Сергей Сергеев-Ценский - Том 10. Преображение России
И когда прапорщик Ливенцев увидел издали Наталью Львовну, ему показалось так естественным, почти необходимым, что вот сейчас же он увидит и Наталью Сергеевну Веригину.
Это был как раз тот час, когда кончалась ее работа в библиотеке; наконец, ради того, чтобы еще раз проститься с ним здесь, на вокзале, она могла бы, казалось ему, уйти со службы несколько раньше. И он часто оглядывался кругом, ища ее глазами, раза два отходил от роты к подъезду вокзала и вглядывался в толпу: было много женщин кругом, но ее не было.
Ваня Сыромолотов, столкнувшись с ним на вокзале, передал, что сейчас приезжает медлительный по обыкновению Командир бригады, генерал Баснин, производивший смотр второму полку бригады; потом начнется посадка их полка в вагоны. Ливенцев качнул головой, окончательно стряхивая домашние мысли, и пошел готовить роту ко встрече командира бригады.
Чрезвычайно грузный, с трясучими желтыми бабьими подгрудками и парализованным, как у старой моськи, одним глазом, Баснин, для которого у всех прапорщиков полка не было другого имени, как «кувшинное рыло», по привычке бывшего кавалериста все внимание свое отдал команде конных разведчиков и ординарцев, а мимо рот прошел только сопровождаемый Ковалевским, Добычиным и Ваней Сыромолотовым. Думали, что он скажет солдатам какое-нибудь напутственное слово, на что иногда в подобных случаях отваживался даже и сам царь, но Баснин не захотел себя утруждать.
Подали, наконец, длиннейший воинский состав, и началась погрузка первого эшелона. Когда же поезд двинулся и все в нем и около него почему-то кричали «ура», Ливенцев увидел в окне офицерского вагона веселое лицо Анны Ивановны рядом с унылым лицом Ивана Ивановича и помахал им прощально рукою.
Эшелон, в который попала десятая рота, погрузился, когда начало уже смеркаться. Ливенцев жадно смотрел на перрон, но везде были незнакомые лица. Крикливо бросился в глаза висевший совсем на отлете все тот же плакат: «Молчите! Польза родины этого требует!..» И Ливенцев, мрачно поглядев в лицо бывшего рядом Аксютина, сказал:
— Домолчались до гнуснейшей и глупейшей бойни, а пользы родине от нее что-то не видим!
Аксютин сочувственно улыбнулся, переметнув брови; Малинка же, тоже глядевший в окно, поднял простонародным жестом, обеими руками, шапку, покивал немудрой головой и пробормотал жалостно:
— Прощай, город Херсон! Может, уж никогда не увижу тебя больше…
А с густо набитого людьми перрона, так же как из соседних солдатских вагонов, доносилось замирающее «ура», и трудно было понять, зачем оно, что именно хотели выразить люди, зажатые в вагонах, и люди, стоящие на воле, этим воинственным криком.
Потом замелькали по сторонам вечерние лиловые, тягучие, втягивающие в жуткую даль, в притаившуюся темень судеб еще бесснежные поля, густые, безлюдные, совершенно безмолвные. Это удручающее безмолвие полей особенно чувствовалось, когда солдаты переставали орать спасительные по своей бессмысленности песни.
Еще не зажигали свечей, когда подполковник Добычин, который командовал вторым эшелоном, — потому что Ковалевский уехал с первым, — пригласил к себе всех офицеров эшелона.
Старик имел таинственный вид. Он чмыхнул раза три сильно нахлобученным на усы носом, синими жесткими пальцами покрутил усы, кашлянул, потом обратился к зауряд-прапорщику Татаринову, бывшему в дружине адъютантом и ставшему в полку казначеем:
— Ну-ка, вскройте пакет.
Круглоликий Татаринов, подчиняясь серьезности минуты, несколько дрогнувшими даже руками надорвал довольно объемистый широкий пакет, снабженный все тою же весьма интригующей надписью «совершенно секретно», с какою поступали в полк в последнее время все пакеты от высшего начальства, и осторожно вынул пачку карт предстоявшего полку театра военных действий.
— Что, еще турецкие, или болгарские? — нетерпелива спросил Кароли. — Вот, никогда не думал, что у нас в штабах такие ретивые топографы, накажи меня бог!
Но Татаринов уже успел определить, что это за карты, и, глядя остановившимися круглыми глазами в красноватые глаза Добычина, сказал негромко:
— Буковина!
— Вот тебе на! Почему Буковина? Зачем Буковина? — удивился Ливенцев.
— Буковина и Галиция, — перебирая между тем карты, дополнил Татаринов.
— Та-ак!
