Карпов Васильевич - Маршальский жезл
Соболевский вяло усмехнулся:
– А по-моему, правильно, что любой, и в песне верно сказано…
Я удивился. Обычно Вадим шел вразрез с «официальными истинами», не прямо их отвергал, не в лобовую, но всегда ставил под сомнение, не словом, так жестом; махнет этак пренебрежительно рукой, и ясно: он себе на уме. И вдруг сейчас вот сразу соглашается. Что с ним сегодня? Но я поспешил. То, что дальше сказал Соболевский, было вполне в его манере:
– Все зависит от того, чтобы попасть в струю. В песне как сказано? «Когда страна быть прикажет героем…» Уловил? «Когда прикажет»! Надо из тебя сделать героя - сделают, напишут такого, сам себя не узнаешь! У моего отца в театре все актеры как актеры, и вдруг одного понесли, до небес подняли! А он ничего собой не представляет. Просто в струю попал. Надо было кого-то поднять, вот и подняли.
– Нет, ты неправильно говоришь! - загорячился Карим Умаров.
– Бывает и так, - согласился Куцан.
– Точно! - поддержал Семен Дыхнилкин.
А Скибов Никита, обычно тихий и флегматичный, вдруг возразил:
– Загибаешь. Не видел, значит, ты героев настоящих. Вот у нас в деревне Алексей Лукич Загонов, тракторист. Так у него не в бою - в простой жизни какой-то особый огонь в глазах горит. Такой человек - за что ни возьмется, любое дело в его руках спорится! Он Золотую Звезду редко, только по праздникам нацепляет. Да его и без звездочки видно - герой!
– А у нас, наоборот, тихий-тихий, человек, бухгалтером работает, - возразил Куцан. - И голос тихий, и ходит не шибко, да что там - на ремонт хаты лесу для себя выбить не мог! А на фронте три танка «тигр» гранатами подорвал. Последний уж на его окоп наехал, кружиться стал, чтобы расплющить, а наш дядька Трофим все же улучил момент: отполз по дну траншеи в сторонку и бросил гранату, да прямо танку на мотор сзади. И хана фашисту!
Я тоже высказал свое мнение:
– Каждый в бою может угодить в такой переплет, что потребуются от него дела героические. А вот есть в тебе на это силы или нет - другой разговор!
– Ну а как узнать, в ком есть, в ком нет? - спросил Куцан.
Я пожал плечами:
– Это, по-моему, со стороны определить нельзя. Такое только каждый сам про себя знает. Да и то тайно.
– Ну, напустил туману! - махнул рукой Дыхнилкин. - Недавно в газете указ был - пограничнику звание Героя присвоили. Читал? Там кроме указа биография была напечатана. Не помню точно его фамилию, кажется, Бабанов. Был он до армии слесарем, вот как наш Степан Кузнецов. Служил, как все мы: подъем, занятия, в караул ходил. А однажды ночью провокация на границе. Бой. И получилось у того парня так: спать лег простым солдатом, а к утру героем стал!
– Читали в газете и по радио слышали. Не так просто все было! - возразил Скибов. - Парень командира погибшего заменил и весь бой командовал. Да командовал так, что победил в том бою. Ишь ты какой быстрый: бах-трах - и герой! Ты Жигалова заменить можешь?
– А что? - с готовностью встрепенулся Дыхнилкин. - Командовать всегда легче: «Становись!», «Разойдись!», «Не шевелись!», «Товарищу Дыхнилкину наряд вне очереди!».
Ребята засмеялись. А я глядел на них и думал: все мы любим Родину и, когда надо будет, сумеем за нее постоять. И каждый может героем стать - любому предоставлена такая возможность, как в песне поется. Но найдет ли в себе силы каждый, для того чтобы совершить подвиг? Это уже другой вопрос.
Молчал при этом разговоре только Кузнецов. Хорошо молчал. Не надменно: я, мол, себе цену знаю, а так, слушал всех внимательно, кивал, смеялся. Но ничего не сказал. И мне показалось, всем ребятам было ясно: именно Степан Кузнецов ближе нас к подвигу. Есть в нем то самое, что-то особенное, о чем мы говорили, но не знали, как оно называется.
Первый шаг к подвигу
Весь день волновался. Чувствую, в эту ночь обязательно совершу подвиг. Наверное, у меня такое состояние потому, что сегодня нам особенно много рассказывают о различных подвигах. Мы готовимся впервые заступить в караул. Это единственное место в мирное время, где солдат выполняет боевую задачу. Вот я и волнуюсь. Идти на выполнение боевой задачи - дело не шуточное. К тому же я уверен: у меня на посту обязательно что-нибудь произойдет и я отличусь. Хочется, чтобы это произошло побыстрее. Но, как нарочно, время тянется медленно. Нас бесконечно инструктируют: сначала сержант Волынец, потом лейтенант Жигалов, затем командир роты и даже замполит батальона.
И вот наконец ночь. Я на посту. В руках заряженный боевыми патронами автомат. Боевыми! Стоит только чуть нажать вот на этот крючок…
Во мраке за каждым кустом мне чудится шорох.
Нет, страха я не испытываю. Наоборот, хочу, чтобы враг напал на меня.
