Сахнин Яковлевич - Три минуты до катастрофы. Поединок.
Дубравин был очень возбужден и, не отходя от окна и не спуская глаз с самолётов, всё время жестикулировал и что-то кричал. Когда по его подсчётам пришла пора опять бросать бомбы, он не стал тормозить, а рванул до отказа регулятор. Поезд понесся точно курьерский. На этот раз получился большой недолёт. Бомбы упали далеко позади.
В том, что произошло дальше, виноват сам Дубравин. Удачно проскочив два раза, надо бы не дразнить больше этих стервятников, и всё могло кончиться хорошо. Но он точно потерял рассудок. Став одной ногой на сиденье, а второй — на подлокотник, он весь вылез в окно и, уцепившись за раму, не то угрожал кулаком, не то показывал лётчикам «фигу», без конца крича что-то.
У самолётов, наверное, кончились бомбы, потому что они улетели. А возможно, решили больше не возиться с этим маленьким составом, вместо того чтобы бомбить станцию. Но один остался. Развернувшись, он пошёл на бреющем полете.
Дубравин крикнул своим помощникам, чтобы они спрятались, а сам, видно, уже не мог сдержать свое безумство. Он метался по паровозу, всё время увеличивая скорость или тормозя, выныривая то из одного окна, то из другого перед самым носом лётчика. А тот, боясь, должно быть, спугнуть машиниста, поздно открывал огонь из пулемёта и с рёвом разворачивался на новый заход. Когда он проносился над самым паровозом и стрелять было бесполезно, Дубравин выскакивал на боковую площадку и отплясывал там, показывая лётчику неприличные жесты и приводя того в бешенство.
Это, конечно, было безумие, потому что всю будку и тендер уже продырявили пули, все стёкла вылетели, и из тендера, как из лейки, текла вода.
Всё это кончилось бы очень плохо, не подоспей наши истребители. В последний заход гитлеровец уже не настиг паровоза, а резко отвернул в сторону. Дубравину не удалось увидеть, что дальше произошло в воздухе, хотя догадаться было нетрудно. Гитлеровец ничего не мог поделать: истребителей оказалось шесть. Они, конечно, его прикончили.
Остановив поезд, вся бригада начала быстро забивать деревянные пробки в отверстия на тендере, а те дырки, для которых не хватило пробок, заткнули чем попало.
Дубравин никак не мог успокоиться.
— Я им покажу, гадам, — грозился он в воздух, — как связываться с машинистом. Они думают, их боятся. Плевать я на них хотел!
До маленького лесного разъезда, где была их конечная остановка, доехали спокойно. Дубравин пошёл на разъезд, чтобы отдохнуть часок и узнать, когда отправят обратно. Ему важно было поспеть в Сухиничи, пока не сменился этот дежурный. Но отдохнуть не удалось. Седой генерал, проезжая на свой командный пункт, заметил близ переезда изрешеченный пулями паровоз и пожелал увидеть машиниста, который смог прорваться через такой огонь и привезти подарки его дивизии.
На разъезд прибыл связной и повез Дубравина на командный пункт. И начальник штаба, и адъютант, и все офицеры, что случайно находились в землянке, пораженные, смотрели, как с криками «Витька» и «Николай Кузьмич» бросились друг к другу их старый боевой генерал Масленников и какой-то тыловик в грязной одежде.
МАШИНИСТЫ
Когда поезд, в котором ехали Жиздров и Андрей Незыба, вышел из Одессы, в одном из промежуточных депо уже готовили сменный локомотив. Ремонт был закончен, но паровоз ещё не разжигали. Он стоял в депо, большой и холодный, наполненный водой. Воды было много. И всё равно тогда ещё имелась возможность предотвратить катастрофу. Люди ходили взад-вперёд по топке, осматривали стены, ощупывали потолок. На ходу поезда в ней ураган. Котёл гудит. Заключенные в его казематах пар и вода, вопреки законам природы, рвутся к огню. Соединиться им мешают стальные потолок и стены топки. Их удерживают две тысячи болтов и тяг. Иначе топку смяло бы, как картонную коробку.
Такая же сила бьёт в питательный клапан. Он стоит точно пробка в бочке. Одна его сторона — под напором котла, вторая — выходит наружу, в будку машиниста. Вырвать клапан мешает резьба. На этот раз она оказалась маломерной и изношенной.
