Владимир Христофоров - Деньги за путину
Витек уставился с недоуменным видом и вслух предположил:
— На стул, что ли, под задницу?
— Не угадал. — Корецкий потрогал свой подбородок. — Чтоб жир на шее не скапливался. Читать «Здоровье» надо. Высокие подушки способствуют росту второго подбородка.
Витек уставился на Корецкого шальными глазами — глаза у него всегда шальные, когда он хохмит, — и произнес:
— Куда я попал, а? Может быть, в институт Лесгафтов?
Все рассмеялись, вспомнив повара, который к месту и не к месту постоянно хвастался тем, что работал в институте Лесгафта.
Витек швырнул свой мешок под нары, свернул матрас валиком и сел на голые доски.
— Никаких цивилизаций и «Спидол». Чита — ко мне! — и он взвыл не то по-обезьяньи, не то по-верблюжьи. Потом хлопнул себя по лбу. — Я и забыл. У меня тоже есть книга.
Витек полез за своим мешком. Долго там копался. Из-под нар поочередно вылетали рубахи, носки, консервные банки, колода карт и домино. Достал он две книги. Одна оказалась букинистической редкостью — «Окоченевшая любовница» Фаррера; вторая — учебником шофера первого класса.
— Машину надумал? — осведомился Корецкий.
— Ага, — поддакнул Витек. — С долгами вот после путины расплачусь и начну копить. На велосипед.
За Корецким расположился Омельчук — высокий парень с симпатичной русой бородкой, пронзительно-голубыми славянскими глазами. Его молчаливость могла лишь сравниться с болтливостью немого. Но это была не угрюмая молчаливость, а скорее симпатичная. И он не отличался — как бывает в таких случаях — болезненной застенчивостью или девичьей скромностью. Просто хороший, очень любящий поспать, молодой человек. Что он и сделал: расстелил постель, удобно лег на спину, сложил руки на груди и тихо задремал, не обращая никакого внимания на всеобщий галдеж.
Неторопливо и сосредоточенно свил себе основательное жилье Антонишин. Большой ящик, который он назвал кратко «походной лабораторией», занял место в противоположном углу на подставке. Она предназначалась для телевизора. Но зав. колхозным складом телевизора не дал, сославшись на испорченный кинескоп. Кстати, никто об этом и не тужил: еще телевизора не хватало на рыбалке!
Лежанка Савелия оказалась в самом углу, что ему пришлось очень по душе. В его распоряжении была вся стена из редких досок, куда он вбил гвозди и развесил все свое имущество: фотоаппарат, бинокль, транзисторный приемничек, полевую сумку с кассетами и пленками, одежду и даже сам рюкзак.
— Чтобы все было под рукой, — сказал он удовлетворенно и протер очки о кончик рубахи.
Витек добавил:
— Умно. В случае пожара или наводнения, а также землетрясения или вражеского налета — все под рукой. Схвати в охапку — и чеши без оглядки.
Утром загремел настил, соединяющий палатку с кухней. Что-то мягко шлепнулось и, звеня, понеслось вниз, громыхнуло о гальку, пару раз булькнуло и затихло.
— Минус завтрак, — сказал равнодушно Шелегеда.
С этими словами в палатку ворвался повар.
— Кто так настил делал? Нарочно, знаю. Я хоть и глухой, а все понимаю, все вижу. Руки оббить тому или заставить четыре километра носом горошину катить по асфальту.
Последнее вызвало взрыв здорового хохота. Настил действительно был сбит кое-как, вкось и вкривь. Бенедикт разозлился всерьез и, враждебно оглядывая гогочущих рыбаков, уставился на Савелия.
— Понабрали, понимаешь. Интеллигенция! Я на нее насмотрелся еще в институте Лесгафта. Гвоздя в руке держать не может, а все туда же, на путину…
Это не понравилось.
— Ладно, кончай зубами ляскать, — огрызнулся Витек. — Сидел бы в своем институте Лезгинтов, так нет, туда же, на путину…
Рыбаки опять дружно засмеялись. Бенедикт побагровел и, наседая на Витька, зачастил:
— Чего-чего-чего ты сказал? Да я с тобой есть не сяду. Тебе еще умываться научиться надо…
— Хватит! — рявкнул Шелегеда. — Завтрак готовь.
Повар осекся, засеменил, балансируя короткими ручками, по трапу на кухню.
Пили чай молча. Настроение было испорчено. Еще с вечера намеревались помочь повару достроить кухню, но как-то так вышло, что все оказались занятыми. А потом решили сделать первую переборку невода. Так сказать, для тренировки. Надели резиновые оранжевые куртки, широченные штаны и сразу стали походить на заправских рыбаков. На бок — нож, в нагрудном кармане — сигареты, спички. Слегка небритые, немного торжественные. Походка, как положено, вразвалочку, жесты небрежные.
