Василий Шукшин - Том 3. Рассказы 70-х годов
Ивану стало жалко монахов. Но когда он подошёл ближе, он увидел: монахи стоят и подёргивают плечами в такт чёртовой музыке. И ногами тихонько пристукивают. Только несколько – в основном пожилые – сидели в горестных позах на земле и покачивали головами… Но вот диковина; хоть и грустно они покачивали, а всё же в такт. Да и сам Иван – постоял маленько и не заметил, как стал тоже подёргиваться и притопывать ногой, словно зуд его охватил.
Но вот визг и песнопение смолкло в монастыре – видно, устали черти, передых взяли. Монахи отошли от забора… И тут вдруг вылез из канавы стражник-монах и пошёл с пьяных глаз на своё былое место.
– Ну-ка, брысь! – сказал он чёрту. – Ты как здесь?
Чёрт-стражник снисходительно улыбался.
– Иди, иди, дядя, иди проспись. Отойди!
– Эт-то што такое?! – изумился монах. – По какому такому праву? Как ты здесь оказался?
– Иди проспись, потом я тебе объясню твоё право. Пшёл!
Монах полез было на чёрта, но тот довольно чувствительно ткнул его пикой.
– Пшёл, говорят! Нальют глаза-то и лезут… Не положено подходить! Вон инструкция висит: подходить к воротам не ближе десяти метров.
– Ax ты, харя! – заругался монах – Ах ты, аборт козлиный!.. Ну, ладно, ладно… Дай, я в себя приду, я тебе покажу инструкцию. Я тебя самого повешу заместо инструкции!
– И выражаться не положено, – строго заметил чёрт. – А то я тебя быстро определю – там будешь выражаться, сколько влезет. Обзываться он будет! Я те пообзываюсь! Иди отсюда, пока я те… Иди отсюда! Бочка пивная. Иди отсюда!
– Агафангел! – позвали монаха. – Отойди… А то наживёшь беды. Отойди от греха.
Агафангел, покачиваясь, пошёл восвояси. Пошёл и загудел:
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная…
Чёрт-стражник захихикал ему в спину.
– Агафангел… – сказал он, смеясь. – И назовут же! Уж скорей – «Агавинус». Или просто – «Вермут».
– Што же это, братцы, случилось-то с вами? – спросил Иван, подсаживаясь к монахам. – Выгнали?
– Выгнали, – вздохнул один седобородый. – Да как выгнали! Пиночьями, вот как выгнали! Взашей попросили.
– Беда, беда, – тихо молвил другой. – Вот уж беда так беда: небывалая. Отродясь такой не видывали.
– Надо терпеть, – откликнулся совсем ветхий старичок и слабо высморкался. – Укрепиться и терпеть.
– Да что же терпеть-то?! – воскликнул Иван. – Что терпеть-то?! Надо же что-то делать!
– Молодой ты, – урезонили его. – Потому и шумишь. Будешь постарше – не будешь шуметь. Што делать? Што тут сделаешь – вишь, сила какая!
– Это нам за грехи наши.
– За грехи, за грехи… Надо терпеть.
– Будем терпеть.
Иван с силой, зло, стукнул кулаком себя по колену. И сказал горько:
– Где была моя голова дурная?! Где она была, тыква?! Я виноватый, братцы, я виноватый! Я подкузьмил вам. На мне грех.
– Ну, ну, ну, – стали его успокаивать. – Что ты? Эка, как тебя сграбастало. Чего ты?
– Эх-х!.. – сокрушался Иван. И даже заплакал. – Сколько же я на душу взял… за один-то поход! Как же мне тяжко!..
– Ну, ну… Не казнись, не надо. Что теперь сделаешь? Надо терпеть, милок.
Тут вышел из ворот Изящный чёрт и обратился ко всем.
– Мужички, – сказал он, – есть халтура! Кто хочет заработать?
– Ну? А чего такое? – зашевелились монахи. – Чего надо-то?
– У вас там портреты висят… в несколько рядов…
– Иконы.
– А?
– Святые наши, какие портреты?
– Их надо переписать: они устарели.
Монахи опешили.
– И кого же заместо их писать? – тихо спросил самый старый монах.
– Нас.
Теперь уж все смолкли. И долго молчали.
– Гром небесный, – сказал старик монах. – Вот она, кара-то.
– Ну? – торопил Изящный чёрт. – Есть мастера? Заплатим прилично… Всё равно ведь без дела сидите.
– Бей их! – закричал вдруг один монах.
И несколько человек вскочило… И кинулись на чёрта, но тот быстро вбежал в ворота, за стражника. А к стражнику в момент подстроились другие черти и выставили вперёд пики. Монахи остановились.
– Какие вы всё же… грубые, – сказал им Изящный чёрт из-за частокола. – Невоспитанные. Воспитывать да воспитывать вас… Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмёмся – И он ушёл.
И только он ушёл, в глубине монастыря опять грянула музыка… И послышался звонкий перестук копыт по булыжнику – черти били на площади массовую чечётку. Иван взялся за голову и пошёл прочь.
Шёл он по лесу, а его всё преследовала, догоняла, стегала окаянная музыка, чертячий пляс. Шёл Иван и плакал – так горько было на душе, так мерзко. Сел он на ту же поваленную лесину, на какой сидел в прошлый раз. Сел и задумался. Сзади подошёл Медведь и тоже присел.
– Ну, сходил? – спросил он.
– Сходил, – откликнулся Иван. – Лучше бы не ходил…
– Что? Не дали справку?
Иван только рукой махнул, не стал говорить – больно было говорить.
Медведь прислушался к далёкой музыке… И всё понял без слов.
– Эти… – сказал он. – Всё пляшут?
– Где пляшут-то? В монастыре пляшут-то!
– Ох, мать честная! – изумился Медведь. – Прошли?
– Прошли.
– Ну, всё, – сказал Медведь обречённо, – надо уходить. Я так и знал, что пройдут.
Они помолчали.
– Слушай, – заговорил Медведь, – ты там ближе к городу… Какие условия в цирке?
– Вроде ничего… Я, правда, не шибко знаю, но так, слышно, ничего.
– Как насчёт питания, интересно… Сколькиразовое?
– Шут его знает. Хочешь в цирк?
– Ну, а что делать-то? Хочешь не хочешь – пойдёшь. Куда больше?
– Да, – вздохнул Иван. – Дела.
– Сильно безобразничают? – спросил Медведь, закуривая. – Эти-то?
– А что же… смотреть, что ли, будут!
– Это уж… не для того старались. Погарцуют теперь. Тьфу, в душу мать-то совсем!.. – Медведь закашлялся. Долго с хрипом кашлял. – Ещё откажут вот… цирке-то. Собрался… Забракуют. Лёгкие как тряпка стали. Бывало, пробку вышибал – с оглоблю толщиной вылетала, а давеча за коровой погнался… кхо, кхо, кхох… с версту пробежал и язык высунул. А там небось тяжести надо подымать.
– Там надо на задних лапах ходить, – сказал Иван.
– Зачем? – не понял Медведь.
– Да что же ты, не знаешь, что ли? Тех и кормят, кто на задних лапах умеет. Любая собака знает…
– Да какой интерес-то?
– Это уж я не знаю.
Медведь задумался. Долго молчал.
– Ну и ну, – сказал.
– У тебя семья-то есть? – поинтересовался Иван.
– Где!.. – горько, с отчаянием воскликнул Михайло Иваныч. – Разогнал. Напился, начал буянить-то – они все разбежались. Где теперь, сам не знаю. – Он ещё помолчал. И вдруг встал и рявкнул: – Ну, курва! Напьюсь водки, возьму оглоблю и пойду крушить монастырь!
– Зачем же монастырь-то?
– Они же там!
– Нет, Михайло Иваныч… не надо. Да ты и не попадёшь туда.
Михайло Иваныч сел и трясущимися лапами стал закуривать.
– Ты не пьёшь? – спросил.
– Нет.
– Зря, – зло сказал Михайло Иваныч. – Легче становится. Хошь, научу?
– Нет, – решительно сказал Иван. – Я пробовал – она горькая.
– Кто?
– Водка-то.
Михайло Иваныч оглушительно захохотал… И хлопнул Ивана по плечу.
– Эх, дитё ты, дитё!.. Чистое дитё, ей-богу. А то научу?
– Нет. – Иван поднялся с лесины. – Пойду: время осталось с гулькин нос. Прощай.
– Прощай, – сказал Медведь.
И они разошлись в разные стороны.
И пришёл Иван к избушке Бабы-Яги. И хотел уж было мимо протопать, как услышал – зовут:
– Иванушка, а Иванушка! Что ж мимо-то?
Оглянулся Иван – никого.
– Да здесь я, – опять голос, – в сортире!
Видит Иван – сортир, а на двери – замок пудовый. И голос-то – оттуда, из сортира.
– Кто там? – спросил Иван.
– Да я это, дочка Бабы-Яги… усатая-то, помнишь?
– Помню, как же. А чего ты там? Кто тебя?
– Выручи меня отсюда, Иванушка… Открой замок. На крылечке, под половиком, ключ, возьми его и открой. Потом расскажу всё.
Иван нашёл ключ, открыл замок. Усатая дочь Бабы-Яги выскочила из сортира и стала шипеть и плеваться.
– Вот как нынче с невестами-то!.. Ну, змей!.. Я тебе этого не прощу, я тебе устрою…
– Это Горыныч тебя туда законопатил?
– Горыныч… Тьфу, змей! Ладно, ладно… чердак в кубе, я тебе тоже придумаю гауптвахту, гад.
– За что он тебя? – спросил Иван.
– Спроси у него! Воспитывает. Полковника из себя изображает – на гауптвахту посадил. Слова лишнего не скажи! Дубина такая. – Дочка Бабы-Яги вдруг внимательно посмотрела на Ивана. – Слушай – сказала она – хочешь стать моим любовником? А?
Иван оторопел поначалу, но невольно оглядел усатую невесту: усатая-то она усатая, но остальное-то всё при ней, и даже больше – и грудь, и всё такое. Да и усы-то… это ведь… что значит усы? Тёмная полоска на губе, какие это, в сущности, усы, это не усы, а так – признак.
