Григорий Ходжер - Белая тишина
— Акунка, патронов не жалей, всем передай так, — сказал Богдан. — Больше шума надо, чтобы напугать солдат.
Жалко патронов, сколько зверей можно было бы убить.
— Не жалеть! Такой приказ командира.
Акунка еще что-то бормотал, но Богдан не слышал его, снежный заряд ударил ему в лицо, ослепил и оглушил. Но он все же вскочил на ноги и метнул гранату в ворота. Партизаны молча побежали к стене, по сугробам вскарабкались на нее и открыли беспорядочную стрельбу. Богдан спрыгнул со стены в чернеющую глубину, не удержался на ногах после падения и зарылся лицом в жесткий снег. Кругом палили винтовки, где-то впереди строчил пулемет. Богдан опять почувствовал, как внутри него что-то сжимается в комок. Он встал и побежал вперед, где строчил пулемет. Ноги совсем ослабли и подгибались. Он выстрелил раз, выстрелил второй раз и неожиданно почувствовал, как силы вернулись к нему, исчез страх, ноги больше не подкашивались.
— Стреляйте! Бейте! — закричал он и опять выстрелил в чернеющее здание казармы. Он подбежал к казарме, прижался к стене. Пулемет перестал стрелять. Слева, справа партизаны кричали «ура!». Богдан растерянно стоял под окнами казармы. «Как стрелять, куда стрелять? Кругом свои кричат», — подумал он и, чтобы свои, с той противоположной стороны, услышали, закричал: «Ура! Ура!»
Его одинокий голос потонул в вое ветра, его не поддержали остальные охотники. Выстрелы прекратились.
Богдан с двумя охотниками обогнул угол и лицом к лицу столкнулся с каким-то человеком.
— Ты кто? — спросил он. — Партизан?
— Партизан, — услышал он ответ.
Человек бочком отошел от стены и вдруг побежал в темноту, вниз в сторону крепости Чныррах. Богдан видел его чернеющую на снегу фигуру и выстрелил. Человек упал. Богдан подбежал к нему, нащупал на плечах погоны.
Кто-то поднял большой факел, обозначавший, что форт захвачен. На соседнем форту подняли такой же факел.
Богдан положил труп солдата возле дверей. Здесь он встретился с Кирбой. Вдвоем они устроили перекличку отряда — все были в сборе. Партизаны забили разбитые окна сеном и расположились на ночлег в солдатской казарме.
Кирба с Богданом и Данилов лежали рядом. Богдан ворочался с боку на бок и не мог заснуть. Он вспоминал короткий бой, вспоминал обуявший его страх и как он избавился от него. В глубине памяти где-то зацепилось чье-то поучение: «Когда охватит страх, то стреляй, гром выстрела развеет страх». Кто же говорил? Когда и где? Могли это говорить только взрослые: отец, Токто, большой дед… И Богдан вспомнил! Он вспомнил Баосу, рыбную ловлю, как дед учил его метать копье, его рассказы о клиньях грома, о злых и добрых духах. Он вспомнил, как ночью ходил к могилам и как дрожал от страха.
«Точно так же, как сегодня, — мысленно усмехнулся Богдан. — Как прав дед! И откуда он это знал, когда сам не был на войне? Надо кричать, надо стрелять и стрелять, тогда страх не влезет в твою душу».
Богдан чувствовал, что Кирба с Даниловым тоже не спят.
— А я так и не заметил, как прошел бой, — сказал Кирба.
— Ничего, завтра постреляешь еще, — ответил Данилов. — Завтра крепость под нами будем брать. Утром мы им сюрприз преподнесем, из орудий отсюда ударим.
— Из пушек?
— Да.
— Они же не стреляют. Почему белые не стреляли?
— Это мы знаем, — засмеялся Данилов. — Два года назад, когда наши уходили отсюда, они сняли с этих орудий замки и кое-какие важные части и запрятали тут недалеко, в камнях. Двое наших партизан знают, где находятся эти части. Завтра мы эти пушки подчистим, подладим и выстрелим по крепости. Вот будет потеха!
— Верно! Отсюда же как на ладони видно крепость, — подхватил Кирба. — Ну, повоюем! Мы будем отсюда, с сопки, наступать.
— Это уже как решит командир, — сказал Данилов. — Ну, орлы, спать, нас завтра ждут дела.
Но Богдан с Кирбой, взбудораженные разговором ожидаемого боя, уже не могли заснуть.
— Теперь уже скоро кончится война, совсем уже скоро, — шептал Кирба. — Сам подумай, какое у нас теперь войско, сколько ружей, пулеметов, а теперь появились пушки. Понимаешь? Пушки. Завтра услышим, как они грохнут. Наверно, можно оглохнуть, а? Они очень громко бьют. Ты слышал, как они бьют? Сильно громко бьют. Завтра мы крепость заберем, это уж нечего и думать. Отсюда эту крепость как на ладони видно, из пушки все можно снести.
