Андрей Упит - Новеллы
— Опустить глаза, когда мимо проходят порядочные женщины!
Дамы шарили взглядами по толпе, отыскивая наиболее интересные экземпляры. Почти у всех горели щеки и в глазах отражалось любопытство и отвращение. Что за твари! Все газеты полны сообщений о зверствах и невероятном распутстве этих женщин. Это даже как-то щекотало нервы!
Женщина с ребенком хотела припасть к руке госпожи Ре-нар. Она решила, что эта сильно декольтированная дама в платье из брюссельских кружев и в бриллиантовых перстнях по меньшей мере маркиза или генеральша.
— Сжальтесь, барыня! Дитя погибает! Уже третий день у меня нет ни капли молока…
Госпожа Ренар с серьезным видом кивнула коменданту:
— Послушайте, капитан! Зачем ее держат здесь?
Это уже было вмешательство в его служебные дела. Обра холодно пожал плечами. Он не обязан всех их знать. Если кто интересуется, может получить сведения в канцелярии у секретаря. Бродяги, проститутки, убийцы — все они заодно с бунтовщиками.
— Нельзя ли помочь ребенку?
Капитан иронически поклонился:
— Их расстреляют вместе.
Ему вовсе не хотелось, чтобы дамы дошли до конца шеренги, но их, как видно, больше всего заинтересовала именно дерзкая крикунья. Остановить их силой было неудобно. И вот уже госпожа Фабр, приставив к глазам лорнет с перламутровой инкрустацией и золотой ручкой, подошла почти вплотную к заключенной.
— А ты зачем здесь?
А та стояла, скрестив на груди мускулистые руки, — статная, высокая, на полголовы выше капитана. Глубокий рубец пересекал ее лоб. Вопреки приказу она одна стояла, не опуская глаз. И эти полные ненависти глаза метали искры.
— Затем, чтоб вы со своими любовниками могли до обеда валяться на перинах.
Снова госпожа Фабр отскочила, как облитая водой курица.
— Капитан, неужели у вас нет пуль для этих нахалок?
Комендант только пожал плечами и повел дам дальше. В лагере у него несколько таких, с которыми ничего нельзя поделать. Бесстыдство и упрямство этих потаскух не поддается описанию. Обычно жандармы в первый же вечер справляются с ними, но с этой никто не может справиться. В одном из подвалов есть замечательный уголок, который сами арестанты прозвали львиной пещерой. Даже самые отчаянные и сильные мужчины не могли выдержать там больше шести часов и выходили оттуда бледные, как мертвецы, и смирные, как агнцы. А эта просидела круглые сутки — и хоть бы что. Как будто выспалась на сеннике. Не находится средств заткнуть ей пасть. Можно подумать, что в нее вселился сам дьявол. В варварское средневековье ее сожгли бы на костре как ведьму. Мы с нашей гуманностью терпим все выходки. Пулю, говорите? К сожалению, в данный момент это невозможно. Она уже осуждена и ждет своей очереди. Вечером ее передадут патрулю. Таких мы обязаны охранять особенно строго. Если по списку недостает кого-нибудь, выйдут неприятности. Наши суды придерживаются строгой законности…
Мадемуазель Мулен грустно покачала головой.
— Какая жалость! Я никогда не видала вблизи расстрела. В газетах пишут, что они перед смертью богохульствуют, кощунствуют над святым причастием, поносят правительство. Какой-то негодяй даже обругал священника и плюнул на крест… Не можете ли вы, господин Обра, сообщить нам, когда будут расстреливать их?
— Охотно, милые дамы, охотно. Расстрелы у нас не редкость.
— Только не завтра, — предупредила госпожа Ренар. — Завтра я занята…
Обра отвел дам немного в сторону. Туда только что принесли корытце с месивом, вокруг которого дрались арестанты. Дамы недолго смотрели на это зрелище. Госпожа Фабр отвернулась первая.
— Прямо скоты. Настоящие скоты…
Больше господин Перье ничего не расслышал. Пригнали новую партию арестованных. Толкаясь и наступая на ноги, они оттеснили его от перил.
Восьмого июня всю вторую половину дня на горизонте собирались густые дождевые тучи. Измученные зноем пленники лежали как мертвые. На закате начался ливень. Люди подставляли под крупные капли горсти и жадно пили. Когда на земле образовались лужи, они припадали к ним губами и тянули теплую мутную влагу. Как ни противно такое питье, его, по крайней мере, было вдоволь. Кое у кого, кто слишком перегрелся на солнце или вообще страдал желудком, сразу открылась кровавая рвота. Но большинство утолили жажду и почувствовали себя бодрее. Наполненный водой желудок перестал даже чувствовать голод.
