лектор ему не понравился, концерт был посредственный. Но вот по предложению председательствующего был исполнен гимн… Орешникова поразил даже не самый мотив, не слова, а выражение лиц исполнявших гимн. Пели все присутствующие, весь зал, причем все встали, и была в этом пении суровая торжественность и, как казалось Орешникову, что-то религиозное, восторженное.
Общее настроение увлекло его, и он сам незаметно стал подтягивать:
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой!..
Он весь день находился под впечатлением этого пения.
Когда дивизия участвовала в ликвидации бандитских шаек и Орешникову пришлось на деле столкнуться с возмутительными фактами, самому увидеть жестокость, дикость бандитов, самому снимать с виселиц пойманных бандитами комсомольцев, председателей сельсоветов, сельских активистов, когда самому Орешникову пришлось и вылавливать этих разбойников и даже выдержать несколько настоящих сражений с ними, — Орешников утратил чувство настороженности.
И когда в числе других он был награжден орденом, он уже с полным достоинством и удовлетворением принял эту награду.
Его от души поздравляли.
— Служу трудовому народу! — отчетливо и громко произнес он.
7
Начинали сеять хлеб на полях. Котовский настоятельно требовал, чтобы Красная Армия помогала трудовому крестьянству.
— Мы должны и подводу дать бедняку, у которого бандиты лошадь угнали, и сами встать рядом с ним, поработать. Нужно, чтобы народ полюбил красноармейца, чтобы понял, что красноармеец — его друг и защитник.
Однако в посевной кампании котовцы не успели принять участия. Перед ними была поставлена новая трудная задача: ехать в Тамбовщину для борьбы с кулацкими бандами Антонова. Бригаду Котовского посылали на этот участок по рекомендации Фрунзе.
— Если ему поручить — значит, дело будет сделано. У него на врагов революции тяжелая рука! — говорил Фрунзе, выдвигая эту кандидатуру.
И вот уже отпечатаны на машинке строки приказа: «24 апреля начать отправку в Тамбовщину бывшей Отдельной кавбригады, выделив ее из состава Семнадцатой дивизии».
Поданы вагоны. Отдельная бригада размещает коней. Некоторые кони спокойно занимают свои места в новом стойле на колесах. Другие встают на дыбы, отбиваются, шарахаются от железнодорожного состава… Хохот… окрики… ржание… топот копыт…
Котовский сам наблюдает за погрузкой. Новый командир Семнадцатой дивизии, прощаясь, благодарит Котовского:
— Под вашим руководством, как начальника дивизии, все части получили единую спайку…
— Не сюда, не сюда! — кричит Котовский, поглядывая на платформу. — В следующий вагон заводите!
Свисток паровоза. Тронулся последний эшелон. Замелькали поля.
Эх, миленький, усатенький,
В рубашке полосатенькой,
Шапочка с наборчиком,
Гармошка с колокольчиком!
Заливается песня, переборы двухрядки такие, что хватает от разъезда до разъезда. Каждая теплушка поет. В каждой своя песня и свой припев:
…Шел отряд у берега,
Шел издалека,
Шел под Красным знаменем
Командир полка…
…Смело мы в бой пойдем
За власть Советов!..
Зеленеют озими. Садят картошку на огородах. Летят, спешат облака, а всё отстают от поезда.
Штабной вагон такой же, как и все остальные, только стол посредине. Котовский и комиссар Борисов перечитывают приказ командования, обсуждают задачи, знакомятся с обстановкой и районом мятежников.
— Воспользовались, негодяи, что войска переброшены на фронт! говорил, хмурясь, Котовский. — Смотри, как разгулялись!
— Да, — разглядывал карту Тамбовской губернии комиссар, — Тамбовский, Кирсановский, Борисоглебский уезды захвачены антоновцами.
— Что это за газета?
— «Известия» Тамбовского губисполкома. Пишут, что бандиты расхищают имущество кооперативов и коммун… убивают семьи красноармейцев… Пленным красноармейцам сдирают кожу на руках — делают «перчатки», вырезают полосы на теле — «ремни»…
— Кто у них главные? Антонов и Токмаков? И знаменитый палач Плужников? Покопаться, так наверняка концы уходят за рубеж, там эта сатанинская кухня.
Летит эшелон мимо полей, мимо пашен. Смотрит, смотрит на мелькающие березы, избы, речки, лужайки сосредоточенный, растревоженный Савелий. Выспрашивает на больших станциях железнодорожников, ларечников, торговок всякой снедью:
— А что, родимые, Пенза тут далече будет?
— Какая тебе Пенза? Курск скоро будет. Курские соловьи.
Над штабным вагоном развевается флаг. Многие теплушки украшены свежими ветками березы. А в теплушках тренькает балалайка, звенят молодые голоса:
…Белая армия, черный барон
Снова готовят нам царский трон…
— Тетенька, почем огурчики?
…Утром на околице
Придержу коня.
Проводи, любимая,
На войну меня…
— Смотри, ребя, пашут. Хорошая, видать, земля.
— А ты разглядел? С птичьего полета?
— Сыздаля видно: чернозем!
…Эх, яблочко,
Трошки зелено!
С беляками кончать
Нонче велено!..
…На полице сухари,
На окошке каша,
Околеют богачи —
Воля будет наша…
Плакаты на железнодорожных станциях. Красные полотнища на вагонах:
«Да здравствует Первое мая — смотр мировой революции!»
«Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!»
Котовский поздравляет бойцов с праздником. Походные кухни работают полным ходом. Выданы сверх пайка спички и папиросы. Достали двадцать пять ящиков яблок. Одним словом, настоящий праздник.
