Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 4
— Если хочешь знать, «Южная правда» намеревалась выступить против статьи Приходько, — продолжал Калашник. — Я поговорил с редактором и отсоветовал. Зачем подымать шум?
— Эх, Тарас, Тарас, если бы ты мог понять, как мне сейчас больно и горько, — сказал Щедров. — И потому больно и горько, что я увидел совсем другого Тараса Калашника. Откуда к тебе пришло это желание всем угождать и быть для всех хорошим и добреньким?
— Это ты напрасно! Рука у меня твердая, и там, где нужно, она не дрогнет.
— У тебя главное — это «потише», «поосторожнее» и «поэластичнее». Но настоящий руководитель, как я его понимаю, обязан быть принципиальным и непримиримым ко всякого рода недостаткам. Он не должен угождать каждому и быть для всех хорошим и добрым.
— А жалобы? — тяжело вставая, спросил Калашник. — А письмо Марсовой? А послания Осянина? А телеграмма Рогова? Куда от них уйдешь? От них же не от вернешься?
— Партийный работник не парикмахер, и он не спрашивает: «Вас не беспокоит?» — продолжал Щедров. — Так что на него могут быть и жалобы, и анонимные письма, и самая низкопробная клевета. Может случиться даже такое, что было у нас в «Заре». Ты же почему-то печалишься о безоблачном небе, о покое, о благоденствии. По-твоему, Тарас, получается: угождай всем и бойся недовольных. Иными словами: живи сам и дай жить другим!
— Печаль-то моя не о себе, а о тебе, друг ты мой взбалмошный! — Калашник отошел к окну и с видом обиженного человека смотрел на озаренные фонарями деревья. — Ведь жалобы — это жалобы, и в корзину их не бросишь. По жалобам полагается принимать надлежащие меры. Но ты-то для меня не просто секретарь Усть-Калитвинского райкома…
— Нет, Тарас, сейчас я для тебя только секретарь Усть-Калитвинского райкома, — перебил Щедров. — И если на меня поступили жалобы, то по ним и должны быть приняты такие меры, какие нужно принять. Но знай: без боя я не сдамся!
— Антон! Сын кочубеевца! Ну к чему это — «без боя не сдамся»? — с видом дружеской озабоченности спросил Калашник. — Совершенно ни к чему! Мы начали разговор не для того, чтобы ссориться, а исключительно для того, чтобы вместе и спокойно все обдумать, все взвесить… Завтра ты будешь у Дорогого друга. Советую не лезть в бутылку…
— Тарас, может, хватит об этом? Поговорим о чем-нибудь другом. — Щедров приоткрыл дверь. — Нина! Еще не спишь? Иди к нам, нужен твой совет!
— Все о чем-то спорите? — входя, спросила Нина.
— Не спорим, а ведем откровенный разговор, — сухо пояснил Калашник. — Только мне непонятно, зачем Антон позвал тебя?
— Нина, я позвал тебя, — начал Щедров, смущенно глядя на Нину, — чтобы сказать тебе и Тарасу, что я женюсь.
— Антон, милый! — Нина обняла Щедрова своими голыми до плеч руками и расцеловала. — Как я рада за тебя, Антоша! Очень рада!
— Кто она, твоя невеста? — деловито спросил Калашник.
— Ты ее знаешь… Уленька!
— А! Да, Уленька — девушка славная. Калашник, подумал, покрутил ус. — Ну, друг, молодец! Давно бы пора! Мы с Ниной от души поздравляем! На свадьбу обязательно приедем.
— А свадьбы у нас не будет.
— Да как же так без свадьбы?
— Антоша, нужен хоть свадебный вечер, — сказала, вся сияя, Нина. — Без свадебного вечера нельзя!
Ночь. Безлюдная улица. Неоновый свет фонарей и бледно-желтые блики на асфальте. Щедров и Калашник шли молча, а следом за ними медленно двигалась «Волга». Щедров думал о том, что акация уже отцветает, что ее лепестки, кружась и падая, искорками вспыхивают на свету; что воздух пропитан тем особенным пряным запахом, который бывает только вблизи отцветающих акаций и только вот в такую тихую и теплую ночь июня.
Калашник приостановился и сказал:
— Чтобы во всем разобраться с максимальной объективностью и особенно с тем, что произошло с Роговым, нужно не чье-то личное мнение, а необходимо заключение авторитетной комиссии.
— В чем же надо разобраться?
— Это уж дело комиссии.
Щедров промолчал, тоже остановившись, понимая, что наступило время, когда они расстанутся не друзьями, и что им нельзя вот так молча разойтись. «Он уже забыл о том, что я женюсь, что люблю Ульяшу, — думал Щедров. — На уме у него комиссия. А я ничего плохого не сделал, и никакая комиссия мне не страшна…» Он уселся в машину, но не уезжал, не уходил и Калашник. Они не находили нужных для этого момента слов и потому вдруг, протянув друг другу руки, почти в один голос сказали:
— Ну, будь здоров!
