Владимир Тендряков - Чрезвычайное
18
Не было нужды проводить тайное голосование, решили голосовать парадно.
Урны и декларации перенесли в спортзал - он же наш конференц-зал. Для "независимых" урны не оказалось. Один из поклонников Саши Короткова, Лева Кушелев, отыскал в реквизите кружка самодеятельности старый громоздкий барабан с медной позеленевшей тарелкой и продырявленным боком. Когда-то этот барабан был принесен из районного Дома культуры, для того чтобы изображать раскаты грома во время спектакля, да так и остался у нас. Продырявленное место аккуратно обрезали, получилось отверстие, куда можно просунуть руку, барабан воздрузили на столик - опускайте голоса, даже вид у такой урны символический, отвечает боевому духу "независимых".
Открывать голосование предложили мне.
Обширный зал набит битком, собралась вся школа от первых классов до десятого. Лица, лица, лица, и в каждом из них я чувствую оживление. Вне всяких календарей и планов у нас сегодня в школе праздник.
- Дорогие друзья! - начал я торжественно. - Мы спорили три дня, и спорили бурно. Должно быть, каждый из вас решил - за кого он. Меня могут спросить: что за спор, если мы не пришли к единому мнению? Одни сейчас проголосуют за "физиков", другие - за "лириков", третьи опустят свои голоса в барабан. Но ведь так и должно быть. Представим, что мы думаем одинаково: я, как Саша Коротков, Саша, как Петя, Петя, как Вера, - все на одну колодку, никто никому не сможет подсказать, не от кого ждать смелой мысли или открытия и если весь мир будет состоять из одинаково думающих людей, то можно представить, какой однообразной, тусклой, унылой станет жизнь. То и хорошо, что мы, все разные, сошлись, обменялись, возразили друг другу. Наверняка каждый из нас в чем-то стал богаче, как-то шире начал глядеть на мир. Итак, "физики" или "лирики" - поставим точку. Но как в старину восклицали: "Король умер! Да здравствует король!" Так и мы бросим лозунг: "Спор кончен! Да здравствует спор!" Нас ждут другие вопросы. За эти дни мы часто говорили о духовном мире человека, часто приходилось упоминать слово "душа". Почему бы, скажем, нам не поспорить о том: существует ли бессмертие человеческой души?..
Зал недоуменно загудел.
- О, вы шумите, вам кажется ясным - нет бессмертия души, и все тут! Но доживем до того дня, когда будут вывешены правила новой дискуссии. Таким ли уж простым покажется вам этот вопрос...
Заинтриговав ребят - пусть с нетерпением ждут нового спора, - я закончил:
- Приступим, друзья, к голосованию!
Торжественно подошел к урнам, сорвал бумагу, которая закрывала щели. До сих пор оживленно шумевший зал притих, сотни ревнивых глаз, ярые сторонники "физиков", "лириков", "независимых" следили за каждым моим движением: Анатолий Матвеевич первым из всех опустит свой голос. На чьей же стороне он окажется?
При общем молчании я написал на клочке бумаги свое имя и... опустил в урну "лириков". Тишина лопнула от сотен голосов, возмущенных, торжествующих, просто удивленных, зазвенели стекла в окнах.
- Объяснить!
- Почему за "лириков"?
- Правильна-а, Анатолий Матвеевич!
- Объяснить!!
Я выждал, пока все успокоятся, и пояснил:
- Я же прирожденный лирик, разве не замечали за мной такого греха?
Раздался смех. "Лирики" устроили овацию. Я спустился со сцены.
Один за другим выходили учителя. Мужа и жену Тропниковых, как только они появлялись возле урны, "физики" встречали аплодисментами. Аркадию Никаноровичу восторженно хлопали "лирики"...
Осторожно ступая тяжелыми сапогами, словно продвигается не по полу, а по тонкому осеннему льду, со склоненной набок крупной головой и напряженной улыбкой на мужественном лице появился Евгений Иванович Морщихин.
Этот человек, когда школа гудела от споров, ходил по коридорам бочком, не задерживался возле спорящих, в учительской не вступал в разговоры, казался безучастным как к "физикам", так и к "лирикам". Ждали - раз он преподаватель математики, то должен отдать свой голос "физикам" и, наверно, сделает это без энтузиазма, снова стушуется, отступит в тень.
Но Евгений Иванович приблизился к урне "лириков" и опустил в нее свою бумажку.
- Объяснить! - прорвались требовательные голоса.
- Математик! - за "лириков"! Объяснить!
- Дать слово Евгению Ивановичу!
За последние дни все как-то привыкли, что никто не только не скрывает своих взглядов, а, наоборот, навязывает их, обнажались характеры, открывались тайнички, а тут - непонятный человек, поступки его неожиданны, он их не афиширует. Быть себе на уме, когда остальные распахиваются друг перед другом!
Евгений Иванович с прежней неловкой улыбкой, бережно ступая по сцене, собирался было удалиться. Но крики возросли:
- Объяснить!!!
- Два слова - почему "лирики"?!
Евгений Иванович остановился, согнал улыбку с лица, глядя на носки своих сапог, переждал шум, заговорил по-учительски размеренно, сразу впадая в привычный тон:
- Наука может сделать жизнь человека удобной - самолеты, телефоны, радиостанции, телевизионные установки... Удобно! Но удобная жизнь еще не значит счастливая. Счастье может быть только тогда, когда человек заставит себя быть добрым, а не злым, благожелательным, а не завистливым, справедливым, а не бессовестным. Секрет счастья в самом человеке, в его внутреннем мире. Наука во внутренний мир вкладывает лишь знания, а этого недостаточно. Искусство же, культура в чем-то меняет душу. В чем-то, а не во всем. Так мне кажется... Поэтому... Поэтому, раз мне предоставили выбор, я выбрал "лириков".
Сторонники "лириков" проводили Евгения Ивановича аплодисментами, а я, глядя в его широкую, ссутулившуюся спину, снова подумал о том, что мало знаю этого человека, проработавшего со мной бок о бок десять лет, - никогда не говорил с ним по душам, не было откровенности между нами: и чужим не посчитаешь, и близким не назовешь.
Учителя кончили голосовать. На сцену класс за классом полезли ученики - последние споры, жестикуляция возле урн, шум.
Поздно вечером, как обычно, я задержался в школе.
Предо мной лежала папка, куда были вложены первые листы: тексты деклараций, подсчеты голосов - итоги трехдневного спора. Большинство получили "лирики" - быть может, потому, что на их стороне оказался директор...
Я глядел на бумаги - всего четыре листка, но теперь с каждой неделей в эту папку будут ложиться новые документы, она распухнет, станет своего рода летописью, отмечающей страсти, увлечения, столкновения... Летопись начата, а конца ей, надеюсь, не будет.
Жалко, что все бесчисленные споры отшумели в стенах школы и не оставили следа. Если бы их как-то записать, пусть не целиком, частично, намеками. С каким удовольствием я бы рылся сейчас в таких записях, сколько бы нового узнал о своих учениках, какие бы, наверно, неожиданные характеры открыл, каким бы прозревшим встал после этого из-за стола. Надо думать...
Надо о многом подумать... На днях начнем спор о смертных и бессмертных душах. Могут упрекнуть: не тянете ли вы к идеализму? К идеализму?.. Нет, к идеалам! А это разные вещи!
В мире давно существует один неразрешенный вопрос: "Для чего живет человечество?" Для чего оно строит города, изобретает машины, создает памятники искусства, мечтает вырваться не только к ближайшим планетам, но и за пределы солнечной системы? Для чего? Бесстрастный естествоиспытатель ответит: человек - не что иное, как особая форма существования белковых веществ, в этом он сходен с кроликом, с папоротником, с деревом, с мухой, с простейшей амебой; основа одна, отличие только в сложности: амеба существует ради существования, человек в конце концов живет ради того, чтобы жить, лишь сам процесс жизни его намного сложней, чем у амебы. Стоит преклонить колени перед этим, в общем-то правильным, научным постулатом, принять его к руководству, и у человека пропадет охота проникать в секреты природы, изобретать новые машины, развивать искусство, человек перестанет быть человеком! А он верит в свое высокое призвание, видит перед собой великие щели, открывает, проникает, мечтает - высокие идеалы двигают его жизнь вперед. Математической формулой или бесстрастным выводом естествоиспытателя не объяснишь существование людей, где созидающий дух поднялся над многоликими превращениями белковых тел.
Я за высокие идеалы! Хочу, чтоб каждый из моих учеников мечтал чем-то обессмертить свою душу, мечтал и верил, что это возможно.
Передо мной тощая папка, начало большой летописи. То, о чем я сейчас думаю один в тихой, опустевшей школе, завтра выложу перед учителями. Сейчас они - моя сила, мои помощники. Кому-то из них суждено продолжать начатое, кто-то продолжит... Уйду я, забудут меня, а что-то мое, пусть неприметно маленькое, будет жить среди людей. Я тоже мечтаю о бессмертии своей души. Пусть упрекают меня в идеализме...
Телефонный звонок оборвал мои мысли.