Но скоро наступила реакция. Дождь лил часа полтора. Сначала прохладная влага приятно освежала истомленное зноем тело. Но скоро люди промокли до нитки, грязные лохмотья неприятно прилипли к телу. Глинистая почва размокла и стала вязкой, как замазка. Не осталось ни одного сухого местечка, где можно было присесть. Еще до полуночи пленники стали зябнуть. К утру подул холодный ветер. В загоне для арестантов тускло поблескивали желтые лужи. Стараясь согреться, охранники бегали взад-вперед, волоча сабли по земле и обдавая грязью арестантов. Придирались к каждому пустяку.
Господин Перье сидел на корточках у самых перил. Накинув пиджак на голову, он старался согреться собственным дыханием и все-таки дрожал. Ему казалось, что нижняя часть его тела все глубже погружается в грязь. Холодная сырость подбиралась к самой шее.
Вдруг кто-то тронул его за плечо.
— Господин Перье! Послушайте, господин Перье!
Господин Перье выглянул из-под пиджака и тихо вскрикнул. Несмотря на то что им все сильнее овладевало тупое безразличие, жизненный инстинкт еще не совсем потух. Над ним склонился какой-то солдат с ружьем.
— Тише! Не пугайтесь. Это я — Люсьен.
Господин Перье смотрел на него широко раскрытыми, недоумевающими глазами. В сумраке лицо солдата казалось серым, словно коленкор.
— Ты… солдат? Как ты сюда попал? Я тебя еще раньше заметил.
— Я знаю. Поэтому и пришел. Побоялся, что вы меня выдадите. Как увидел, что федератам все равно крышка, так удрал из Венсенского форта. Наговорил всякой всячины версальцам, и они зачислили меня в отряд. Теперь все время боюсь, что меня опознают и выдадут. Тут полно шпионов.
— Меня ты не бойся, я не выдам. Зачем выдавать? Ты у меня хорошо работал. Помоги мне выбраться отсюда. Я не виновен.
— А вы думаете, что все эти люди виновны? Сорок тысяч арестантов — кто тут станет разбираться? Версальцы хотят крови, в этом все дело. Может быть, я и помогу вам убежать. Теперь ночи дождливые, темные. Я знаю, в какое время меняется караул и ворота ненадолго открываются. При первой возможности дам вам знать. Только обо мне никому ни слова.
Но даже надежда на освобождение не произвела на господина Перье особенного впечатления. Он стал скептиком и только печально покачал головой.
— Вот и хорошо. В случае чего дай знать. Только вряд ли мне удастся бежать. Я очень слаб.
Люсьен снова нагнулся к нему.
— Тише вы, ради бога! Еще хочу сказать вам одну вещь… Огюст тоже здесь.
Господин Перье выпрямился.
— Огюст… ты сказал?
— Да. Рядом, за этими перилами. Я там в карауле. На восходе солнца нас сменяют. Я вас вчера тут заметил и сказал ему. Вы можете его увидеть и поговорить с ним — только подымите голову над нижней перекладиной перил. Нет, не сейчас… когда я уйду. Он уже обречен, но вы не говорите ему. Утром его расстреляют…
Громко ругаясь и обрызгивая заключенных грязью, он ушел.
Бесшумно, как тень, господин Перье приподнял голову над нижней перекладиной перил. Между железными прутьями показалось серое, с глубоко запавшими глазами, обросшее щетиной лицо сына.
— Огюст… О-гюст… — только и мог вымолвить господин Перье.
— Молчи! У тебя такой резкий голос. Я сам все расскажу. Из Бельвиля я удрал к пруссакам, а они, проклятые, выдали меня версальцам…
— Зачем ты это сделал? Разве ты не знал, что грозит дезертиру?
— Они заставляли меня расстреливать пленных инсургентов, женщин и детей. Я не могу убивать детей…
Он испуганно замолк и спрятал голову. Но это был Люсьен. Он шагал неподалеку взад-вперед, волоча по грязи приклад.
Огюст снова приподнял голову.
— Это Люсьен. Все будет хорошо. Он поможет мне убежать. Он знает, когда меняется караул и отворяют ворота… Что делается дома? Как мадам Лизандер? Кларисса ждет меня?
— Ждет, ждет…
У господина Перье застрял комок в горле. Лицо Огюста осветило подобие улыбки.
— Она хорошая девушка. Я обещал ей купить коралловые бусы и куплю. Повезу ее кататься в Булонский лес. Накоплю двадцать пять франков и покатаю. А ты поговори с мадам Лизандер, чтобы она не сердилась…
Господин Перье плакал. Слезы застилали ему глаза и не давали разглядеть сына. Он сердито протер их кулаками, но, когда снова открыл их, Огюста уже не было. За перилами орал какой-то капрал, и охранники отгоняли заключенных от стены.
Господин Перье не покинул своего наблюдательного поста, и через час он стал зрителем ужасной картины.
