Андрей Упит - Новеллы
Господин Перье с ненавистью посмотрел на него.
Якобинец, революционер проклятый! Сообщить о нем куда следует… Эта мысль гвоздем засела у него в голове и не давала покоя. Ведь это поможет ему поскорее выбраться отсюда…
До обеда господин Перье провалялся, мучаясь от боли и придумывая разные планы. Он не переставал дрожать. Все тело ныло, в ушах стоял шум. Нестерпимо хотелось пить. Язык распух, стал тяжелым. В порыве бешеной злобы господин Перье вскочил на ноги. Пошатываясь, размахивая руками, он старался устоять в узком промежутке между соседом, который дергал ногой, и каким-то мальчишкой со светлыми, как лен, волосами.
— Негодяи проклятые… Якобинцы!.. Из-за вас честный гражданин должен мучиться и превратиться в свинью!
Голос звучал так хрипло и глухо, что он сам его не узнал. Тяжелый удар сапогом в бедро — и он отлетел через двух соседей в мокрый после дождя угол.
— Что эта скотина там врет?.. Это, верно, шпион… Бейте его!..
Но бить не стали уж очень он казался жалким. Совершенно обессилев, господин Перье опустился в лужу и, обхватив обеими руками колени, уткнулся в них лицом.
Под вечер часть заключенных выгнали во двор. Брали первых попавшихся, не выбирая. Господин Перье тоже очутился в этой группе. Никто не знал, что их ожидает. Побоями и руганью всех согнали в кучу, и вооруженные пистолетами или саблями жандармы оцепили ее. Покуривая и зубоскаля, мимо прохаживались солдаты. Между арестованными шныряли два субъекта в штатском, и, видимо, по их указке двоих отделили от толпы и погнали куда-то за угол. Сопротивление не помогало, удары прикладами заставили их идти.
Господин Перье оказался в самой середине толпы. Мимо прошло несколько офицеров. Но лица их выражали такое высокомерие и ненависть, что он не осмелился обратиться к ним. Всякая попытка вырваться из толпы была заранее обречена на неудачу. Конвой только и ждал случая, чтобы пустить в ход пистолеты и сабли. Каждого, кто осмеливался двинуться, нещадно избивали. Мальчугану с льняными волосами раскроили нос и верхнюю губу. Вместе с кровью он выплюнул два зуба. Никто не протестовал. Гусары хохотали, позвякивая шпорами. Офицер оглянулся, и в глазах его сверкнуло презрение.
Раньше господин Перье с удовольствием наблюдал, как в садике Берна расправлялись с бунтовщиками. Теперь он сам очутился среди этих людей, которых гнали, как убойный скот, и на душе у него было очень невесело. Однако он полной грудью вдыхал свежий воздух и даже несколько успокоился, когда толпу вывели за ворота и погнали вниз по улице.
Только бы не мимо собственного дома и окон мадам Лизандер!.. Но с первых же шагов ему стало ясно, что идти придется той же дорогой, по которой гнали накануне. Господин Перье спрятался в самую гущу толпы и втянул шею в плечи. Ставни дома были открыты, окна настежь. Господин Перье разглядел пустые полки, кучи хлама на полу. Перед дверью, развалясь в его мягком кожаном кресле, сидел с сигаретой в зубах какой-то капрал и любезничал через улицу с Клариссой — швеей из мастерской мадам Лизандер. А она, нарядная, в новой голубой блузке, налегла грудью на подоконник и хохотала, поблескивая белыми зубами. «Блудница, — подумал господин Перье, — не прошло и двух недель, как она носила на баррикады жратву федератам…» Но все это лишь на миг заняло его мысли. Господин Перье обернулся и все смотрел и смотрел на свой домик, покамест мелькнувший у самых его глаз пистолет не заставил его шагать со всеми в ногу.
Господина Перье душили слезы. Развалился в его кресле — в грязных сапогах, с сигаретой в зубах! Даже Огюст не осмеливался садиться в него, когда бывал в гостях во время отпуска. А ему самому приходится шагать со всей этой швалью с парижских окраин… Неужели не встретится ни один человек, который мог бы освободить его? Господин Перье ухватился за эту мысль и стал внимательно разглядывать прохожих.
Их гнали и по кривым уличкам, и по прямым бульварам. Вначале у всех была одна мысль: куда? Но люди были измучены голодом и усталостью, и вскоре им все стало безразлично. Они шли, как стадо скота на бойню, зная, что надеяться уже не на что и сопротивление не поможет. Их подгоняли пинками и бранью, но все без толку. Пленники стали равнодушны даже к ударам и плелись все медленнее.