Слесарь Алексей Иванович не обратил на неё внимания. Должно быть, думал о более важном. А может быть, не хотелось ходить за новым штуцером, прилаживать его, подгонять. Но и старый пошёл туго. Даже слишком туго. Возможно, попал не по резьбе. Надо бы отвернуть, посмотреть, в чём дело, но Алексей Иванович человек упрямый, назад не ходит. Он навалился животом на гаечный ключ и повис на нем. Штуцер подался на четверть оборота и дальше не шёл. Тогда слесарь разозлился на неподатливую деталь. Раздобыв массивный колосниковый ключ, надев на его конец трубу, чтобы рычаг получился подлиннее, снова навалился. Скрипя и подрагивая, поддавалась деталь.
Кто-то вошёл в будку. Слесарь сказал:
— Подмогни, браток.
Налегли дружно. Штуцер пошёл легче. Бронзовый штуцер в стальной корпус. Острая стальная резьба резала бронзовые нити, прокладывая себе новый, ненадёжный путь.
Так загнали штуцер. Теперь это действительно была лишь пробка с мелкой нарезкой. Давление котла она ещё может выдержать, но, когда начнет работать правый инжектор, в неё ударит сила в две с половиной тысячи килограммов. А размер её меньше кофейного блюдца.
…Холодный паровоз вытащили из депо и развели пары. А пробка так и осталась, точно мина замедленного действия. Где-то она сработает.
Пока Алексей Иванович возился с питательным клапаном, в депо шло оперативное совещание. Оно созывалось по пятницам и разбирало происшествия за неделю.
Первые два ряда занимали машинисты-инструкторы и механики высшего класса — водители тяжеловесных поездов, международных экспрессов и люксов. Это умудренные жизнью и трудом люди, солидные, медлительные, с подчеркнутым видом собственного достоинства. Скажите им, что есть профессии интереснее машиниста, и они смолчат. Только взглянут на вас с сожалением и сочувствием, как смотрит взрослый на неразумное дитя.
Машинист — профессия гордая. В сутолоке перрона не всякий обратит внимание на человека в паровозном окне. Но всмотритесь: властный взгляд, уверенность, воля, даже величие в этой фигуре.
Не по петлицам можно узнать машиниста в группе железнодорожников. В его облике как бы отражаются чувство особой ответственности за судьбы тысяч людей, доверяющих ему жизнь, гордость за это доверие, вера в собственные силы.
Вот так же гордо выглядели машинисты на первых двух рядах.
Они работают на магистрали, идущей на запад. На маломощных и изношенных паровозах они возили когда-то сырье и сельскохозяйственные продукты, первые маленькие партии товаров из капиталистических стран, сокрушаясь, что наши товары туда не идут, первых, немногочисленных дипломатов и иностранных специалистов на Магнитогорскую стройку.
Они водили тяжеловесные составы с грузами первых пятилеток, первые эшелоны с экспортными товарами.
Под огнём врага они гнали на фронт боеприпасы, танки, оружие.
На мощных локомотивах они вели поезда с гигантскими деталями для атомного ледокола.
Бесконечным потоком идут их эшелоны со станками, машинами, турбобурами для социалистических стран и капиталистического мира, и в тех же вагонах они везут обратно другие товары вглубь страны.
Они водят международные экспрессы и люксы, бесчисленные специальные поезда с иностранными или советскими туристами, правительственными, партийными, молодежными делегациями.
Они доставляют в Москву иностранцев, прибывающих к нам учиться, и увозят к чужим границам советских инженеров и рабочих, приглашенных проектировать и строить промышленные предприятия в других государствах.
Они горды своей профессией, своим трудом. Достоинство машиниста держат высоко и ревниво следят, чтобы его не уронили их младшие собратья.
…За несколько часов до оперативного совещания четверо маститых сидели в деповской столовой. Туда же вошёл молодой механик со своим главным кондуктором пообедать перед поездкой. Воровато озираясь, главный достал из кармана четвертинку водки и разлил в два стакана.
Четверо молча переглянулись, молча поднялись. Коренастые, суровые, знающие себе цену, стали возле молодого механика.
Тот заёрзал, глаза забегали, но не могли остановиться ни на одном из подошедших.
— Вылей! — В этом слове были укор, приказ, угроза.
В ответ послышалось неуверенное, надоевшее:
— Не за ваши, за свои пью… а вы разве не пьёте?
— Пьём! — отрубил один из стоявших и выплеснул стакан в пустую тарелку из-под борща. — Пьём, — повторил он, — только не перед поездкой и не здесь.
Так же молча машинисты сели на свои места. Они ни в чём не упрекнули главного, даже не взглянули на него.
Когда машинисты ушли, он сказал:
— Отолью тебе половину, а?
— Да ну их к чёрту! — зло отозвался механик.
Не стал пить и главный. Он аккуратно слил свою порцию в пустую бутылку…