Калашник вернулся домой, прошел не в спальню, а на балкон. Усевшись в шезлонг, он закурил и стал смотреть сквозь решетку на подсвеченные бледным светом ветки. Он думал о том, что когда-то в нем жила уверенность, что Румянцев поступил правильно, послав Щедрова в Усть-Калитвинский район. Теперь он уже не сомневался, что направление Щедрова в Усть-Калитвинский было ошибкой и что эту ошибку нужно исправлять. И немедленно.
«Могу с полной уверенностью сказать, что секретарь райкома из Щедрова не получился, — думал Калашник. — И произошло это потому, что у Антона нет таких данных, которыми обязан обладать руководитель. В суждениях он резок и прям: любит, что называется, рубить сплеча. Что у него на уме, то и на языке. Боюсь, что Румянцев может принять крутые меры, а делать этого сейчас тоже не следовало бы. Во-первых, не надо портить Щедрову жизнь. Во-вторых, нельзя производить эту болезненную операцию потому, что скоро в крае начнется уборочная страда. За столько лет Усть-Калитвинский наконец-то будет с урожаем, тут необходимо все силы бросить на уборку хлеба, а не заниматься перетасовкой кадров, потому что придется менять не только Щедрова, а и Приходько. Посоветую Румянцеву подождать до конференции. Тогда можно легко и безболезненно заменить Щедрова в связи, скажем, с переходом на другую работу… Можно, к примеру, взять его на должность ректора пединститута…»
С этими мыслями Калашник вошел в спальню. На спинку стула повесил пиджак, расстегнул воротник рубашки.
— Тасик, что ты там делал? — спросила Нина.
— Курил и размышлял об Антоне.
— Не могу понять, что у вас происходит? Или поссорились? Или что-то не поделили?
— Не то и не другое, а третье.
— Что оно — третье?
— Я уже говорил, что наш друг приехал в Усть-Калитвинский искать ответ на вопрос: как жить? — Калашник подошел к высокому трюмо, в котором отражались двуспальная кровать и Нина, разбиравшая постель. — И заметь, ответ ему нужен для того, чтобы научить других, как им жить надо и как жить не надо. А я хотел бы, чтобы Щедров сам сперва научился жить так, как надо, и послужил бы примером для подражания. К сожалению, в настоящее время таким примером он не является. Более того, он убежден, что все руководители плохие, а вот он да еще Приходько хорошие, что все делают не то, что нужно, и ошибаются, а Щедров и Приходько делают то, что нужно, и не ошибаются.
— Неправда, Тарас! Ничего этого Антон не считает, — возразила Нина. — Ты почему-то обозлился на него и все это придумал.
— Не защищай, Нина, Антона, он в твоей защите не нуждается. Ведь то, что он пробыл в Усть-Калитвинском без году неделя и успел натворить столько неприятных дел, — факт бесспорный. Одно письмо обманутого старика Осянина чего стоит…
— Тасик, не верь Осянину! Тут что-то не так… Антон не такой. У него есть невеста, и он собирается жениться.
— До тридцати шести лет не женился, а узнал о письме Осянина…
— Ну, что ты говоришь, Тарас? — перебила Нина. — Как можно? Я никак не могу понять: что встало между вами? Что?
— Пойми, Нина, мы не в атаку идем, а строим мирную, счастливую жизнь! — Калашник взял папиросу, направился к дверям, на ходу прикуривая. — Видишь, и меня Антон взвинтил. Ночь, считай, пропала.
В гостинице Щедров ознакомился с программой семинара. В ней были названы лекции и доклады, указаны фамилии лекторов и докладчиков, дни и часы занятий. Большое место в программе занимали лекции о международном положении и экономических проблемах нашей страны и стран социализма. Почти все лекторы были приглашены из Москвы. Свои же выступали с докладами на темы: культурно-массовая работа на полевых станах и на фермах; внедрение передовой науки в сельскохозяйственное производство; ветеринарная и зоотехническая учеба животноводов и т. д. и т. п. На пленарных заседаниях предполагалось заслушать доклады самих участников семинара. Так, секретарю Марьяновского райкома Холодову был поручен доклад «Первоочередные задачи сельских коммунистов в борьбе за высокий урожай». Секретарю Калашинского райкома Мирошникову — «Опыт работы агитаторов и беседчиков в дни уборочной страды». Секретарю Стародубского райкома Митрофанову — «Социалистическая демократия и возросшая роль местных Советов». Всего в программе значилось восемь докладов. «А вот мне не поручили, — думал Щедров. — Составители программы, наверное, считают, что секретарю Усть-Калитвинского райкома сказать нечего, что ему надлежит слушать других и учиться у них. Ну что ж, послушаю и поучусь… А завтра поеду к Румянцеву. Что он скажет мне и что скажу ему я…»
