Лев Правдин - Бухта Анфиса
— Произошла трансформация. Заметка была критическая. Нельзя сэкономить десять тысяч кубометров, если годовая потребность всего тридцать. Значит, прежде, когда не экономили, эти десять тысяч просто растаскивали или уничтожали. Словом, разбазаривали…
— Как это получилось? — спросил Николай Борисович усталым голосом, хотя он уже понял весь несложный процесс, в результате которого и произошло то, что Артем назвал «трансформацией».
Но Артем по недостатку опыта еще не знал этого, в чем с изумлением и признался:
— Не понимаю. У меня заметка называлась «Кто за это ответил?» А в номере, смотрю: «Кто следующий?»
Ему пришлось повысить голос, потому что в кабинете, где проходила оперативка, сделалось не по-деловому шумно и оживленно. Кто-то даже засмеялся. В газетной спешке редкий день проходит без того, что на редакционном языке называется «ляп», но чаще всего это были мелкие опечатки или явные несуразности. Но чтобы явный просчет, если не преступление, прошел как пример хозяйственной доблести!.. Это уже пахло крупным разговором и, возможно, не только в кабинете редактора. — Ладно, — проговорил Николай Борисович, — разберемся. — И закрыл совещание.
2Оставшись один, он позвонил домой, сказал, что сейчас придет, и спросил, не надо ли что-нибудь купить. Ответила жена: нет, ничего покупать не надо, и так он очень задержался. Даже в трубке было слышно ее нездоровое дыхание, и он представил себе, как она сдерживается, чтобы не волноваться. Сердечница — ей противопоказаны не только волнения, но и лишние движения.
Он придвинул газету и, не торопясь, обвел скандальную заметку карандашом. А почему, собственно, скандальную? Ведь экономия-то есть. Люди старались, работали, чтобы сберечь каждый кубометр, при этом программа выполняется. Значит, все дело только в завышенной заявке. А это уже грех совсем иного рода. Когда-нибудь при случае можно будет и напомнить об этом. Поднять вопрос. А пока придется ограничиться мерами внутриредакционного взыскания.
Приняв такое спасительное решение, Николай Борисович достал со шкафа белую полотняную фуражку и, высокий, нескладный, решительно направился к двери.
Тут его перехватил Артем Ширяев.
— Опять вы!..
— Вот оригинал того материала. И вот гранка. Тут все в порядке.
— Ага, спасибо. — Он отступил от двери, давая дорогу Артему, и, засовывая в карман аккуратно сложенные и сколотые скрепкой бумаги, спросил: — От кого вы получили эти сведения?
— От главного инженера треста Сажина.
— И он сам сказал вам, что заявка треста на пиломатериалы раздутая?
— Нет, он так не сказал. Он только назвал цифры, а выводы сделал я сам.
— Эти выводы вы сделали тут же, при нем?
— Да. Мне сразу бросилось в глаза такое несоответствие в цифрах: заявка — тридцать тысяч, а экономия — почти десять.
— И он согласился с вашими выводами?
Артем осторожно улыбнулся, считая такое предположение тонкой иронией, но лицо редактора оставалось спокойным.
— Он возмутился, но мне показалось, что он смутился.
— Показалось? — Вот тут только на лице редактора мелькнула тонкая улыбка, и он слегка коснулся козырька своей фуражки, не то поправляя ее, не то давая понять Артему, что он попал пальцем в небо. — А вам не показалось, что выводы ваши неосновательны? Что все не так примитивно, как вам «показалось»?
Но Артем решил, что Николай Борисович верно угадал ход его мыслей, и торжествующе проговорил:
— Да, точно: я так и подумал.
— Ну вот видите: «Подумал», «Показалось». Разве это серьезный разговор?
Махнув рукой, редактор прошел мимо Артема и перешагнул порог. Артем вдогонку выкрикнул:
— А потом я все проверил у парторга стройтреста!..
Николай Борисович был уже в самом конце коридора, почти у самой лестницы. И тут, как бы споткнувшись, он остановился.
— У Михалева?
Подумав, что у редактора внезапно появились к нему дополнительные вопросы, Артем подбежал.
— Нет, нет, ничего. — Николай Борисович стремительно спустился по широкой парадной лестнице и вышел на улицу, шумную, пыльную и совсем не по-осеннему знойную. Михалев… Да… Тут внутриредакционными мерами не отделаешься.
3Проследив, как редактор с легкостью, не свойственной его солидному возрасту и еще более солидному положению, сбежал вниз по лестнице, Артем отправился в буфет и застал там своего приятеля и наставника фотографа Семена Гильдина. Тот задумчиво наблюдал, как из широкого горлышка бутылки вываливаются розоватые хлопья ряженки.