Вышли на довольно широкую улицу. Вдруг жандармы кулаками, ногами и рукоятками пистолетов стали оттеснять пленных к самому тротуару. Навстречу ехал какой-то важный генерал. Неторопливо бежала пара раскормленных вороных — генерал, видно, не спешил. К тому же рядом с ним сидела разодетая метресса с белой болонкой на коленях. Вдруг из толпы пленников раздался нечеловеческий вопль:
— Ваше превосходительство! Куда они меня гонят? Я не виновен!..
Небольшой лысый толстяк, у которого весь затылок был покрыт запекшейся кровью, рвался, как безумный, к коляске. Генерал кинул на него равнодушный взгляд и отвернулся, нагнулся к даме и пощекотал затянутыми в перчатку пальцами шею собачки. Собачонка оскалила зубы. Дама осклабилась.
Господин Перье получил лишь два удара в грудь и один, особенно чувствительный, в челюсть. Улучив момент, когда жандармы, вытянув шеи, как гусаки при виде незнакомого пса, повернули головы к генералу, какой-то пленник в синей блузе сбросил деревянные башмаки, перемахнул через низкую изгородь и с быстротой птицы перелетел через садик. Три, четыре выстрела грянули ему вслед. Но пули не задели беглеца, или он отделался легкой царапиной и, перемахнув следующую изгородь, скрылся из виду.
Никто за ним не погнался. Одним больше, одним меньше — невелика разница. Кто им ведет счет? Зато целый поток отборной ругани и ударов обрушился на остальных. Солнце уже опускалось за верхушки деревьев, но пекло нестерпимо. От невысохших после ночного дождя луж подымался пар. Из подвальных люков, садиков и слегка засыпанных траншей несло нестерпимой вонью. Пленники изнемогли, устали и конвойные. На Елисейских полях сделали привал.
Арестанты, как по команде, опустились наземь. Кто лежал, как мертвый, с закрытыми глазами и открытым ртом, кто сидел, сжавшись в комок, и смотрел вдаль помутившимся взглядом. К ним стали подходить гуляющие.
Господин в цилиндре и с седой бородкой хлопнул по плечу усатого жандарма.
— Браво, дружок! Славный у вас улов. Но почему вы их гоните просто так, ватагой? Надо связать, заковать в кандалы! Полчаса тому назад прогнали одну банду — там они все были одним канатом связаны. Как голуби на телеграфной проволоке — ха-ха-ха! А гусары их нагайками — о, тогда у них откуда и прыть берется…
Господин вынул изо рта сигару и даже нагнулся, чтобы приглядеться получше. Сидевший на земле сгорбленный старик не сводил с него своего единственного слезящегося глаза — другой был перевязан грязным красным платком. И вдруг господин побагровел до самого цилиндра.
— Мерзавцы! Бродяги! Все вы разбойники, как и ваши главари — Делеклюз, Верморель и Варлен! Красной тряпкой повязался! Какой наглец — он еще насмехается над нами!
Он тыкал палкой с железным наконечником, целясь прямо в глаз старику, но не попал. Только красная полоса осталась на серой щеке. Жандармы с хохотом отстранили господина.
Барышня, на высоких каблучках, с зонтиком на плече, подпрыгнула, как коза, и взвизгнула, покраснев так же, как папаша.
— Куда вы этих собак ведете? Расстреляйте их тут же!
Тронутый таким патриотизмом, усач козырнул ей:
— С величайшим удовольствием, мадемуазель. Но всему свое время. Смерть для этих зверей — ничто. Они глотают пули так же хладнокровно, как трюфели со стола буржуев.
Барышня притихла. В глазах ее блеснули слезы.
— Какая жалость! Мне так и не удастся посмотреть, как умирают эти псы.
Уличный мальчишка и кучка проституток с улюлюканьем закидывали арестантов песком и грязью. Конвойные и пальцем не двинули, чтобы оградить их.
Господин Перье дрожал всем телом. Присев на корточки, он спрятался за широкую спину какого-то рабочего. От страха во рту у него пересохло, так что щеки прилипли к деснам. Назойливые мухи с жужжанием облепили его затылок, но он не догадывался отогнать их.
Двинулись дальше. Толпы зевак на тротуарах все росли. Опьяненный Париж ликовал победу, и толпа арестантов веселила сердца. Господа и дамы, весело болтая, показывали на них пальцами и потешались, как при виде бродячего зверинца. Кафе были переполнены. Оттуда, пошатываясь, выходили пьяные граждане со стаканами вина в руках и выплескивали опивки арестантам в глаза. Заразившись озлоблением толпы, жандармы набрасывались на них с побоями и руганью. Вот хлопнул выстрел, но невозможно было обернуться, взглянуть, кто же упал посреди мостовой, на кого, словно стая стервятников на падаль, набросилась толпа. Какой-нибудь храбрец, оттолкнувший поднятый на него кулак, или строптивец, плюнувший в хохочущую физиономию и хладнокровно подставивший грудь под пулю? А может быть, просто несчастный не мог поспеть за другими и споткнулся на неровной мостовой…
