Рустам Валеев - Браво, молодой человек!
— Проще — лучше?
— Не желаю философствовать, — решительно сказал Панкратов, — а предположить могу, что и не забыл Степаныч ничего и башку бы ему не прочь снести. Только не двужильный все-таки он человек. Забот у него — во как!
— А нет ли тут подвоха?
— Да нет, — отмахнулся Панкратов. — Во всей этой затее есть одна заковыка. Старшим обжигальщикам, конкретно вот тебе, придется тащить на себе третью смену. Ты живой человек, ты потребуешь гроши за эту самую смену. А там, — он ткнул пальцем куда-то вверх, — там подивятся: откуда такие заработки у ваших обжигальщиков?
— А если конкретно я не потребую?
— Тогда немалая экономия фонда зарплаты. Там подивятся: за счет чего? Если производительность труда так повысили — гони передовой опыт. А опыта — тю-тю! Ты понял?
— Ну, эта рогулька не страшная.
— Я сказал — заковыка.
— Очень важно?
— Все важно.
Рустем сказал:
— Молодец все-таки Галкин!
Панкратов обрадовался:
— Во-во! Зачем же ему быть таким… как один молодой человек, и проповедовать чест-но-е чувство мести? Забот у него — во как!
— Опять ты из библии! — возмутился Рустем. — Чепуха это!
— Молокосос ты еще.
— Когда я повзрослею, тебе придется принять иное положение.
— То есть?
— Чтобы хвост тебе не завернуло ветром.
— Но-но! — Глаза Панкратова злобно сверкнули.
— Ого!
— Не трогай меня — и до гроба будем вместе пиво пить.
Рустем не ответил.
Глава седьмая
— Женя, Женечка! — звала Анна Платоновна.
— Ее, может, нет дома, — услышала Жанна голос Оськи.
— Же-ня! Женечка-а!
— Да ты что, бабка, горланишь! Может, она с парнем заперлась.
— Ее дело, с кем запираться…
Жанна выбежала на крыльцо и закричала во двор Платоновне:
— Дома я, Анна Платоновна!
Оська что есть духу кинулся в сарайчик, и оттуда вскоре загремела музыка. Старуха бросила веником в открытую дверь сарайчика и прокричала Жанне:
— Ребята к тебе! В калитку пошли, в калитку!
Вот тебе на! Гости к ней, а она считала, что только Рустем знает дорогу к ее жилью.
Вошли Ильдар и стройная, важно ступающая девочка.
— Вот хорошо! — сказала Жанна, идя навстречу им. — Вот хорошо-то!
— Здравствуйте, — конфузливо сказал Ильдар, кивнул в сторону девочки, — это Ира… Мы, собственно, гуляли, и у нас, собственно, мероприятие намечается… Ресторан у нас, сами знаете, какой, но если нет другого…
Вот чудаки, подумала Жанна, чего им вздумалось в ресторан меня тащить? Но почему бы не пойти, заняли бы столик на четверых и сидели бы, болтали, и выпить она не прочь.
— А почему он не пришел? — спросила она.
— Кто? — спросил Ильдар, глаза его настороженно блеснули; он, конечно, понял сразу, о ком она спрашивает.
— Я не против, — сказала Жанна, — но почему не пришел Рустем?
— Я не знаю, — сказал Ильдар, глядя поверх ее головы, — я не знаю.
Хорошие ребята, чудаки ребята! Пойду я с ними в ресторан. Зря Рустем пренебрегает младшим поколением…
— Я только переоденусь, — сказала она, — я быстро.
Она убежала в дом и быстро появилась опять и сказала:
— Вы очень быстро, — сказала Ира. — Для девушки это очень быстро.
— Этой девушке под тридцать.
— Вы удивительно сохранили себя. Вашей талии можно позавидовать.
Жанна улыбнулась:
— В вашем возрасте, Ирочка, ничему не завидуют.
Они вышли из калитки.
— Что сказать, если придет тот черный? — крикнула в окно Платоновна.
— Скажите, что ему будет плохо, — ответила Жанна.
— Вы, как видно, без предрассудков, — сказала Ира.
Это очень многозначительно прозвучало. О-о, что-то такое, в чем только женщины могут понять друг дружку.
— Я без предрассудков, — со смехом ответила Жанна.
Широко, тяжко держа на себе густую листву, стояли старые тополя по обеим сторонам улицы и скрывали низкие домишки. Громадные опоры высоковольтной линии вздымались высоко и странно над низким городом, над пылью, тишиной.
— Чудаки в горисполкоме решили спилить старые тополя, — сказал Ильдар. — Домики скоро снесут, тополя спилят… Будут большие дома, но будет все не то.
— Обратите внимание, какой сентиментальный, — сказала Ира. — Но ведь это необходимость!
— Не люблю это слово — необходимость! — зло сказал Ильдар.
— Впервые слышу, — сказала Ира. — И пожалуйста, не устраивай мне сцен.