— Привет. Хочешь ряженки?
Семен работает в редакции уже второй год. Хороший фотограф, хороший товарищ. Это он надоумил Артема устроиться в редакцию, пока, верно, внештатным, но это уж вопрос времени и, конечно, способностей: стихи у него получаются, их даже иногда печатает молодежная газета, а вот овладеет ли он высоким мастерством газетчика? Сегодняшний случай заставил Артема задуматься. Писать-то он умеет, а вот отвечать за то, что написал, отстаивать свою точку зрения?..
Единым духом он опорожнил стакан.
— Ты что, с похмелья? — спросил Семен.
— Нет, что ты. — Артем сказал это так серьезно, что Семен улыбнулся. Он никогда не смеялся, даже когда было по-настоящему смешно. Улыбался, да и то так недоверчиво и презрительно, словно кругом были одни тупицы. В школе его звали «малосольный» именно за эту его неопределенную улыбку.
— А похоже, трахнул ты вчера. Вид у тебя смурной и на кисломолочные продукты налегаешь.
Пришлось Артему рассказать о сегодняшнем «ляпе». Все-таки у Семена больше опыта, и он пройдошливый, может быть, посоветует что-нибудь дельное.
Семен поперхнулся. Глаза его одичали.
— Ты что? Совсем опупел! Вот дурак — это же против Никандры!.. Считай, что тебя выперли с треском и никуда больше не возьмут.
— Не причитай. Скажи лучше, что делать: самому уйти или выждать, что будет?
— Подожди, — посоветовал Семен. — Посмотри, куда дело повернется, тогда и действуй по обстоятельствам.
— У меня сначала создалось такое впечатление, что Никандра тоже склонен обождать и посмотреть, куда повернет. А когда я сказал, что материал я проверял у Михалева, он вроде как бы вздрогнул.
— Михалев! Драка будет до полной победы. Побьет он нашего Никандру.
— Они что, враги?
— Они — друзья. Комсомольцы двадцатых годов. Но дерутся до победы. Романтика! Понял?
Романтика! От частого употребления значение этого слова пообтерлось, как старая монета, потеряв вместе с четкостью чеканки часть своего веса. Как газетчик, Артем так его и принял по номиналу. Но сердце поэта дрогнуло: все же монета. Старая-то еще дороже. Дрогнувшее сердце поэта жаждало подробностей.
Наступил боевой час обеденного перерыва. В буфете стало тесно и шумно. Пришлось перейти в пустой зал заседаний. На стене висел большой портрет знаменитого писателя, который в двадцатых годах работал здесь же, в газете. В то время ему было столько лет, сколько сейчас Артему, но до этого он воевал на гражданской войне и был командиром кавалерийского полка. Уж он-то знал, что такое романтика, хотя никогда не думал о ней, как о старой разменной монете. Да, наверное, вообще никак не думал. В его книгах, а их Артем прочел все, нет и намека на это слово. Там есть живая жизнь, стремление к правде и добру, словом, как ни поверни — та же романтика.
Они сели под портретом, и Семен сообщил некоторые подробности того, что он назвал «романтикой», но что, по мнению Артема, никакого отношения к романтике не имеет.
Около двадцати лет Михалев пробыл на севере не по доброй воле и не по велению партии, в обстановке, очень далекой от романтизма. Вся его семья погибла в осажденном Ленинграде во время блокады. Жесточайшие удары судьбы, которой нет дела до справедливости, не отразились на нем, не омрачили ни души, ни ясного ума, а только закалили его, как злое полярное солнце закаляет кожу вечным загаром. Он еще больше возненавидел всякое проявление несправедливости и считал, что человеческие слабости, если только им дать волю, перерастают в пороки. Долгое пребывание на севере среди людей, которых именно пороки забросили на север, укрепили его в этой мысли и сделали ее правилом жизни.
Он отказался от большой пенсии, какая полагалась ему согласно той ответственной должности, которую он прежде занимал. Зачем одинокому, чуждому всех излишеств человеку столько денег? Копить, развивая в себе главный порок — чувство собственности? Отдавать другим, развивая в них не менее порочную привычку, свойственную бездельникам и дармоедам, — получать незаработанное? Да и вообще зачем говорить о пенсии, если он еще вполне работоспособный человек! Должность техника в стройтресте вполне ему по силам и способностям.
Когда его избрали освобожденным секретарем партийной организации, он с готовностью и даже не скрывая своего удовлетворения взялся за дело, которое по-настоящему любил, но от оплаты отказался. Партийную работу на производстве за деньги не ведут. Он получает зарплату, а партийная работа — долг каждого коммуниста. Долг, а не должность. Так он считал.