Сидевший несколько согбенно, Добычин счел нужным выпрямиться, даже приосаниться и еще раз вполне воинственным жестом оттянуть вправо и влево лезшие в рот усы. Наконец, внушительно поглядел кое на кого и, остановившись на Ливенцеве, заговорил важно:
— «Почему» и «зачем», — это не вопросы офицера, господа! Этими вопросами, господа, ведают там, наверху, в ставке верховного главнокомандующего… А верховный главнокомандующий наш — государь-император, — вот что я вам должен напомнить. Я же лично получил приказание нашего командира полка. Какое? Сегодня же раздать вам то, что имеется в этом пакете. А что именно там имелось, этого я и сам не знал, как вы сами видите, — пакет был запечатан, вскрыт он при вас. Я ведь не спросил его: «А что тут, в этом пакете?» Я не мальчик… а также и не девочка. Я только сказал ему, как требует долг службы: «Слушаю!» И все.
— Хорошо, а как же все-таки мы должны понимать этот ребус с картами? — спросил уже не Ливенцев, а капитан Струков, как бы несколько обиженный за Ливенцева на Добычина.
Добычин встопорщил плечи и развел руками:
— Вот тебе на! Ребус… Почему же, спрашивается, ребус? Никакого тут ребуса нет.
— Как так нет? А что же означают эти карты?
— Означают они, что полк наш идет на галицийский фронт, — вот и весь ребус!
— Гм… Третьего дня он шел в Болгарию, вчера в Турцию… Сегодня он, по вашим словам, идет в Галицию… Но завтра таким же образом мы можем получить карты окрестностей Риги! — отчетливо сказал Ливенцев, который с давних пор не переваривал Добычина.
— Тогда поедем в Ригу! — быстро подхватил Кароли.
— Совершенно верно! Тогда — в Ригу. Наше дело ехать, куда прикажут, а не рассуждать, — начальственно воззрился на Ливенцева Добычин, сильно повысив вдруг голос.
— Значит, Турция и Болгария отпадают окончательно? — спросил Струков и, не дожидаясь, что ответит Добычин, перекрестился мелкими крестиками около подбородка. — Признаться, вот где это сидело у меня, — указал он на шею. — Шутили, что ли, с десантной операцией? Да немцы все наши транспорты перетопили бы подводными лодками! А уж берега там небось укрепили не хуже Дарданелл, так что по-ка-тились бы мы але-марше — скумбрию кормить! Не-ет, это куда лучше — в Галицию! По крайней мере обжитые окопы — раз, австрийцы, а не германцы — два! И до нас австрийцы никому страшны не были, авось и мы от страху на стенку не полезем… Нет, это сюрприз неплохой нам приготовили, а? — И Струков весело ширнул большим пальцем в ребро сидевшему рядом с ним командиру девятой роты, старому поручику турецкого обличья Урфалову, с тугими усами из серебра с чернью.
Урфалов подумал и ответил обстоятельно, как говорил всегда:
— Изволите видеть, Галиция, конечно, нашими войсками измерена вдоль и поперек, и так уж много они там народу положили, что дальше некуда. Поэтому наши стали теперь умнее и на Карпаты не лезут, а сколько уж времени стоят на месте. А это, изволите видеть, самое важное на войне: чтобы противник знал, что ты стоишь на месте, и баста. Французы как делают? Так же само и делают: на месте стоят и с места ни шагу. Вот у них и армия цела. На худой конец выскочат из окопов пять человек, займут южную часть воронки от снаряда и окопаются, а немцы выскочат из своих окопов, займут северную часть воронки и окопаются тоже… А потом об этом донесение Жоффру… Потом это в газетах везде напечатают: «Заняли южную часть воронки и окопались»… Вот как, изволите видеть, умные нации, союзники воюют! Вот так и мы теперь воевать будем. А что касается землянок на позициях, то их даже чистенько досками изнутри можно обить и даже обоями оклеить.
— Электричество можно провести, — дополнил Аксютин.
— Отчего же нет?
— Пианино поставить, — сказал Ливенцев. — Коровку завести; жену выписать.
— Зачем жену? Там Марусек сколько угодно своих, изволите видеть, и они уж, конечно, вполне к снарядам привыкли… Так и простоим зиму. А весною…
— Мир будет? — вспомнил своего фельдфебеля Ливенцев.
— Одним словом, до весны еще далеко, — уклонился от ответа Урфалов. — Мы-то пока что белый хлеб как ели, так и едим, а немцы что едят, — читали? — Мякину!
— Накажи меня бог, если Галиция не самый лучший выход из положения! — с подъемом сказал Кароли. — Конечно, надо быть олухом царя небесного, чтобы лезть в Болгарию десантом! Ей-богу, в штабах у нас оч-чень неглупые люди сидят.
— Если это так радостно, то, пожалуй, не мешает обрадовать нам и нижних чинов, а? — обратился к Струкову Ливенцев, но сидевший насупясь Добычин сразу вздернул плечи:
