Николай Шундик - Белый шаман
Дочь смущённо развела руками.
– Ну, ну, понимаю, глупость сказал. Рожай хоть сегодня. Но раньше вскипяти самый большой чайник и зови ко мне всех тынупских очочей. Председателя артели, председателя сельсовета, директора щколы, главного врача, директора торгбазы и Чугунова, потому что он парторг. Пусть все идут! Я должен дать им важный наказ…
Кэргына замялась:
– Придут ли очочи? У всех важные дела…
– Придут! Пошли за ними моих внуков. А мне подай пиджак от нового костюма. Штаны не надо, хватит пиджака.
– Кто же в кальсонах пиджак надевает?
– Я, я надеваю пиджак в кальсонах! И Звезду прицеплю. Хорошо бы её на шапке носить, вот тут, прямо на лбу. Дай шапку, примерю…
– Ты что, будешь перед очочами сидеть в шапке и в кальсонах? Да ещё со Звездой на лбу?
– Не возражай, когда с тобой говорит отец! Иди зови всех очочей. Я должен дать им наказ…
Кэргына вышла из комнаты. Пойгин застелил кровать, поставил у стола поровнее стулья: скоро придут главные люди Тынупа и всей тынупской тундры, надо навести порядок. У Тильмытиля он спросит: знаешь ли ты, сколько в Тынупе домов с хорошими печами, с недырявыми крышами, с невыбитыми стёклами в окнах? Да, таких домов много. Но есть и такие, как у Ятчоля. Ни дом, ни яранга. Надо, чтобы дом был домом! Пусть колхоз починит все плохие печи, все плохие крыши. Надо, чтобы в каждом доме было тепло и чисто. Вот так же чисто, как в доме Пойгина.
Главному врачу больницы он скажет: пусть врачи и медсёстры идут в такие дома, как у Ятчоля, и помогают наводить чистоту. Вон сколько появилось врачей, медсестёр из чукчей! Разве это не радость – видеть анкалит и чавчыв в белых халатах, разве не радость знать, что они умеют лечить людей? Так пусть же помогут таким, как Ятчоль, излечиться от грязи. Да, да, грязь – это тоже болезнь. А если, допустим, Ятчоль не будет слушаться, если его Мэмэль опять разведёт грязь – надо вести их в сельсовет на всеобщий укор. Да, пусть такие, как Ятчоль, боятся всеобщего укора, пусть вспомнят, что у человека должен быть стыд!
Найдёт Пойгин что сказать и директору школы. Не только грамоте учит школа, но и порядку. Вон как строго следят школьники за чистотой в интернате, в столовой, в школе. Пусть идут в дома и помогают наводить такой же порядок тем, кто к этому ещё не привык. Пусть покажут, чему они научились.
И директору торгбазы тоже будет наказ. Строгий наказ. Пойгин уверен, что директор всё поймёт, послушается парторга Чугунова. Уж кто-кто, а Степан хорошо знает своих бывших покупателей. И если кто-нибудь прежде всего спрашивает спирт – пусть продавцы не пускают такого даже на порог магазина! Не пускают до тех пор, пока дурная голова не догадается купить что-нибудь намного полезнее, чем этот проклятый спирт.
Надо на собрании прийти к уговору: если Ятчоль или такие, как он, дуреют от спирта, – не продавать им ни капли! Надо объявить самый страшный всеобщий укор тем, кто не противится пьянству. Если будут стыдить не один, не два, не три человека, а сразу много людей – тогда повергнутый в стыд не сможет переступить запрет. Но если осмелится и переступит – надо ещё беспощадней предъявить ему самый страшный укор!
Вот что скажет Пойгин главным людям Тынупа. Пусть задумаются, пусть действуют! Не затем их столько учили в школе, чтобы они не понимали, как поступать с такими, как Ятчоль. Этот человек говорит, что чукчи стали бояться мороза. Пусть он знает, что чукчи, как и все честные люди на земле, больше всего боятся стыда!
Об этом Пойгин писал в письме Медведеву, об этом он сейчас скажет всем главным людям Тынупа. Вошла Кэргына:
– Идут! Все очочи идут. Где будем пить чай, в большой комнате?
– Да, конечно, в большой, – согласился Пойгин. – Звезда у меня на шаманской кухлянке. Не надо кухлянки, пиджак надо. И Звезду на пиджак! – Посмотрел на кальсоны, подтянул их. – И штаны, пожалуй, надо надеть. И самую чистую рубашку. Я же собираюсь говорить о порядке! А ты меня чуть не выставила на смех в кальсонах…
Кэргына хотела возразить, что именно она уговаривала его надеть и брюки, но лишь улыбнулась:
– Прости, отец. Дай я помогу надеть рубаху. Да что ты так волнуешься? Даже руки трясутся.
– Мне в бубен хочется ударить. Вот ударил бы сначала перед очочами в бубен, а потом начал бы свои говорения. Но бубна лучше не надо. Смеяться будут. А я хочу, чтобы у них были серьёзные лица. У меня к ним не просто слова, у меня… говорения…
12Антон пришёл с полярной станции весёлый, обрадованный вестью, что скоро прилетит отец. Пойгин к тому времени уже закончил свой разговор с главными очочами Тынупа, пил вместе с гостями чай, усталый, глубоко погружённый в себя.
– Сколько дорогих гостей! – воскликнул Антон и поздоровался с каждым за руку. Перед Пойгином остановился, поправил Звезду на его груди, сказал по-чукотски: – Рад видеть тебя не в постели…
– Ты знаешь, что скоро прилетит отец? – спросил Пойгин, наливая в блюдце чай.
– Знаю. Кэргына мне позвонила на полярную станцию, сказала о телеграмме. – Антон присел рядом с Пойгином. – Значит, тебе стало полегче.
– Лежал бы до сих пор, да вот надо было дать наказ, – сдержанно ответил Пойгин, степенно поднося блюдце ко рту.
– Судя по лицам гостей, наказ был серьёзный.
– О-о-очень серьёзный, – нараспев сказал Тильмытиль, – не знаю, от чего больше вспотел, от чаю или от наказа.
Антон повернулся к Кэргыне, убиравшей чайную посуду со стола, спросил шутливо:
– Ну, когда будем рожать?
– Да вот поужинаем, попоём песни – и можно рожать. Не хочу никого отпускать, послала сыновей за жёнами наших гостей. Давно вот так все вместе не собирались.
Антон искренне обрадовался.
– Прекрасно! Придумаем имя сыну или дочери. Опять же скоро конец полярной ночи. Надо настроиться на солнце…
– Тут уже всё за тебя решили, – сказал Чугунов и глянул на часы. – Моя супружница закончила дежурство полчаса назад. Сейчас появится.
Однако первой пришла жена Тильмытиля, Ирина Николаевна, преподавательница математики. Она была очень подвижной и шумной, эта белокурая женщина. Бросив на руки мужа шубу, подбежала к Кэргыне, обняла её.
– Я думала, ты уже родила, потому и зовут в гости. Учти, я буду кумой! – Повернулась к мужу, погрозила кулачком. – Сыновей взбаламутил! Говорят, отец каждому по карабину обещал. А старший уже вооружён с ног до зубов. С карабином спать ложится. Уверяет, что это подарок нашего уважаемого героя…
Гостья не совсем почтительно глянула на Пойгина, видимо, намереваясь сказать что-то не очень-то благодарное о его подарке. Тильмытиль почувствовал это и постарался шуткой отвлечь жену.
– Дочка пулемёта не просит? Правда, она сама пулемёт, тысяча слов в минуту!
У Тильмытиля было три сына и дочь; старший учился уже в десятом классе и действительно в числе «чёртовой дюжины» удостоился подарка Пойгина.
– Выброшу я этот карабин! – воскликнула Ирина Николаевна.
Журавлёв посмотрел на неё со скрытой неприязнью. Он недолюбливал Ирину Николаевну за прямолинейность и высокомерие. Мужа своего она любила и до смешного его ревновала, однако ей не хватало такта, чтобы не подчёркивать мнящегося ей своего превосходства над ним. Стояла за этим душевная скудость и ещё что-то такое, чего не мог простить ей Александр Васильевич и как женщине, и как русскому человеку.
Ирина Николаевна, почувствовав неприязнь во взгляде Журавлёва, немного поутихла. Она и уважала, и побаивалась директора школы, его ироничной утончённости. «Надо бы ему дипломатом где-нибудь в Париже, а он на Чукотке почти весь свой век прожил», – неприязненно размышляла она.
Журавлёв пристрастно наблюдал за отношениями Тильмытиля с супругой: как же, это был один из его любимых учеников, в немалой степени, как он полагал, творение его души и ума. Не один раз Александр Васильевич замечал, как глубоко страдал Тильмытиль, когда Ирина Николаевна теряла чувство меры, ущемляла его самолюбие. Спасало Тильмытиля врождённое чувство достоинства и воспитанность, которой особенно гордился Журавлёв. При том самозабвении, с каким Тильмытиль был привязан к супруге, при её деспотизме и душевной глухоте он мог бы выглядеть просто жалким. Но Тильмытиль жалким не был. Наоборот, он умел подниматься над тем, что могло бы привести к семейным дрязгам, чем и покорял свою супругу и вызывал чувство глубокого уважения у всех, кто наблюдал и понимал их жизнь.
Ирину Николаевну бесила непонятная власть Журавлёва над нею. «Вечно чувствуешь себя школьницей под его взглядом. Не буду я ходить перед ним на цыпочках». Жестикулируя преувеличенно раскованно, почти развязно, Ирина Николаевна полистала журнал мод, бросила его на диван, прошлась по комнате.
– Нет, в самом деле, вы что, с ума посходили? Вооружили детишек карабинами. Да они перестреляют друг друга! – Остановилась перед зеркалом, сердито взбила кудряшки. – Я вот в районо напишу.