— Ты говоришь, будто из пушки когда стрелял, — заметил Богдан.
— Зато я из винтовки, из нагана стрелял! Слушай дальше. Крепость мы заберем, белые и японцы убегут в город, а мы город со всех сторон окружим и всех белых и японцев перебьем. Понял? Тогда война и кончится. А раз война кончится, что нам больше тут делать? Нечего делать. Мы пойдем домой, будем новую жизнь строить. Я сразу женюсь. Ты слышишь?
— Да.
— Я сразу женюсь. Богдан, она такая хорошая, такая ласковая, другой такой нет нигде, ни на земле, ни на небе. А потом мы будем учиться.
— Совсем разговорился.
Поднялись партизаны, закурили, заговорили. Печь заполыхала ярким огнем, кашевары в солдатской кухне начали готовить завтрак. Данилов с двумя партизанами пошел на поиски замков и частей к крепостным орудиям «виккерсам».
Вскоре они вернулись. Богдан с Кирбой пошли помогать партизанам-артиллеристам откапывать и вычищать пушки. Орудия были готовы вести огонь, когда явился из соседнего форта командир Семен Павлученко. Он долго наблюдал в бинокль за крепостью. Богдан тоже поднес бинокль к глазам, волшебные стекла тут же приблизили солдатские казармы, склады с продовольствием и боеприпасами, он видел даже расхаживающих часовых.
Метель утихла, но слабый ветер тянул с лимана, сильный мороз жег щеки, нос. Богдан, напрягая зрение, смотрел на береговые форты, с левой стороны крепости, откуда должны были наступать основные партизанские силы.
Артиллеристы подносили снаряды.
— Товарищ командир, а што, не разбудить ли япошек? — озорно спросил один из них.
Павлученко переглянулся с Даниловым, усмехнулся и сказал:
— Нехай так буде! Пали! Им жарко буде, и наши услышат. По казармам, по пулеметам пали.
Богдан с Кирбой немного отошли от орудий, но все же, когда пальнули оба орудия, они на мгновение оглохли и долго ковыряли пальцами в звенящих ушах. Павлученко с Даниловым наблюдали в бинокль за стрельбой.
— Так их, бисовых детей! — восклицал Павлученко после каждого удачного выстрела. — Вот так! Добре, хлопцы! Добре! Слушай, комиссар, в том форту стоят еще две пушки, нельзя их исправить?
— Почему нельзя, вот их части, — показал Данилов.
— Так чего же ждешь?! Надо из четырех орудий палить! Так палить, чтобы в Николаевске у беляков жилки затряслись!
Богдан опять поднес бинокль к глазам и увидал, как в крепости забегали испуганные солдаты, всполошились, они ему показались муравьями в разбросанном муравейнике.
Орудия продолжали стрельбу по крепости. К полудню партизанские отряды с трех сторон начали штурм крепости. Из фортов артиллеристы палили из четырех орудий.
Отряд нанайских лыжников наступал с сопки, они спускались по крутому склону, укрываясь за реденькими кустами, многие, не удержавшись за кусты, скатывались вниз. Богдан сверху видел все, что происходило в крепости, как солдаты запалили склады и густой дым окутал их, как они группами перебегали с места на место, ища надежного укрытия от партизанских снарядов и пуль.
Партизаны продолжали наступать. Кирба покатился на спине вниз. Богдан последовал за ним. Где-то слева застрочил пулемет, и пули зажикали над головой. Кирба поднялся и побежал в ту сторону, откуда бил пулемет. За командиром устремились партизаны. Белые открыли частую стрельбу из винтовок, и пули, как надоедливые осы, жужжали над головой, Богдан бежал вслед за Кирбой, рядом с ним оказался Потап Чируль, чуть впереди, пригнувшись, бежал Кешка Сережкин. Богдан увидел разинутые рты товарищей, и у самого у него першило в горле, и он понял, что он вместе с ними издает боевой кляч.
Впереди разорвалось несколько снарядов. Кирба, добежав до какой-то стены, лег и начал беспорядочно стрелять. Богдан уже менял третью обойму, на стволе его винтовки с шипением таял снег.
— Бегут! Богдан, они бегут, собаки! — закричал Кирба.
Впереди его лежал убитый японский офицер с шашкой в закоченевших руках. Кирба выхватил шашку и, подняв ее над головой, как это делали белогвардейские кавалеристы, побежал дальше.
Вдруг неистово залаял замолкший пулемет. Кирба на всем бегу встал, как вкопанный, будто уткнулся в невидимую стену, потом сделал шаг назад, опустил шашку и упал на спину. Богдан подбежал к нему, приподнял голову.
— Кирба! Кирба! Что с тобой? Ну, отвечай! — бормотал он, тормоша обмякшее тело друга.
Кирба смотрел широко открытыми глазами на зимнее серое небо, на тусклое желтое солнце, и серое небо, и солнце вместились в его остекленевших глазах.