Подтянули лодку. Первым залез Слава Фиалетов. Дьячков вызвался его доставить к катеру, который кланялся волнам метрах в тридцати от берега. С ним сел и Шелегеда. Во время отлива это расстояние сокращалось почти вдвое, но ближе катер ставить на якорь не решались — он хоть и крошечный, а, как всякое уважающее себя морское суденышко, любит глубину.
Лодка вернулась с одним Шелегедой. Дьячков остался на катере. Рыбаки тесно расселись, поглядывая на черный клинообразный профиль кунгаса. Его ставили на якорь еще дальше от берега, чем катер. Тем временем, пока перебирались на кунгас, катер взревел, пыхнул из кормы голубоватым дымком и ходко пошел к рамам, почти не видимым с воды.
Рама — это большой четырехугольный сетчатый мешок из бревен и металлических бочек-поплавков. В него перегружается рыба из невода, затем транспортируется на рыббазу или морозильщик. Сейчас ее надо подвести к садку невода и закрепить. Было видно, как спрыгнул на раму — показалось, что прямо в воду, — Анимподист Дьячков. Странная библейская картина: кругом вода, а посередине человек. Что-то он там орудовал шестом. Катер с величайшей осторожностью развернулся и стал приближаться к неводу.
На кунгасе тем временем парни разобрали багры и шесты с крючьями. Отталкиваясь, подошли к центру невода и тотчас запутались среди оттяжек и наплавов. Том-пижон зацепился багром за дель и с ожесточением дергал им в разные стороны, Витек-морячок что есть силы давил шестом на Центральный трос, пока шест не скользнул вбок и не ушел в воду. В один миг все сразу смешалось: ругань, толкотня, посудина качалась с одного бока на другой, готовая вот-вот опрокинуться. Савелий представил на мгновение барахтающихся рыбаков в садке невода — смешнее и печальнее картину предположить трудно.
Сидевший на носу кунгаса Шелегеда вдруг гаркнул:
— Кончай базар!
Все оглянулись, вспомнив наконец о существовании бригадира.
— Подведем черту. — Он проводил взглядом исчезнувший в волнах шест. — Значит, так: минус шест, плюс травма (имея в виду ссадину на лбу Савелия). Кунгас сидит на Центральном. И хорошо сидит. Вывод: все делать наоборот, и самое главное — не открывать рот. Я буду открывать, а вы слушайте. Как поняли?
Витек, кивнул в сторону рыббазы, как бы в оправдание проговорил:
— А город подумал, ученья идут…
Все рассмеялись.
— Слушай сюда. — Бригадир скопировал Чаквария и потрогал несуществующие усы. — Вдоль невода висят вот эти канаты, на них и подтягивайтесь к неводу: один с носа, другой с кормы. А чтоб кунгас не развернуло или не вынесло за пределы садка, работайте шестами и баграми. Перебирать дель не спеша, попутно очищать от мусора, фиксировать дыры. Рыбе деваться некуда, она сама подойдет к раме, а там — знай только черпай. Там ваши рубли, поняли?
Катер тем временем отбуксировал раму к неводу. Анимподист стоял по щиколотки в воде, невозмутимо покуривал.
«Да так никто больше не сможет, — подумалось Савелию. — Голова ведь закружится, да и оступиться в два счета…»
Перед неводом Дьячков поднял руку, наклонился и замер. Слава сбросил скорость в ожидании сигнала. Как только Анимподист опустил руку, Слава быстро отцепил конец троса, соединяющий катер с рамой. Рама вздрогнула, нырнула углом в воду — Анимподист присел еще ниже, взял наперевес, багор. Вот он легко перебежал на угол рамы, точным движением отвел канат в сторону, и рама по инерции подошла к неводу. Снова перебежал, балансируя багром, легонько потыкал в скрытые под водой оттяжки, ловко подоткнул багор под проволочные вязки, чтоб не смыло водой, натянул наплава невода и закрепил их натуго к раме кусками веревки. Рама прочно соединилась с садком.
«Не, я так не смогу», — с грустью подумал Савелий и посмотрел на Гену. Антонио потихоньку потел.
Медленно, тяжело продвигался кунгас в садке. Когда до рамы оставалось метра полтора-два, поверхность воды враз заискрилась, словно перекат на реке. Какие-то тени мелькнули в мутной глубине. Еще немного — и забурлил прижатый к раме садок. Гибкие глянцевитые хвосты мощно хлестали по вспененной воде, рыбины заваливались на бок, сверкали живыми серебряными слитками.
— Есть! Есть! Гляди сколько! — закричали враз рыбаки и повернулись к бригадиру.
На лицах одних читалась наивная радость, граничащая чуть ли не со счастьем, на других — еле скрываемое возбуждение, на третьих — жадноватый блеск в глазах. А ведь это всего-навсего рыба, самостоятельно зашедшая в невод. Обыкновенная красная рыба, пойманная не где-нибудь в подмосковной речке Яснушке, а в своих родных водах. Каким же тогда было лицо джек-лондоновского искателя золота в момент открытия несметного богатства?