Совсем он ничего не устраивает, подумала Жанна, а ей хочется сцен, и она говорит: не устраивай сцен.
— При чем здесь сцены, — вяло, отчужденно говорит Ильдар. — Очень мне нужно…
— Уеду я, — отчужденным, но очень напряженным голосом говорит Ира.
Ильдар смотрит на нее насупясь, потом бегло взглядывает на Жанну. И опять — на нес.
— Я тебе скажу… я скажу…
— Только не про то, как ваш заводец станет знаменитым, а «Зарево» — чемпионом страны!
Ильдар опять бегло взглядывает на Жанну и в смущеньи кусает губы.
— Тебе нужно про таежные дебри, про волков и медведей, — говорит он наконец.
— Ведь для молодых, — Ира поворачивается к Жанне, — ведь для молодых естественны поиски, устремления, и они отправляются в далекие города, в такие места!.. — Она замолкает, ошеломленная, может, только на миг блеснувшим необыкновенным виденьем. — Вот вы, Жанна, разве вы не уезжали из Тихгорода?
— Я уезжала, — сказала Жанна, — я уезжала.
Сидела бы я дома, подумала она грустно, сидела бы и мечтала по-старушечьи. Неосмысленное сумбурное раздражение подымалось в ней, но… понимала она — было бы смешно обратить его против девчонки.
ИРА. Один знакомый пилот мне говорил: в этом Тихгороде смертельная скука…
ИЛЬДАР. Эти татушники надоели мне во как!
ИРА. Теперь он в Норильске. А другие во Владивостоке, Ташкенте…
ИЛЬДАР. Ташкент — город хлебный! Я это знаю сто лет. Я сто лет знаю дураков, которым смертельно скучно в Тихгороде.
ИРА. Ты хуже старика. Папа, например, понимает меня.
ИЛЬДАР. Он понимает слово — необходимость.
ИРА. Он понимает все.
ИЛЬДАР. И смотрит на меня, как на калеку! А я хочу… работать в таком цехе… и чтобы у меня все было, как, например, у Георгия Степановича.
Жанна осторожно спросила:
— А ты знаешь, как было у Георгия Степановича?
— Я-то? Мы как-никак друзья, я все о нем знаю. Например, ехали они Магнитку строить, доехали до Карталов — и стоп — кончилась дорога. Так они что — стали дорогу строить, так до самой Магнитки и дотянули. Я не знаю! Я знаю, Орджоникидзе орден ему вручал.
— Давно-о это было, — сказала Ира.
— Давно? — переспросил Ильдар и задумался. — Ну и что, — сказал он потом. — Было. Все равно было.
Давно было, подумала Жанна. Что-то в чьей-то давней, дальней жизни было. Кое-что и у тебя было, о чем бы они тоже сказали — давно-о.
Давно, в дальней, другой жизни!..
Она поглядела на Ильдара. Все злится. Умный мальчишка, чего он злится? (Она поглядела на девочку.) А в ее годы, пожалуй, я не очень-то умела соображать, рассуждать. Да и теперь, и в этот момент не слишком я удачно рассуждаю с ними. Молчу. Кто это сказал, что семнадцать-восемнадцать — это бездарный возраст? А что это за возраст — двадцать восемь? Ну, деятельный, сильный, не слишком глупый, чтобы творить глупости, но и не слишком умный, чтобы содеять что-то умное.
Для юнцов ты «нашенская девка», ну, а сама-то ты знаешь — какая там нашенская; их веселые заботы или, наоборот, трагические заботы совсем, совсем не походят на твои заботы. А с теми, у кого позади не один десяток лет, и забот, и счастья, и разного, у кого волосы белым-белы, с теми ты чувствуешь себя уютней, понятнее, лучше. Но для тех ты — «молодежь», «какие ваши годы» и так далее.
Мудрить-то особенно ни к чему, люди мудрят, когда им печально, когда они бессильны или злы. Разве я печальна? Или зла? Или все у меня плохо? Да все у тебя хорошо. Просто… то, что было, например, у тебя — для девочки история… а тебе под тридцать, и всякое у тебя было!
Окна ресторана были открыты. Ветер колыхал длинные занавески. Там пели и кричали. В дверях их остановил высокий сухой дедушка и сказал, что в ресторан нельзя, там празднуется чья-то свадьба.
Ира пожала плечами, Ильдар страшно огорчился, было бесполезно ругаться, но он поругался с дедушкой. Жанна вздохнула облегченно: ну и ладно, нечего ей рассиживаться по ресторанам.
Они вышли на улицу.
Ильдар, он так смутился, стал извиняться — вы же знаете, какой у нас ресторан… кто знал, какая-то свадьба… а он по делу, это важно, это нужно для парней и девчат, комсомольцев, понимаете? — ударная стройка, а Жанну знают, как она играет и как поет; очень просят, понимаете: ночь, костры, эстрада, и она будет петь, как Тамара Ханум… очень просят.