Это интересно. И я жду. Вслушиваюсь. Вглядываюсь. Придерживаю дыхание…
Ага! Слышу. Осторожные, мягкие, как у тигра, шаги… Но оказывается, это стучит мое сердце. Время идет. А на меня никто не нападает. Постепенно напряженность гаснет. Смешно, два месяца назад мама говорила: «Чтобы в одиннадцать часов ты лежал в постели». А теперь в три часа ночи я стою на посту с оружием в руках. Я часовой - лицо неприкосновенное. Могу убить - и суд меня оправдает. Потому что я выполняю боевую задачу и руководствуюсь только законом войны. А сколько таких, как я, от Чукотки до Балтики, от Кушки до Северного полюса! И не только часовые - пограничники, радиолокаторщики, летчики, ракетчики, радисты, телефонисты. Вот было бы здорово, если бы они прочитали в газете, что в эту ночь стоявший вместе с ними на посту молодой солдат Виктор Агеев задержал шпиона. Я вновь напряженно вглядываюсь в темноту и прислушиваюсь к шорохам. И вдруг топот сапог - это смена.
– Стой, кто идет! - кричу я во мрак и сам удивляюсь: «Голос у меня какой интересный, как у настоящего часового!»
Прошли сутки, отстоял я на посту все положенные мне смены. Врага так и не задержал. В казарму вернулся усталый и разочарованный. Столько готовился! Выучил назубок обязанности. И все напрасно. Обидно.
Когда ставил автомат в пирамиду, случайно услышал в открытую дверь канцелярии разговор лейтенанта Жигалова со старшиной Маем.
– А молодежь у нас ничего, - сказал Жигалов.
– Сначала все они старательные, привыкнут - накал сбавят.
– Это уж наша забота - поддерживать интерес к службе. Кстати, у некоторых сегодня может испортиться настроение. Сам помню, первый раз возвратился из караула, чуть не плакал - всю ночь ждал случая отличиться, и не удалось. Я пойду отдыхать, а вас прошу: обратите на это внимание, побеседуйте с людьми.
– Сделаю, товарищ лейтенант.
– Надеюсь.
Интересно, как он это выполнит? Наверное, опять соберет молодых на беседу. Этого сейчас не хватало! Спать хочется так, что глаза режет.
* * *
В курилке, где отдыхали наши ребята, я ждал, когда позовут на беседу. Вскоре пришел в курилку и старшина Май. Он подсел к нам. «Уж скорее бы провел он свою беседу, спать хочется, - думал я с тоской. - Сейчас еще курить будет».
– Что загрустил, Агеев? - спросил вдруг Май.
– Я не грущу, все в полном порядке, товарищ старшина.
– Ой, лукавишь, вижу, бродят в тебе какие-то мысли. Выкладывай, не стесняйся. Куришь?
– Нет.
– Правильно делаешь! Ну а теперь объясняй, почему загрустил?
Посмотрел я на старшину и подумал: «А что его бояться?»
– Есть кое-какие соображения.
– Давай.
– Только они, наверное, не совсем «положенные».
– Вот и разберемся.
– Скучно, товарищ старшина, проявить себя негде. Может быть, так вся служба пройдет?
– Может быть, - согласился старшина. - Если ты насчет караула, то этому радоваться надо. Вот представь себя на минуту диверсантом. Если перед тобой ходит часовой и внимательно вглядывается в темноту, держит оружие наготове, разве ты кинешься? Нет. Будешь поджидать, когда он задремлет или размечтается. Я не хочу сказать, что враг в прошлую ночь был около твоего поста. Но мог и оказаться. Караул - это, ребята, тоже поле боя: противника не видно, но он есть. И нападет он в самый неожиданный момент.
У Соболевского слиплись глаза, он клюнул носом. Старшина подмигнул в его сторону. Все засмеялись. Соболевский вздрогнул и выпрямился. Старшина весело сказал:
– Иногда в карауле такое случается - уму непостижимо. Вот со мной на первом году службы произошло ЧП, даже рассказывать неудобно.
– Расскажите, мы же свои, - попросили солдаты.
– Ну ладно. Слушайте! Был я, как и вы, солдатом.
И однажды назначили меня в караул. Да не куда-нибудь, а к знамени полка. Струхнул я сначала. А потом заступил на пост, огляделся. Вижу, ничего страшного нет: знамя стоит в нише, сзади и с боков никто ко мне не подойдет, ну а спереди я все вижу и чужого не подпущу. До того я успокоился, что, когда третий раз заступил на пост, скуку почувствовал. Была середина ночи, в штабе тихо, никого нет. Дай, думаю, присяду. Если разводящий со сменой пойдет, я его еще на подходе через открытую дверь увижу. Ну, около знамени, как вы знаете, всегда стоит денежный ящик. На нем я и примостился. Сижу отдыхаю, на дверь поглядываю. Отдохнул. Хватит, думаю, сидеть, скоро разводящий придет. И только начал подниматься, вдруг чувствую - брюки мои к чему-то прилипли! Мать честная, подо мной же печать! Я, значит, на нее уселся, она подтаяла и к штанам прилипла. Что делать? Подняться - печать нарушу, а потом скажут, что в ящике миллион был! Солдаты дружно засмеялись.
